Каторжник (СИ) - Шимохин Дмитрий - Страница 23

Нас переправили на пароме и, проведя по пыльным улицам под любопытными взглядами горожан, поселили в Тобольской каторжной тюрьме, или, как ее тут называли, в Тюремном замке. Новое место — новые порядки.

К моему удивлению, в городе оказалось немало каменных зданий. Каменным оказался и тобольский Тюремный замок, куда нас привели под вечер.

— Ты что⁈ Тобольск — это сила! Тут сам губернатор сидит! — среагировал на мое удивление многоопытный Фомич. — Ты, сударик да соколик, не сумлевайси: городок энтот — высший шик!

Тобольский тюремный замок был довольно-таки новым строением. Его закончили буквально в прошлом году. Тут, в отличие от многих других острогов, виденных мной по пути, имелись мастерские, где арестанты с утра до вечера изготовляли различную продукцию на продажу. Каторжники занимались столярной, резной работой, делали изделия из пеньки и прочее. Помимо труда в мастерских, осужденные в тюрьме привлекались на всякие хозяйственные работы: чистили снег, укладывали дрова, подвозили воду.

«Ну, хоть какая-то цивилизация, — подумал я тогда. — Может, и тут удастся пристроиться к делу, заработать копейку, а не просто тухнуть на нарах».

И это сыграло со мной злую шутку.

Нас, прибывших с этапом, поначалу определили на самую простую хозяйственную работу во дворе — разбирать и укладывать в поленницы огромные кучи привезенных еще по зиме дров. Работа несложная, хоть и муторная, но на свежем воздухе и под присмотром не самых лютых надзирателей. Я работал вместе с Сафаром и двумя другими казанскими парнями, стараясь не отсвечивать и присмотреться к местным тюремным порядкам.

Но долго присматриваться не дали. Уже на второй день, когда мы таскали поленья, к нам неспешно подошла группа арестантов из «старожилов». Вид у них был уверенный, даже нагловатый, одежда почище нашей этапной, и держались они особняком. Возглавлял их невысокий, но широкоплечий тип с плоским, будто расплющенным носом и тяжелым взглядом мутных глаз. Звали его, как я потом узнал, Крюк.

— Слышь, этапники, — пробасил Крюк, останавливаясь перед нами и скрещивая руки на груди. Его дружки встали полукругом, отрезая нам путь. — Прибыли, значит? Ну, здорово. Порядки местные знаете?

— Какие порядки? — настороженно спросил я, выпуская полено из рук. Сафар рядом тоже замер.

— А такие, — ухмыльнулся Крюк. — Новенькие завсегда делятся. Старшим уважение оказывают. У вас деньжата с завода водятся, мы знаем. И сапоги вон какие справили. — Он кивнул на мою обувь. — Не по чину этапному. Так что давай, сымай сапоги, да делитесь деньжатой, она нам нужнее здесь, — осклабился Крюк.

— Ну, поделиться с ближним своим, да еще коли так вежливо просит — мы всегда за, — ухмыльнулся я, внутри кипело бешенство, и я едва сдерживался. Многозначительно переглянувшись со своими товарищами, в их глазах я увидел готовность к драке.

Крюк и его подпевалы на секунду расслабились, криво ухмыльнулись — этапная шелупонь, испугались, сейчас все отдадут. Думали, наверное, сапоги мои примерять будут. Ага, щас! Разбежались!

— Только делиться будем ПО-НАШЕМУ! — что есть силы рявкнул я и, не дожидаясь ответа, метнулся к штабелю дров, где уже заприметил отличное, крепкое березовое полено — как раз по руке. Одновременно с моим криком, тотчас сообразив, что к чему, как по команде рванули и мои товарищи.

Сафар легкой тенью ушел от замаха одного из прихвостней Крюка, нырнул под руку и врезал под дых, а следом и по морде. Амбал согнулся как вопросительный знак и завалился на бок, издавая неприличные хрипы.

Тит, ревя как медведь, попер напролом на второго здоровяка. Тот попытался встретить его кулаком, но Тит, кажется, этого даже не заметил. В следующую секунду он уже сгреб своего противника в медвежьи объятия, поднял над собою и с утробным рыком швырнул на землю. Раздался хруст и такой вскрик, будто кошке на хвост наступили.

Чурис, самый невзрачный из нас, схлестнулся с третьим. И он явно недооценил нашего тихоню, но Софрон, отскочив с неожиданной прытью, пробил ему прямо между ног. От такого «приветствия» бедолага взвыл, а Чурис еще и кулаком добавил для ровного счета. Культурная программа, так сказать.

