Каторжник (СИ) - Шимохин Дмитрий - Страница 5

— Отчего же не топлена печь? — удивленно спросил наш офицер, указывая на стоящую прямо посреди барака приличного вида голландку.

— Дурно сложена, дымит! — скривившись, как от зубной боли, произнес комендант.

— Ну, подышали бы колодники дымом. От этого никто еще не умирал. А вот как кто замерзнет — вот это будет штука! Распорядитесь все-таки выдать дров!

— Нет, Александр Валерианович, я вам ответственно заявляю: это решительно невозможно! Тут все в дыму будет. И истопник-то спит давно, и дров некому принести…

Комендант явственно включил дурака и совершенно не желал тратить дров на обогрев наших замерших тел.

Тут я и решился вновь выступить, благо стоял как раз с самого краю, на видном месте.

— Ваше высокоблагородие, господин офицер! Не дайте нам тут погибнуть совсем, извольте разрешить подсобить мастеровому, снять наше железо! Вон у нас кузнец есть, пусть поработает! А дрова принести — это тоже сможем, вон уже раскованные, лишь дайте солдат сопроводить до поленницы и обратно! — влез я.

Не успел я договорить, как унтер Палицын, громыхая подкованными сапогами, вплотную подошел ко мне и замахнулся с очевидным желанием врезать по уху.

— Это кто тут смелый такой?

— Погоди, — поморщившись, негромко произнес офицер, и унтер, как простой солдат, вытянулся по стойке смирно.

— Расковать вот этого и вот этого, — негромко и как будто устало произнес офицер. — Ему — он показал на кузнеца — дать молоток и керн для работы, а этот, — и он ткнул в меня, — говорливый, пусть возьмет себе еще двоих и притащит дрова со склада по указанию Николая Карловича. — Он кивнул в сторону коменданта.

Арестанты радостно зашумели.

— Эй, Сидорчук! — распорядился унтер. — Этому ухарю руки развяжи, а ноги евойные оставь связанными, а то больно он прыток!

Солдаты отделили меня от общей цепи, оставив на ногах путы из конопляной веревки.

— Ну шта, пошли за дровами! — велел солдат, выводя меня и еще пару колодников во двор, обратно на зимнюю стужу.

Мы прошли по хрустящему снегу мимо длинного строения, где, судя по всему, располагалась канцелярия и была караулка, в которой помещались унтер-офицеры и солдаты конвоя, и зашли за угол, где высилась огромная, засыпанная снегом поленница.

— Эвона, скока тут дров! — изумленно присвистнул один из арестантов, долговязый молодой паренек с нечесаными рыжими вихрами. — А што же не давали-то нам дровей-то?

— Да известно што! — откликнулся Сидорчук, запахивая поплотнее шинель. — Дрова энти давно уже кому-нибудь запроданы, вот и жилится их благородие. Вам ежели правильно топить — это сажень сжечь, а то и полторы. А оно все денех стоит, кажно полено!

— Ну, не по-людски это, — заметил второй наш сотоварищ, приземистый коренастый крепыш со скуластым лицом.

— Ну а кто спросит-та? Разве на Страшном суде, так оно когда еще будет? Ну так ихнее благородие уж найдется, что отвечать: для жены, мол, для детишек стараюся, а этим варнакам все одно в Сибири помирать лютой смертью, так чего их и жалеть?

— Вам, может, подсобить? А то я туточки все одно зря мерзну! — вдруг послышался женский голос.

Я оглянулся и увидел бабу — ту самую, что не хотела заходить в караулку.

— А вы… А ты что тут делаешь?

— Дак вот, осталася тут куковать! В караулку не пойду, к охальникам этим, а к вам, в общую, не пускають! Вот и торчу на морозе, не знаю, как жива на утро буду!

— А, так ты вольная, за мужем в Сибирь идешь? — догадался я, вспомнив только что виденную сцену с унтером.

— Да вот, муж мой у вас в бараке теперича, а я туточки мерзну. А он у меня, — тут в голосе бабы послышались слезы, — сам-то телок телком, пропадет среди варнаков каторжных!

— Ну-ну, не реви! — остановил я близящееся бабье слезоизвержение. — Сейчас чего-нибудь придумаем!

