Каторжник (СИ) - Шимохин Дмитрий - Страница 3

Тут только я осознал, что, видимо, сон был совсем не сон. Как и последнее воспоминание о прыжке и то, чем он кончился.

Мое тело расшиблось где-то на Шри-Ланке, а дух мой, получается, каким-то невообразимым образом оказалось в чьем-то чужом?

Некоторое время у меня просто кружилась голова, казалось, что я схожу с ума. Медленно в голове всплывали воспоминания моего, кхм, «реципиента». И эти чужие для меня воспоминания казались теперь моими, как будто все эти проплывающие перед глазами картины действительно относились к моему собственному прошлому.

— Твою ж душу, — вырвалось из меня, когда в голове все устаканилось. — Вот тебе и хруст французской булки!

— Эй, что там? Очнулся? Ну так иди вон в строй, неча сани занимать! — раздался надо мною предельно уверенный в себе и злой голос унтер-офицера. — Чего сидишь? Аль во дворянство попал? Ну-ка, давай слазь, дровни тока для баб с дитями и для благородных. Пошел, говорю, а то щас снова прикладом приласкаю!

[1]Ночной клуб в Коломбо.

[2]Восточное шоу эротического характера.

Глава 2

Я же не спешил бежать по первому крику и попытался оценить ситуацию и глубину той задницы, в которую умудрился в этот раз угодить. Если на секунду сойти с ума и предположить, что мой сон был не совсем и сон, а реальность, и я попал в чужое тело, то степень этой самой задницы и ее глубина оказываются просто запредельными. Так сказать, задачка со звездочкой!

«Попытаться сбежать?» — мелькнула мысль, и я с тоской осмотрел зимнюю сельскую дорогу.

Унтер же все время сверлил меня злым взглядом. В этот момент он был похож на рыбу с выпученными глазами: худой и снулый, но зато с шикарнейшими усами. Сволочь такая!

«Ладно, где наша не пропадала. Что все-таки делать-то? Предположим, даже если убегу, то куда? Далеко ли по зиме я уйду, без еды и теплой одежды? У меня даже ножа нет! А я, судя по всему, весьма отличаюсь от местных. Даже если мне удастся добраться до 'дома», то вот совсем не удивлюсь, если виденный во сне «папашка» очень скоро отведет меня обратно! От этакого мудака всего можно ожидать…

Нет, Серега, так дело не пойдет. Горячку пороть мы не будем. Ей и так несладко! Лучше-ка присмотрюсь я пока, разберусь, что и как, а там и с побегом решу', — прорывались сквозь головную боль разные мысли.

— Эй ты! А ну пошевеливайся! — выкрикнул вновь унтер, злобно ощерившись на меня. Ближайший солдат, внимательно следивший за нами, тут же пихнул меня в поясницу прикладом, намекая, что пора бы уже освободить транспортное средство.

Вот же сука! Матерясь про себя, я тут же соскочил с саней. Голова просто раскалывалась, но, увы, делать было нечего. И я, стиснув покрепче зубы, сделал первый шаг, а следом и второй, и третий.

— Ну что, болезный, поправился? Ну все, баста — полежал, и будя тебе, далее своей ножкой топай. Невелик барин! — С таким напутствием унтер поставил меня в общий строй арестантов. Хмурые мужики в серых халатах хмуро покосились на меня, когда, повинуясь приказу унтера, давно небритые солдаты в грубых, пропахших дымом шинелях привязали меня сбоку к общей длиннющей цепи, шедшей через всю партию арестантов. Рядом оказался сгорбленный, худой мужичок, по самые брови заросший черной густой бородой.

— Сидорчук, приглядывай за этим отдельно — как бы он дорогой веревку-то не перетер! Смотри, головой отвечаешь! — на прощание сказал унтер-офицер, отправляясь к хвосту колонны. Впрочем, названный солдат Сидорчук оказался крайне пофигистичным конвоиром: снова ткнув меня в спину прикладом с ценным указанием: «Слышь, паря, не балуй!» — он отошел к группке других солдат и не обращал больше на меня никакого внимания.

Я покосился на бородатого соседа, хмуро бредущего рядом. Когда-то давно прошлая жизнь научила меня, что в любой компании надо завести знакомства и поставить себя на правильную ногу.

— Во зверюга, а? — попробовал я завести с ним разговор, вспоминая каждому знакомый тюремный сленг. Впрочем, чернобородый посмотрел на меня с ироничным удивлением:

— Эт ты, паря, на кого лаешси? На Палицына, штоле? Смотри, как бы не услышал, а то как есть зашибет!

