Договор на одну ночь (СИ) - Акулова Мария - Страница 3

Но всему этому Жора предпочитает оставаться на родине, бездельничать, корчить из себя непойми что перед местными и даже туристами, а еще донимать своими похабными приставаниями меня.

Вот и сейчас он не боится ни черта: ни метлы, ни молний из моих глаз, ни осуждения со стороны. Даже отойти не пытается. Перекатывается с носков на пятки и обратно, спрятав руки в карманы, и неприкрыто издевательски улыбается.

На кончике языка крутится множество "лестных" слов, но заедаться с сыном старосты я не рискну. За это не похвалит ни дядя, ни даже, думаю, родители с неба. Бабушка так вообще еще раз умерла бы…

– А чего ты тут задницей-то своей крутишь? Где юбка, Еленика? Тебя кто учил так одеваться?

Я знаю, что моя одежда – не его забота. И имя мое каверкать на свой лад я ему не разрешала. И журить меня за слишком короткое платье он не имеет никакого права, но привыкшая получать подобные замечания с детства, я с детства же разучилась в открытую противостоять тем, кто их делает. Опыт подсказывает, что это не дает ничего, кроме усиленного желания меня додавить.

Только вот вместо того, чтобы выразить полноценное отвращение к моей одежде, хотя бы отвернувшись, Жора продолжает пялиться на мои ноги.

Я знаю, что они красивые. Мне они самой нравятся, но его взгляд липнет к коже и хочется помыться.

– Жор, – я обращаюсь к парню так, как привыкла еще со школьных времен. Невпопад вспоминаю, что пока мы были детьми и учились в одной школе, его можно было как-то терпеть, но в последние годы поведение превратилось в кромешный ад!

Только моя попытка завести примирительный разговор обрывается в ту же секунду вместе с выстрелившим в глаза недовольным взглядом. Всегда забываю, что Жорой называть его нельзя. Он Георгиос. Это донесли до каждой, блин, собаки.

Отец готовит сына в будущие старосты, не знаю, учит ли чему-то действительно важному, но гордыню взращивает очень эффективно. И страдаю от этого почему-то я.

В детстве Жора просто был наблюдательным и подлым. А теперь… Что-то от меня хочет. Еще одна причина, по которой я так остро хочу уехать отсюда уже летом – он.

Жорику подыскивают жену. И пусть я не гречанка в полной мере, пусть родословная у меня такая себе (ну что для старосты – племянница владельца какой-то забегаловки?), пусть дядюшка и считается районным депутатом, но более достойных невест в округе, я уверена, пруд пруди. Правда и игнорировать его явный интерес я тоже не могу. Пора валить. Ей-богу.

– Дай, пожалуйста, дорогу. Я работаю. – Произношу ровным голосом и жду реакции.

А осознав, что сам с дороги Жора не уйдет, эмоционально толкаю в плечо. Но он не отступает с дорожки в палисадник, а перехватывает мою руку и больно дергает, заставляя поднять взгляд.

Сердце выстукивает громко-громко. Я не успеваю скрыть от него вспышку страха. Совершаю, пожалуй, одну из ужаснейших ошибок, потому что он всё замечает. Улыбается.

– Моей сделаю – о тряпках таких даже не мечтай. Будешь ночью разве что так одеваться. Петь мне… И танцевать… Как скажу.

Его наглость нагревает мои и без того перегретые солнцем щеки. Дергаю руку и тру кисть.

Из-за таких, как он, мне бывает противно выступать вечерами. Я чувствую эти взгляды. Невозможно отмахнуться от всех этих слов. И дело не в одежде. Что бы я ни надела, они найдут, в чем обвинить.

К девушке под защитой отца даже Жора вот так подойти не рискнул бы. А я... Ни туда, и не сюда.

От продолжения перепалки с Жорой меня спасает оклик дяди, успевшего выйти на порог.

– Лена!!! Ану сюда бегом!

Показываю Жоре кончик языка, шиплю: «не дождешься», и, схватив метлу, быстрым шагом направляюсь назад.

Дыхание и сердцебиение сложно успокоить. Я вроде бы и понимаю, что все слова Жоры – это исключительно его желание меня разволновать, но липкий взгляд продолжает выжигать мой позвоночник на каждом шагу.

Найди себе уже кого-то… Другого!