Не без удивления смотрел я на эту простую женщину, которая сама решилась пойти за мужем — в Сибирь, на каторгу. Она вызывала у меня уважение. Вот так вот бросить все и отправиться за своим мужиком на край света — это дорогого стоит! Настоящая женщина, может, это то самое, что мы потеряли. Не чета свистулькам, которые орут на каждом углу, что мужик должен зарабатывать триллион долларов в секунду, чтобы она на него посмотрела.

Мне вдруг искренне захотелось помочь вот этой простой деревенской бабе, да и унтеру заодно в суп плюнуть — задолжал он мне, как и предыдущему хозяину тела. Ведь именно благодаря ему я здесь оказался в кандалах, а я долги привык отдавать!

— Слышь, как тебя там… Сидорчук, да? — обратился я к солдату. — Пусти бабу к мужу, чего тебе стоит?

— Не положено! — отрезал служивый, почему-то оглядываясь на дверь караулки.

— Да чего ты! Никто и не узнает! — почувствовав колебания служилого, наседал я, но Сидорчук снова как-то тоскливо оглянулся на дверь караулки.

И тут я понял, что унтер Палицын, видимо, положил на эту бабу глаз, и теперь он ждет, когда она, намучавшись на морозе, сама придет в караулку.

Вот только шиш ему.

И я осклабился, готовясь к переговорам: ведь у меня было, что предложить солдату.

Глава 3

— Ну, Сидорчук, ты же православный? — начал я вкрадчиво и тут же получил кивок.

— Во-от. — И я воздел палец. — Все православные братья во Христе, а некоторые даже сестры, — кивнул я на женщину, закутавшуюся в шаль.

— Хах, — хмыкнул он, будто хохму, остальные же слушали меня с интересом.

— А как звать-то тебя? — переключился я.

— Петруша, — протянул он.

— Петр, значит, — заключил я, и солдат даже горделиво расправил плечи. — Так вот, Петр. День был длинный и холодный, все устали. Как мы, так и вы! Вот только в караул тебя поставили, еще полночи надо охранять, дабы всякого не было. — И я повертел рукой в воздухе.

— Ну и? — хмуро кивнул он и смерил меня взглядом.

— Вот! А охота же отдохнуть. Давай поступим так, ты поможешь нашей сестре во Христе, не оставишь ее на погибель. Ты на нее глянь — она же здесь насмерть замерзнет, но не пойдет! А мы, каторжные, поможем тебе, — предложил я.

— И как же ты можешь мне помочь-то? — с сомнением и в то же время с заметным интересом спросил он.

— Так не только я, а, почитай, все обчество. Коли чего в бараке начнется — так мы сами и утихомирим буянов, а коли не справимся, вас кликнем, и будет тебе спокойная ночь. Чего, поможем бабоньке-то? — оглядел я каторжников.

— Поможем, чего не помочь-то, — хмыкнул один из моих соседей.

Сидорчук ответил не сразу и, внимательно оглядев нас, с сомнением произнес:

— А ежели унтер углядит? — наконец выдал он и поежился.

— Мы в уголок ее спрячем. А под утро она уйдет, никто и не приметит. Сейчас же ее дровами загрузим да за спинами спрячем, а ты и не оглядывайся, ежели чего не видел. Зато ночь будет спокойна и ты православную душу спасешь, — закончил я.

— Я за тебя молиться буду, Петр, ну помоги, а? — подключилась женщина с мольбой в глазах.

— Ах, ну смотри! Коли достанется мне, то и тебе несдобровать! — сдался солдат. — А ну пошевеливайтесь! Чего застыли⁈ — прикрикнул он.

Нагрузившись дровами по самые глаза, мы обступили со всех сторон женщину и двинулись в обратный путь за Сидорчуком.

По дороге наткнулись на нашего офицера, стоявшего у распряженных саней. Он разговаривал с какой-то чудной личностью в арестантской форме:

— Корнет, ну что же вы в общий-то барак? Извольте к нам, вон к Николаю Карловичу в пристрой, вы там совершенно покойно устроитесь! — увещевал наш офицер этого странного типа.

Человек этот и вправду отличался от нас: вроде одет примерно так же, как и остальные каторжные, но тюремная форма на нем явно из хорошей ткани, а поверх весьма приличный тулуп. Кроме того, никаких кандалов на нем не было и в помине.

— Буду весьма признателен, господин капитан, однако не обременит ли это вас? И не послужит ли мой визит в караульное помещение какой-то дискредитации? — очень вежливо ответил необычный арестант.