Я тотчас же прикусил язык. Да, расслабился же ты, Серега, от мирной жизни, ничего не скажешь! А надо бы помнить, что, находясь со связанными руками среди незнакомых вооруженных людей, базар надо фильтровать особенно тщательно!

— Гм…Тяжело тут у вас! — выдал я спустя десяток секунд.

— Эт разве тяжко! — с презрением откликнулся мой сосед, сплевывая себе под ноги. — Вот повесят на тебя пудовые кандалы да примкнут к железам — тогда и узнаешь, что тяжело! Ну да ты не сумлевайся — свои браслеты ишшо получишь!

— Я вообще-то тут случайно, — попытался поддержать я разговор.

— Да понятно, как же иначе-то! Тут все не за что страдают! — иронично откликнулся сосед.

Я вновь оглянулся по сторонам. И где же это я оказался? Шагающая рядом масса одетых в серые халаты каторжников, гремящих ножными кандалами, явственно навевала мысли о проклятом царском режиме. Форма солдат: широкие ремни крест-накрест, плоские фуражки без козырька, грубого сукна шинели со стоячим воротником, здоровенные, как мне показалось, с кремневыми замками ружья — все это очень сильно смахивало на школьные картинки про николаевские недобрые времена: декабристы, Пушкин и все такое.

— А звать-то тебя как? — поинтересовался я, вновь обращаясь к соседу.

— Меня-то? Викентием!

— А фамилия?

— Фами-и-илия? — насмешливо протянул чернобородый. — Да какая такая фамилия? Я ж не дворянин, не купчина первой гильдии — в нашей деревне фамилиев-то ни у кого отродясь не было!

— А я вот Иван, — представился и я именем, что мне приснилось. Осознавая, что реципиент мой тоже никакой фамилии за собою не помнит. Иван и вся недолга.

— Ива-а-ан? Ну, эт ты врешь! — насмешливо воскликнул Викентий, крутанув бородой. Из соседних рядов арестантов послышались ехидные смешки. — Ты теперича свою жизнь-то забудь, ты ныне совсем другой человек! Как бишь того звали, что сбежал-то? Панкрат? Ну вот, значится, с крещеньицем! Запомни имя-то, а то ежели не будешь отзываться, шпицрутеном попотчуют, только ах!

— Это как? — уточнил я.

— Тебя за место другого взяли. Вот евойное имя теперича и носи. А то карачун устроит тебе унтер Палицын! — ответвил кто-то из задних рядов, слушавший наш с Викентием разговор.

Сказанное заставило меня задуматься, и вот совсем не хотелось в происходящее верить. К сожалению, суровая реальность не оставляла надежды. Хотя была мыслишка, что я на отдыхе переборщил и сейчас мне это привиделось, да и окружающее казалось чересчур реальным.

— А год-то какой нынче? — нарушил я молчание.

— Хах, а мне-то откель знать? — ощерился мой сосед.

— Ну, царь-то кто? — попытался я уточнить, хотя в истории никогда не был силен.

— Ну ты, паря, даешь! — хмыкнул Викентий, а сзади даже смешки раздались.

— Видать, крепко ему по голове досталось, — сквозь смешки расслышал я.

— Как бы блаженным не стал, — вторил ему кто-то.

— Совсем, видать, того, — вторили другие.

— Так известно кто! Алехсандр Николаевич, царь батюшка, храни его бог, — выдал Викентий и даже попытался перекреститься, но вышло это у него из-за кандалов не очень.

— Вот те… — вырвалось из меня, так как это именование мне ни о чем не сказало.

Следующий я скрипел мозгами, пытаясь вспомнить школьную программу и историю России, и это было не зря. На меня снизошло озарение! Ведь это был Александр Второй, тот самый царь, что крепостничество упразднил, освободив крестьян. Его еще Освободителем прозвали, вот только сосед мой его так не назвал, а значит, этого еще не было. Как ни вспоминал годы его правления, так и не припомнил, а это значит, что сейчас от тысяча восемьсот пятидесятого до шестидесятого.

Даже как-то легче на мгновение стало, а после меня накрыло. Еще недавно я грелся на солнце, планируя на вечер выбрать азиаточку посимпатичней, а сейчас бреду в Сибирь, как самый распоследний каторжник. Так мало того, я тут еще и самого что ни на есть крестьянского происхождения, из тех людей, которые нынче особенно бесправны.