– Да, дядя, – подойдя обратно к идеально выметенному порогу, на котором теперь стоит, возвышаясь надо мной, дядя Димитрий, еле сдерживаюсь, чтобы не присесть перед ним в реверансе.

Всегда чувствую себя очень ему обязанной. И очень подчиненной. Не забываю благодарить за то, что не бросил, пристроил, заботится… И дальше по списку.

Димитрий хмурит свои густые черные брови, прожигая в моем полугреческом лице вполне себе греческие дыры.

Мне кажется, считает мои веснушки, а еще полощет истрепанные «счастливым детством» нервы.

– Ты заметать закончила уже?

– Да, дядя…

– А Георгиос что хотел?

Еле сдерживаюсь, чтобы не брякнуть: чести меня лишить ваш Георгиос очень, блин, хотел.

Но молчу, конечно же.

– Я так и не поняла, вы позвали – к вам сразу побежала. Может быть позавтракать пришел?

Дядя несколько секунд смотрит в сторону туда, где должен был остаться Жора. Медленно склоняет голову в приветствии. В правое ухо врезается вполне дружелюбное:

– Сегодня вечером у вас же собрание, Димитрий?

– Да, агори му (прим. автора: сынок). Сегодня вечером у нас. Все старосты будут. И ты приходи, если отец…

– Конечно приду, Димитрий! Отец без меня разве дела свои решает?

Я из-под полуопущенных ресниц слежу за лицом дяди и яркой вспышкой веселья реагирую на то, как он натужно улыбается в ответ на самоуверенные слова старостёныша.

Все понимают, что Жора больше корчит из себя, чем представляет, но... Все же обязаны это терпеть.

Меня, если честно, совершенно не интересуют собрания старост, но новый повод для волнения всё равно находится. Одно дело выступать перед заезжими туристами, а другое…

– Сегодня вечером мы концерт даем, как всегда, дядя? – Возвращаю внимание дяди себе. Димитрий снова хмурится. Смотрит на меня внимательно, и, поджав губы, изрекает:

– Нет, Лена. Сегодня никаких концертов. Важные люди будут. Закрываемся на спецобслуживание. Никому не нужны ваши танцульки, а вот на кухне дополнительные руки пригодятся. Так что сейчас отправляйся туда, а вечером выйдешь вместе с официантками. – Я не хочу, но послушно киваю. Разве меня спрашивали?

Сзади мимо проходит Жора.

– Та лэмэ, Димитрий, (прим автора: увидимся) – прощается с дядей, а сам незаметно тянется ко мне и больно щипает за ягодицу. Настолько, что слезы выступают на глазах. Хочется взорваться, но я прикусываю губы и терплю.

– Та лэмэ, Георгиос. Отцу приветствия мои передавай.

– Обязательно передам.

Дядя провожает взглядом удаляющегося вредителя, а я думаю прошмыгнуть тихонько мимо, но когда поднимаюсь по ступенькам и ровняюсь с родственником, на локте сжимаются мужские пальцы. Лицо снова жжет строгий взгляд:

– И оденься прилично, Лена, а не задницей перед мужиками крути. Только попробуй меня опозорить, я тебе...

Лена

На морском побережье расположено тринадцать крупных греческих поселков. Ни один из них не назовешь умирающим. У нас есть школы, секции, салоны красоты, рестораны, гостиницы. Большие супермаркеты работают наряду с аутентичными лавками. Только в моей родной Меланфии (прим. автора: названия всех населенных пунктов, как и сама ситуация, вымышлены) проживает свыше пяти тысяч жителей. Преимущественно, конечно, греков.

И сейчас, как говорят местные сплетники, мы то ли делимся, то ли объединяемся.

Машины старост начинают съезжаться в Кали Нихта ближе к восьми. Дядя Димитрий предложил провести важную встречу именно у нас. Это большая гордость, честь, ответственность.

Я из окна на кухне ресторана наблюдаю, как на белой гальке паркуется очередной автомобиль.

Здесь уже стоит квадратный джип старосты Калифеи. Рядом с ним — старенький, но ухоженный седан старосты Гелиополя. Теперь же с легким скрипом тормозов, мигнув приветливо фарами, замедляется массивный внедорожник, украшенный эмблемой Талассии.

На идеально выметенной утром террасе каждого из мужчин встречает радушный хозяин Кали Нихта — Димитрий Шамли.