Её сила и любовь (СИ) - "ilya301090" - Страница 28

Ее дыхание сбилось от предвкушения и страха. Она видела в своем сознании образ Иттаки, ледяной мир, где она была всего лишь «не такая». Конэрк, помня детство на ледяных равнинах, где дети смеялись над ее голой кожей, крепко сжала рукава куртки. Мать тогда, укутывая ее, шептала: «Ты другая, но сильная». Эти слова согревали ее, но страх до сих пор прятался в уголках души.

— Ты… ты правда думаешь, они примут меня такой? — тихо спросила Конэрк.

Кишшоук подошел ближе, держа все еще раскаленный топор на плече. Он чуть улыбнулся, тепло его взгляда было мягче льда. — В нашем племени одежда — это не цель. А вот шерсть — настоящий дар. Иттакины живут в гармонии с природой: мы разрешаем себе быть тем, кем являемся. — Он прикрыл ладонь своей на ее плече, кивнув в сторону леса. — Почувствуй… этот лес живой, слышишь? Каждое дерево, каждый лист шумит тебе как брат. Когда шерсть на тебе, ты сам становишься частью этого пения ветвей и треска веток. Почувствуй это.

Её сердце забилось сильнее. Некоторое время она смотрела на плотно облегающую ее куртку, затем дрожа медленно стянула ее с плеч и опустила на траву. Вскоре последовала рубашка: стройная фигура девушки, теперь с едва прикрытой туникой на плечах, предстала пред ветром голой. Холод тут же прошелся по обнаженной коже, но первый пушок уже действовал как легкий мех: он легко смягчил уколы холодных капель. Кишшоук едва заметно кивнул, как бы одобряя: — Вот теперь ты начинаешь.

Они продолжили свой путь, и Кишшоук чувствовал, как лес оживает вокруг них. Птицы начали петь громче, аромат хвои стал пронзительно острым. Конэрк с восторгом поворачивала голову по сторонам: она впервые позволила себе слушать лес. Кишшоук услышал ее тихую радость. Он легонечко засмеялся. — Я рад за тебя, Снежинка, — сказал он, — дар шерсти не просто для тепла. Он связывает нас с миром. Слушай его.

В тот же день, вернувшись к лагерю с обильной хворостиной, Конэрк впервые не закуталась в тяжелый плащ. Она чувствовала себя иначе – свободнее. Хэдли увидел это и нахмурился, но ничего не сказал. Калеун, спокойно плетя новую веревку для ловушки, бросила взгляд полный вопросов. Селла не могла удержаться и воскликнула: — Ты как Кишшоук! Будешь теперь бегать без одежды? — смеялась она. Конэрк покраснела, а Кишшоук лишь подмигнул девочке: — Дай ей время, малышка.

Куин, стоявшая у очага, заметила перемены в Снежинке: ее куртка лежала рядом, а со спины выглядывал легкий пушок. Бережно прижала к груди доспехи, словно новые узники. Шепот ее инстинктов говорил, что Конэрк меняется — не только внешне, но и внутренне. Спокойно она подозвала девушку к себе. — Ты в порядке, Снежинка? — спросила Куин мягко, указывая на волосы, пробивающиеся по её шее. — Это… не помешает нам?

Конэрк широко улыбнулась. — Вообще-то… Я чувствую себя так, будто нахожу себя заново. Кишшоук мне помогает.

Куин кивнула, хотя в глазах ее загорелась настороженность: — Он хороший парень, но держи себя в узде. В мире должен быть порядок, даже если он похож на лесной хаос. Нам всем нужно быть наготове.

Дар иттакинов

На следующей неделе Кишшоук решил показать Конэрк истинный дар их народа. С первыми лучами солнца они ушли в глубь леса, туда, где два месяца луны еще висели в небе, не успев спрятаться за деревья. Подходя к небольшому ручью, где паслись двое ящеров, Кишшоук обнажил колени и умело издал низкий вибрирующий звук. Это было похоже на древний заклинательный гул, полный мощи и мудрости. Большой ящер, чья чешуя переливалась всеми оттенками зеленого, застыл, напрягая мускулы. Его глаза встретились с глазами Кишшоука. Медленно, с удивлением, ящер подошел к нему, осторожно коснулся кончиком морды руки хищника — а потом ляжку ухнул у ног, готовый слушаться хозяина.

— Это очарование, — объяснил Кишшоук, тихо гладя ящера по шее. — Мы говорим с их сердцем, не разумом. Это сложная магия наших прародителей: маленький призыв к душе зверя. Попробуй и ты.

