Договор на одну ночь (СИ) - Акулова Мария - Страница 2

Прим. автора:

Джерримендеринг (избирательная география) – манипуляция при определении границ избирательных округов для искусственного влияния на результаты выборов в пользу одной из политических сил. По сути избирателей "тасуют" так, чтобы получить выгодный для себя результат.

Лена

Метла со свистом проезжается по выбеленным, но всё равно нагретым солнцем ступенькам. Раз. Второй. Третий.

Порядок – совсем не моя стихия, но даже в нелюбимом занятии я всегда пытаюсь найти для себя развлечение. А еще поймать мелодичность. Ритм. Темп.

Получается.

Фьють. Пауза. Фьють. Пауза. Фьють. Пауза. Быстрее… Быстрее… Быстрее… Вроде бы мету порог, а вроде бы танцую сиртаки.

Стираю маленькие капельки пота со лба и, сощурившись, смотрю на палящее, дикое этим летом, солнце. Июнь только начался, а мне уже хочется сбросить кожу, как ящерице.

А еще лучше – одним движением стянуть платье и со счастливым криком пробежаться по пляжу, чтобы нырнуть в хотя бы немного прохладное море.

Только мне это не светит. В отличие от отдыхающих, которые успели занять шезлонги и дразнят мои глаза и уши вместе с тихим шумом волн.

За спиной слышен звон посуды и переговаривания дядюшки с персоналом его ресторана «Кали Нихта». В переводе с греческого «Добрый вечер».

И это чистая правда: каждый вечер мы рады принимать дорогих гостей! Но для того, чтобы вечером принять, утром начинаем работать в восемь, а то и семь.

На несколько секунд забросив метлу, оглядываюсь и проезжаюсь взглядом по белым колоннам, держащим вымощенную декоративным соломенным покрытием крышу летней террасы нашего заведения.

По выложенному красивой голубо-белой плиткой полу все той же ящерицей скольжу между столиков и добираюсь до сцены, где каждую пятницу, субботу и воскресенья персонал ресторана дает маленькие концерты.

С этим местом связана половина (если не больше) моих детских воспоминаний.

На третьей плите, если считать от входа, с моих восьми лет был и остается до сих пор скол. Это говорливая официантка Тамила разбила плиту сковородой, когда дядюшка отказался платить ей заработанную за сезон зарплату.

Скандал был жуткий, но выбить деньги это не помогло.

Помню имена всех кошек, которые терлись, да и продолжают тереться своими показательно худыми (хотя мы-то знаем, что кормят их тут отлично) боками о ноги посетителей.

Помню, как менялась посуда (если честно, случалось это всего дважды). Помню поименно каждого известного человека, которого заносило в нашу по столичным меркам наверняка забегаловку.

И если меня спросили бы, считаю ли я свое детство счастливым, я ответила бы, что…

«Да, дядя. Вы сделали для меня больше, чем должны были. Только благодаря вашему терпению, заботе и большому сердцу я выжила. Выросла. Стала человеком. Дышала морем. Была здоровой. Училась…»

Но при этом, нет. Счастливым мое детство назвать сложно, когда смотришь на него в меру трезвыми двадцатилетними глазами.

Моими, то есть. Полугреческими глазами полной сироты.

Среди греков сложновато быть не греком, если ты не турист. А я… Что-то вроде полукровки-приживалки. И не туда, и не сюда.

Мой отец – уроженец нашего поселка. Дедушка с бабушкой когда-то назвали его красивым греческим именем Алексий, но он уехал учиться в город, там встретил мою маму – ни разу не гречанку, Аню, и уже не вернулся, став Алексеем.

Они женились, будучи совсем молодыми. Я получилась у них тоже довольно рано. Но, к сожалению, эта история не закончится рассказом о том, что раннее материнство дает возможность заиметь к сорока годам лучшую двадцатилетнюю подругу. С дружбой у нас с мамой не сложилось. С папой, впрочем, тоже. Когда мне было три года – они погибли в автокатастрофе. Я тоже была в салоне той машины, но ни черта не помню. Зато выжила.

Первой опеку надо мной оформила бабушка по папиной линии, но яя (прим. автора: бабушка на греческом) и сама прожила ужасно недолго. Что-то нашей семье тогда не везло. И вот в шесть лет меня снова нужно было кому-то передать.