Все это — секунды.

Крюк, опешивший от такой слаженной и дерзкой атаки, только развернулся ко мне, его лицо исказила ярость.

— Ты, сука этапная! Порву! — взревел он и шагнул ко мне.

А я уже ждал. Полено приятно лежало в руке — увесистое, надежное.

— Поздно пить боржоми, — усмехнулся я.

Когда он оказался на расстоянии удара, я вложил всю силу и злость в замах. Березовое полено со свистом рассекло воздух и с глухим, тошнотворным звуком ударило Крюка прямо по бритой башке. Звук был такой, будто по переспелому арбузу стукнули.

Глаза Крюка закатились. Он не вскрикнул, не охнул — просто как-то нелепо качнулся и мешком рухнул на землю, лицом в грязь и опилки, оставшись лежать неподвижно. Кровь медленно начала расплываться темным пятном вокруг его головы.

«Надеюсь, башка крепкая, — мелькнула не очень добрая мысль. — Хотя…»

Наступила оглушающая тишина. Последний из дружков Крюка, которому я уже примеривался дать поленом, видевший, как его главаря только что «угостили», а товарищей раскидали, резко побледнел, развернулся и дал такого деру, что только пятки засверкали. Видимо, решил, что здоровье дороже.

Мы стояли посреди двора — я с поленом в руке, тяжело дыша, Сафар, Тит и Чурис рядом. У наших ног — поверженный Крюк и его банда в состоянии легкой некондиции. Остальные арестанты, что также работали во дворе, замерли. Кто смотрел с интересом, а кто-то со страхом — видимо, ставили ставки, кто кого.

И тут тишину разорвал пронзительный, истеричный крик надзирателя, к которому тут же присоединились другие.

— ДРАКА! ТРЕВОГА! ВСЕМ СТОЯТЬ! СВОЛОЧИ!

Со всех сторон, от ворот и стен, к нам уже неслись тюремщики. Их лица были злыми и решительными.

«Похоже, знакомство с „высшим обществом“ Тобольского замка не задалось, — промелькнула у меня мысль. — Надо было сразу визитки раздавать».

Повязали нас махом, с умением, да еще и по мордасам прошлись для лучшего понимания ситуации. Воспитательная работа, не иначе.

— А этот чего, мертв? — склонив голову, местный унтер ткнул сапогом Крюка. Тот как раз картинно застонал.

— Да не, жив вроде, — шмыгнул носом служивый, что особенно усердно проходился по моим ребрам. — Дышит пока. Крепкий попался.

— Ну, в барак его, коли к вечеру жив будет. Дохтура позовем, если вспомним. — Унтер обернулся к нам: — И кто же его так поленом-то приголубил, а, сволота?

«Промолчать? Так всех заметелят, тут ребята простые, без затей», — мелькнула мысль.

— Я, — ответил, разлепив разбитые губы. — Угощал гостя.

— А ты, любезный? Ну, уважил! Посиди-ка в карцере, охолони от гостеприимства. Эй, Дмитрук!

В поле моего зрения тотчас появился местный надзиратель — толстый тип с благообразной усатой физиономией и водянистыми злыми глазами.

— Отведи-ка вот этого молодца в «холодную»! — А коли тот рыжий, — Крюк скорее был бурым, чем рыжим, но, как говорится, начальству виднее, — помрет, не избежать тебе палок!

Как оказалось, карцеры тут были на любой вкус — настоящий санаторий. В «горячем» стена примыкала к печке — летом там, наверное, можно было вялить рыбу прямо на себе. «Холодный» же отопления вовсе не имел. И хотя на улице давно уже цвела весна, стены до сих пор дышали зимней стужей. Три дня у меня зуб на зуб не попадал, так я задрыг, что от холода едва мог спать. Но зато мысли сидение в «холодной» прочищало отлично. Спустя три дня меня вернули обратно в общий барак — без дополнительного наказания, а значит, Крюк, к счастью или сожалению, оклемался.

На другой день я увидел его на работах. Выглядел он, правда, так себе — башка перевязана, взгляд мутный. Явно поленом по голове получать ему не понравилось. Зато на когнитивных способностях этого типа касание волшебной березовой палочки дало самый что ни на есть положительный эффект: и сам он ходил теперь тише воды, ниже травы, и банда его тоже притихла.