Её сила и любовь (СИ) - "ilya301090" - Страница 30

Через час они вышли к маленькой поляне, усыпанной величественными каменными обелисками. Путь был трудным: по пути им приходилось пробираться сквозь заросли чёрной ежевики, обходить валуны, затянутые мхом, и пересекать неглубокие ручьи, в которых поблёскивали кристаллы. Один раз ящер Зуб фыркнул и отступил — их путь пересекли старые цепи, проросшие в землю, как будто оставшиеся от давно заброшенной техники.

Когда они, наконец, добрались до поляны, усталость отступила перед видом: их взору предстали семь величественных каменных обелисков, каждый в несколько раз выше хижины. Повсюду сияла выгравированная письменность — точно такая же, какую Шефер нашла на экзострайдере. Камни едва слышно вибрировали, словно где-то далеко кричал двигатель. Куин осторожно прикоснулась к одному из них: её пальцы ощутили легкое тепло, как будто внутри камня медленно билось сердце. — Это не просто камни, — пробормотала она и опустила глаза. — Селла видела именно их.

Хэдли, обшаривая древесные покровы, вдруг остановился: — Смотрите! — резко показал он на размытые следы в утренней глине у края поляны. — Три пальца… Цкев?

Лоумэн присел, изучая следы. Его лицо вытянулось от беспокойства: — Или кто-то… хуже, — заметил он низким голосом. — На Лазире ходили легенды о зверях, служащих Цкев. Они были огромные, с когтями, как серпы… говорили, будто их не рожали, а вызывали из земли или из чрева скал, там, где кровь старых богов впиталась в камень. Эти звери не просто охраняли — они чувствовали страх. Шли туда, где слабейшее звено, и вырывали сердце. Легенды утверждали, что один такой мог выследить жертву даже во сне. И если эти следы принадлежат им… нам придётся срочно пересмотреть все охранные периметры лагеря.

Конэрк почувствовала, что внутри неё всё замерло: её утренний дар иттакинки обострял обоняние и слух. Воздух словно уплотнился, запахи стали резче, звук — чище, как в момент, когда хищник готовится к прыжку. Ящер Зуб, всегда настороженный, вдруг зарычал, — звук был низким, предупреждающим. — Там кто-то есть, — тихо прошептала Конэрк, указывая в чащу.

Мгновение длилось слишком долго. Ветви слегка дрогнули — но из темноты вылетела лишь большая сова, быстро расправляя крылья над головами. Напряжение спало, но не исчезло: Зуб всё ещё смотрел в ту же точку, а уши Конэрк продолжали ловить что-то, едва слышное, будто дыхание под землёй.

Куин медленно обвела взглядом деревья. Лес не спал. Он только прикидывался мёртвым. Между стволами скользили тени, слишком плотные для простой игры света. Её пальцы невольно сжались на рукояти ножа. Что-то — или кто-то — наблюдало за ними. И это что-то знало, что они боятся. Она приказала возвращаться, до того как наступит опасная ночь.

Перед уходом Конэрк успела сорвать клочок мха у основания одного камня и заметила в нем что-то блестящее. — Шефер разберется, — сказала она, быстро складывая находку в мешочек.

Тени Цкев и тени прошлого.

По пути обратно в лагерь разведчики наткнулись на жуткое зрелище. У самого берега реки, прямо под этими камнями, лежала расчленённая туша ящера: раны на шкуре проходили точно от когтей, от шеи до хвоста, а внутренности были вырезаны безупречно — словно хирургом. Кровь еще не успела загустеть. Хэдли выругался матерно; Лоумэн побледнел. Конэрк, вдыхая в нос зловоние смерти, почувствовала, что сердце ее сжалось от предчувствия.

Куин присела рядом, внимательно изучая рану. — Это работа Цкев, — твердым голосом объявила она. — Они здесь, в наших лесах. И наблюдают.

Кишшоук учуял в воздухе багровый дух опасности и тихо произнес: — Их запах — гниль и металл. Это не просто охотники… — он глубоко вдохнул. — Они играют с добычей.

Куин на мгновение вспомнила слова Сойера о том, что Цкев используют тела как «ресурс». Её кулаки напряженно сжались. — Усилим ночную стражу по всему лагерю, — решительно сказала она. — И никому не болтать пока об этом. До следующих указаний.

Вернувшись в Хови, разведчики застали Селлу у древа душ. Она сидела на корточках и угольком рисовала образы увиденных столбов: высокие камни с таинственными письменами, а рядом — огромную тень с когтями, такой же, какую видела во сне. Калеун тихо стояла рядом, шепча молитву, но в ее глазах читалась тревога. Куин, взяв рисунок из детских рук, почувствовала холод, который пробрался до костей.