Я помню, как подслушала однажды разговор бабушки с дядек (тогда она уже сильно болела). Яя наказывала старшему сыну меня не бросать. Раз за разом повторяла, что я должна вырасти настоящей гречанкой. В тепле. В добре. В заботе. Если память не изменяет, дядя Димитрий хмурился, долго не давая однозначного ответа, яя даже злилась, но в итоге сдался.

С тех пор я часть его семьи. С четырнадцати лет – официантка в Кали Нахти и с шестнадцати – ивент-менеджер. Только вряд ли дядя знает, что я сама себя так называю. Для него я…

– Лена! Ксипта! Ти хазевис эки? – Слыша громкие дядин оклик и несколько хлопков в ладони, вздрагиваю. (прим. автора: Лена! Проснись! Чего ты там разглядываешь?)

– Вас разглядываю, дядюшка… Нравитесь вы мне… – Бубню уже себе под нос, возвращаясь к работе.

Спускаюсь по ступенькам вниз и начинаю мести дорожку. Стараюсь не смотреть на пляж прямо перед нашим рестораном, но то и дело взгляд все равно скашивается.

На шезлонгах уже лежат приехавшие из города семьи и молодежь. Все такие красивые… Счастливые… Расслабленные… У людей отпуск, а для меня лето – это одна только работа. Эх…

Вечером многие из отдыхающих придут к нам ужинать. Но прежде мне надо будет закончить с уборкой территории, проверить, все ли продукты привезли, выпросить у дяди денег, чтобы заказать перезаливку свечей на столики. И, если звезды встанут в нужный ряд, обсудить вопрос обновления костюмов для выступлений.

О том, чтобы еще раз поднять вопрос моего поступления в конце лета, сегодня даже не мечтаю. По паре фраз поняла, что настроение у дяди Димитрия не лучшее. Под руку лезть не стоит.

Но это не значит, что мне нельзя еще немного помечтать.

Метла снова начинает свистеть вполне музыкально. Я – пританцовывать. Мугыкаю себе под нос, губы немного растягиваются. От груди по телу расходятся вибрации предвкушения.

Пусть гречанка я только наполовину (от мамы мне достался неприлично мелкий по греческим меркам курносый нос, покрытый выраженными веснушками), но творческая личность я на все сто.

Кроме большой спонтанной любви маму с папой связывала еще и любовь к музыке. Уже будучи школьницей, я разбирала бабушкины вещи и нашла в одной из коробок диск с подписью «от Леши и Ани». Думаю, бабушка могла и не слушать эту запись ни разу. Я даже представила тогда, как ее злило это ассимилированное «Леша». Но я послушала. И голоса родителей, которые я вряд ли способна была узнать, перевернули мой мир с ног на голову. Дали цель. Вложили в голову смысл.

Я всегда любила петь, но не знала, что это у меня – от них. Теперь же я четко осознаю, что хочу не просто исполнять греческие песни в угоду заезжей публике вечерами в дядюшкином ресторане. Я способна на большее. И чтобы достичь большего – в августе буду поступать на вокальный факультет.

Под моей кроватью стоит коробка со скопленными на поездку и первое время жизни деньгами. Тот самый родительский диск. А еще надежно спрятана карта визуализации, которую я вряд ли кому-то покажу.

Там я. Сцена. Микрофон. И вместо шума моря, а еще звона приборов и гула не слишком заинтересованных в моем творчестве голосов, восторженные овации.

Я очень всего этого хочу!

Но пока что углубленность в мечты стоит мне дорого. Я резко дергаюсь и даже вскрикиваю, когда по ягодице прилетает звонкий шлепок.

К щекам приливает жар. В груди жгучим-колючим цветком распускается стыд, вперемешку со злостью и отвращением.

Мне даже голову не нужно поворачивать, чтобы узнать, кто продолжает вжиматься наглыми пальцами в мое мягкое место, пока я не бью по руке.

– Не смей меня трогать!

Разворачиваюсь и мечтаю с размаху огреть наглеца метлой, но делать этого нельзя.

Мне в глаза смотрит знающий о своей неприкосновенности Жора, сын нашего старосты.

Он привлекательный внешне парень чуть выше меня ростом и старше на два года. С влиянием и связями его отца вполне мог бы выучиться в хорошем университете и стать приличным человеком. Найти себе хорошую девушку и создать с ней крепкую семью.