Рыжий: спасти СССР (СИ) - Гуров Валерий Александрович - Страница 21

«Ну уже… Давайте… Пусть сработает триггер страха — вам же не хочется прослыть „врагом народа“, или непоследовательным проводником идеи партии?» — думал я.

— Но вы уж так-то вопрос не ставьте, — переглянувшись с Марьям Ашотовной, неуверенно, даже слегка заискивающе проговорил директор. — Мы всемерно за новые идеи. И готовы поддержать линию партии….

— Бесспорно. Будем улучшать, — перебила завуч с укоризной посмотрев на директора. — Но тогда на вас коллектив, который нужно будет ещё убедить делать то, что вы предлагаете! Попробуйте! Это вам не языком молоть!

Из её уст это было не согласие и не предложение — скорее, издёвка. Не сдаётся баба.

— А если я буду всё это делать, то чем будет заниматься руководство нашего училища? — я изогнул бровь, сохраняя невозмутимое выпадение лица. — Я же не прошу вас сделать всю ту работу, которую я предлагаю. Сам буду её делать, товарищи помогут, комсомол подскажет и поможет. Если нужно будет, пойду за советом к старшим товарищам, то есть в партийные органы. Вы же видели в моём деле, что я кандидат в члены партии.

Все напряглись — они прекрасно всё поняли. Из моих уст звучали сейчас выстрелы тяжелой артиллерии. Я грозился потрясти тот мирок, который собой представляло ПТУ. Тут никто не хотел привлекать на себя лишнее внимание, живя по простому принципу: подальше от начальства, поближе к столовой.

Кстати, насчет столовой. У меня может появиться рычаг воздействия и на Ашотовну, и на Семена Михайловича. Все знали, и баба Даша, и кумушки в общежитии, что столовая делится «добычей» с ними, чтобы не беспокоили и давали и дальше тягать продукты домой. Недаром набор в кулинарные техникумы самый жесткий. Все стремятся стать поварами, и это при том, что зарплата у них мизерная. Мол, на кухне ни сам, ни семья голодать не будет.

— У вас ничего не получится, молодой человек. Что это за предложение, чтобы кружки и секции работали до восьми вечера каждый день, кроме воскресенья? — сыпала скепсисом Марьям Ашотовна. — Кто будет работать в такое время?

— Я сам готов работать, за идею. Поговорю со Степаном Сергеевичем Конопелькой. Спортивные игры, дзюдо… Мы можем многим заинтересовать наших учащихся. На этих занятиях будем воспитывать, чтобы меньше пили или вовсе бросали это дело. Они, поверьте, будут возвращаться домой или в общежитие без задних ног, уставшие, но довольное собой, — я посмотрел на собравшихся. — Разве не это главная цель воспитательного процесса, чтобы у нас не было правонарушений и преступлений? Чтобы растить достойных людей с пониманием о здоровье, труде и спорте?

— Так-то оно так, — заметил директор, почти не сводя взгляда со своего завуча. — Но вам все же надо думать более стратегически что ли… вот как в шахматах. Можно на старте половину доски соперника перебить, а потом бац — и тебе мат поставят!

Не думаю, что эти взгляды Ткача — следствие силы привлекательности Марьям Ашотовны, что директор в неё влюблён. Скорее всего, именно завуч и обладает всей полнотой власти при шахматисте-директоре. Он просто-напросто самоустранился, отбывает свои рабочие часы. Всё ведь как-то идёт? Ну и отлично.

Чем больше я смотрел на них, тем чётче это понимал. Полнота власти, значит… и у меня созрела идея.

— А давайте так, Семён Михайлович… Раз вы считаете, что я не вижу стратегии, то готов доказать обратное. Я сыграю с вами в партию в шахматы. Если выиграю две из трех, то вы всемерно будете помогать мне — или не мешать. Ну, а в случае моего проигрыша, обещаю, я отступлюсь, — сказал я.

И тут же заметил, как загорелись глаза у

директора.

— Пф-ф! Ребячество! — заметила завуч.

— Ну отчего же, Марина, пусть Семёнович покажет юнцу, что яйцо курицу не учит, — подал свой голос до того дремавший заведующий производственным обучением. — У нас Семенович как ни крути кандидат в мастера спорта!

Директор промолчал, но самодовольно хмыкнул. Не знал, что он кмс… но тем интереснее.