Конэрк, нервничая, посмотрела на спину ящера и, закрыв глаза, попыталась повторить звук. Ее голос едва дрогнул в самом начале, получился хриплым. Но в ответ ящер фыркнул и отпрянул.

Кишшоук положил руку Конэрк на плечо, его теплота проникала сквозь пушок. — Ты нервничаешь. Не бойся. Дыши глубже. Прими этот мир.

Она закрыла глаза и вдумчиво вспоминала Иттаку: воображала, как под звездами завыли волки, как под ветром раскачивались сосны. Ее голос, проникнутый смелостью, соединился с духом леса.

Ящер по-прежнему смотрел на неё с настороженностью, лапы напряжены, глаза чуть прищурены. Но спустя секунду он дрогнул, будто внутренне сдался. Её голос прозвучал ещё раз — ровнее, теплее, с ноткой доверия. Тогда он сделал шаг к ней, тихонько поджал лапу. Когда он осторожно потерся головой о ее протянутую руку, Конэрк не смогла сдержать тихий смешок, и сердце ее в тот момент забилось в такт с барабаном леса.

— Ты быстро учишься, — похвалил её Кишшоук, и его руки ненадолго застались на ее руке. В его взгляде, уходящем за рамки тренерского, было что-то новое — не просто гордость за ученицу, а что-то теплое, нежное.

Вернувшись в лагерь, они представили двух новых ящеров друзьям и семье. Свинья, всё ещё точа копьё у огня, прищурилась, окинув взглядом животных и Конэрк. Она помолчала дольше обычного, затем буркнула:

— Здесь, похоже, какое-то волшебство у них в крови. — Она говорила с недоверием, но в голосе слышалась и зависть, и тревога. — Не нравится мне, когда зверь смотрит с таким умом. Словно понимает, что ты про него думаешь.

Свинья нахмурилась, но продолжила точить копьё, будто отгоняя лишние мысли. Впрочем, краем глаза она ещё раз взглянула на ящеров — и задержалась на одном чуть дольше. Может, всё-таки не просто звери…

Лоумэн, напротив, одобрительно улыбнулся. Он подошёл ближе, положил руку на шею одного из ящеров и изучающе провёл пальцами по чешуе. — Это сила, — сказал он задумчиво, словно проверяя, действительно ли ощущает скрытую мощь. — Нам пригодится новая защита. Особенно сейчас, когда Хови так уязвим. Эти звери… они могут стать не просто охраной, а символом. Символом того, что мы меняемся. Становимся кем-то большим, чем были.

Но Хэдли недоверчиво посмотрел на Конэрк. Его брови были сдвинуты, будто он пытался разглядеть в ней ту самую девушку, что однажды пришла в Хови с глазами, полными страха. — Ты представляешь, — пробурчал он, — без одежды как дикарь, а теперь ещё и ящеров чарует… Ты точно наша Конэрк?

Но в его голосе, за привычным ворчанием, проскальзывало что-то другое — растерянность, даже тревога. Он не понимал, как так быстро меняются люди. Или, может быть, боялся, что сам остаётся на месте, пока другие идут вперёд.

Конэрк вспыхнула от стыда, но Кишшоук шагнул вперёд, встав между ней и взглядом Хэдли. Его голос был твёрдым, но спокойным:

— Она Снежинка теперь. Иттакинка. Привыкайте. Мы не дикари — мы храним то, что другие забыли. И если кто-то может разговаривать с лесом и с сердцем зверя — значит, этим мы всё делаем правильно.

Он перевёл взгляд на всех присутствующих, задержавшись на Лоумэне, потом на Свинье, наконец — на Селле. — Каждый из нас меняется. И тот, кто не готов признать перемены, рискует остаться в прошлом.

Он мягко подмигнул Селле, и та засмеялась, будто с облегчением отпуская напряжение.

Узы в ночи

К концу месяц Конэрк полностью освободилась. Ее туловище стало скрыто лишь светлой пушистой шерстью — легкой, но густой. Она впервые чувствовала себя целиком частью своего нового облика: больше не приходилось дрожать от холода или прятать истинную сущность. Холод теперь больше не кусал ее, а лес словно стал продолжением ее кожи. Ее волосы подернулись легкой пеной замерзшей росы, но шерсть оберегала ее теплом. Однако взгляды поселенцев порой жгли: Калеун, поглаживая амулет Эрауллюкс, отводила глаза, моля богиню о смиренности; Хэдли ворчал: «Это не по-людски!», а Куин, обычно терпимая, хмурилась, хотя молчала, помня, как сама однажды гордо носила шрамы на своем плече.