— Селла, ты видела это сегодня? — спросила она деликатно.

Девочка кивнула. — Он сказал… сказал, что эти камни — это двери. И что кто-то идёт. Не мы. Он идёт медленно, но без остановки. Идёт, как будто уже знает, где мы. Он не говорит словами — только тенью и шумом, как ветер под землёй. Я спросила, кто он, а он… он только улыбнулся. Я не знала, что тени умеют улыбаться.

Ночь снова опустилась на лагерь, мягко пряча его в темноте. Но беспокойство уже поселилось в душах поселенцев. У костра в кругу собрались многие. Мэтт тихо чинил новую лампу, замерцавшую под пальцами, Шефер сидела рядом, расшифровывая последние сигналы передатчика и всё громче бормотая о сути послания. Свинья точила копьё уже в который раз, держа руки в тепле от жара. Лоумэн рассказывал истории из своих маршальских дней, иногда посмеиваясь, а иногда хмуря брови и посматривая на Иттакинов. Конэрк и Кишшоук сидели плечом к плечу, гладя ящера Зуба, и оба молча смотрели в огонь.

В одну из таких похожих ночей произошло следущее. Костёр в центре поселения потрескивал, выбрасывая искры, что танцевали в воздухе, пахнущем жареной рыбой и смолой. Поселенцы, утомлённые днём труда, сидели вокруг огня: Селла напевала песенку, Хэдли и Свинья тихо переговаривались, а Мэтт и Шефер, прижавшись друг к другу, шептались о генераторе. Но в тенях, где свет факелов не доставал, назревала буря.

Кишшоук стоял у края поляны, его шерсть, блестящая, как лунный свет, колыхалась на ветру. Он сжимал горсть земли, вдыхая её сырой, живой запах, но его янтарные глаза были тревожными. Рядом Конэрк, напевая мелодию иттакинов, коснулась его плеча, её когти мягко скользнули по его шерсти. «Что не так?» — спросила она, её голос был как шёпот леса. Кишшоук не ответил, его взгляд был прикован к Лоумэну, что шагал через поляну, его сапоги хрустели по гравию, а рука лежала на кобуре.

Лоумэн остановился в нескольких шагах, его лицо, изрезанное шрамами, было твёрдым, как камень. «Кишшоук, — сказал он, его голос резал тишину, как клинок, — ты опять копался в припасах. Я видел следы у склада». Поселенцы затихли, их взгляды метались между двумя мужчинами. Куин, стоявшая у костра, сжала рукоять ножа, её тёмные глаза сузились.

Кишшоук оскалился, его когти вонзились в землю. «Ты следишь за мной, шериф? — его голос дрожал от гнева, но в нём звучала боль. — Я брал семена для фермы, не твои проклятые пайки». Конэрк шагнула вперёд, но Кишшоук остановил её, его шерсть вздыбилась. «Это не Лазир, Лоумэн. Ты не хозяин здесь».

Лоумэна передёрнуло, его рука дрогнула у кобуры. «Я знаю, кто ты, — прорычал он. — Бандит. Наркоман. Ты думаешь, я забыл Красных Ящеров? Твоя шайка сожгла мой район прямо перед эпидемией». Его слова упали, как камни, и поселенцы ахнули. Селла прижалась к Хэдли, её глаза блестели от страха.

Куин шагнула между ними, её голос был как удар хлыста: «Хватит!». Но её взгляд, брошенный на Лоумэна, был полон огня — не только гнева, но и чего-то, что заставляло её сердце биться быстрее. Лоумэн не отступил, его шрам на щеке дёрнулся, а Кишшоук зарычал, его когти сверкнули в свете костра.

Кишшоук вспомнил момент из прошлого. Лазир, 3 года назад. Улицы, пропитанные запахом ржавчины и дешёвого пойла, гудели от криков. Кишшоук, тогда ещё с гладкой кожей, а не шерстью, бежал через переулок, его сердце колотилось, как барабан. В руках — пакет с «пылью звёзд», наркотиком, что обещал забытье. Красные Ящеры, его банда, хохотали, размахивая бластерами, пока огонь пожирал склады. «Бери, что хочешь, Киш!» — орал главарь, и Кишшоук, чьи глаза горели от дозы, смеялся, не замечая, как пламя лижет его душу. Но в ту ночь, когда он спрятался в канаве, глядя, как пепел падает, как снег, он впервые услышал шёпот — не наркотический, а другой, словно голос самой планеты, зовущий его прочь. Он сбежал, но тени Ящеров всё ещё гнались за ним.