— Я в этой глупости не участвую. Что же до остального, я поддерживаю политику партии и прекрасно понимаю, что делает Первый секретарь Обкома партии Григорий Васильевич Романов, — Марьям Ашотовна посмотрела на меня. — Идеи, предложенные вами, это всё лишь теория. Слова. Попробуйте реализовать их на практике. Думаю, что наши сотрудники в более доступной форме объяснят вам, кхм… несостоятельность предложений. Хотя вы сами только что подписали себе приговор!

Женщина встала и направилась к двери. Нет, не просто пошла — она вальяжно, виляя бёдрами, поплыла.

— Непременно поговорю с сотрудниками. И буду ссылаться на то, что вы не против решений Первого секретаря Обкома, — сказал я вслед ей.

Завуч только фыркнула, резко открыла дверь и не менее резко её захлопнула, покидая кабинет.

— Ну что, партейку? — спросил я.

— Я, пожалуй, пойду, — неуверенно произнесла Настя.

Ей явно было крайне некомфортно участвовать в этом кабинетном споре — почти рестлинге.

— Анастасия Андреевна, а подождите, пожалуйста, меня. Сыграю — и мы с вами обсудим поездку в районный комитет комсомола. У меня дома есть подготовленная документация по всем тем предложениям, которые я озвучивал. Всё же завтра нам с самого утра нужно будет ехать в комсомол, — говорил я, уже расставляя фигуры.

Директор оказался не простаком в шахматах. «Детский мат» поставить ему не получится. Однако в прошлой жизни мне приходилось играть с серьёзными спортсменами-шахматистами, чтобы понять, что всё же до гроссмейстера я не дотягиваю.

Так что, выстроив свою тактику от сицилианской защиты, я постепенно, но продавливал директора. Видимо, Семён Михайлович считал себя большим специалистом в шахматах. При этом игрок-любитель забыл одну очень важную истину в игре — никогда не нужно раздражаться, нервничать, а вот что стоит сделать — так это сконцентрироваться и быть хладнокровным. Эмоциональный порыв может вмиг стереть все расчёты, проделанные даже на три хода вперёд. Мне удавалось проанализировать игру до восьми ходов вперёд, чего оказалось достаточно.

— Шах и мат, — сказал я через несколько минут и поправил воротник своей рубашки.

Было несколько душновато, или же это напряжение партии так сказалось, но у меня даже немного закружилась голова и взмокла спина.

— Неожиданно! — даже с некоторой радостью сказал директор. — С вами интересно играть.

Он уже не нервничал, а смотрел на меня с особым интересом. Мои предположения о том, что Семён Михайлович Ткач меряет человека, скорее, по тому, как человек умеет играть в шахматы, оправдывались.

— Я хотел бы разобрать эту партию. Особенно удивительным был ваш гамбит на слоне, — говорил Семён Михайлович с подчёркнутым уважением.

— Обязательно, Михаил Семёнович, мы найдём время, чтобы разложить эту партию, а также сыграть ещё не одну. Признаться, такого достойного соперника я давно не встречал, — сказал я, нисколько при этом не лукавя.

— В вашем возрасте, молодой человек, это и немудрено. Сколько вы могли среди молодёжи найти достойных шахматистов? Время нынче не то, Советский Союз того и гляди, но слетит с шахматного пьедестала, — заметил заведующий производственным обучением, до того пристально наблюдавший за нашей партией.

Я и забыл, что он тут остался.

— Время, когда спор о чемпионстве на мировой арене будет вестись только между советскими людьми, ещё долго не закончится. Советские шахматы непобедимы, как и наша Родина в целом, — сказал я, и старичкам мои лозунги понравились.

Настя встретила меня в дверях. Девушка смотрела на меня чуть ли не влюблёнными глазами.

— Как тебе удалось с ними договориться? — удивлённым голосом произнесла она. — А Марьям-то как зыркала на тебя, аж у меня мурашки были.

— С ними ещё ладно, вот как нам избежать гнева коллектива, — усмехнулся я.

— Поговорим! — в наивной уверенностью сказала главная комсомолка и первая красавица ПТУ.

Договорившись с Настей завтра с самого утра встретиться у входа в училище и поехать к секретарю райкома комсомола, и о том, что она позвонит ему и предупредит о нашем визите, я стал расхаживать по училищу, словно неприкаянный.