Договор на одну ночь (СИ) - Акулова Мария - Страница 25

Он тоже светится ярче июньского солнца.

Спускается по ступенькам и обходит меня, чтобы обнять и прижать к боку.

Не знаю, чувствует ли, но мое сердце работает навылет. Я в защитном жесте прижимаю к груди шоппер с килограммом сладких абрикосов, которые собиралась съесть за чтением книги.

– Какое хорошее лето получается, да, кирие Леонидас? – Дядя Димитрий спрашивает не у меня, но именно я по-прежнему привлекаю больше всего внимания. Все смотрят на меня и, качая головой, хвалят. Мол, какая красивая! А хозяюшка какая! И чистая! Настоящая гречанка! – Время для больших дел!

– Да, кирие Димитрий. Лето действительно хорошее. Главное важные дела не откладывать. Будем сразу ко всему готовиться. Выборы в октябре. А в августе тогда сыграем свадьбу! – Староста Леонидас «постановляет», собравшиеся вокруг нас люди хлопают в ладоши и радостно гулят.

С меня наконец-то спадает оцепенение. Я хмурюсь и трясу головой.

– Какую свадьбу? – В первый раз спрашиваю тихо. Меня никто не слышит. Да и не слушает. Дядя продолжает прижимать и рассказывает что-то о празднике в Кали Нихта. Я делаю шаг в сторону и переспрашиваю громче: – Какую свадьбу, дядя?

Заставляю тейе Димитрия прервать речь и опустить взгляд.

Будь я менее встревожена, посчитала бы своим косяком то, что перебила, а промелькнувшее в его глазах недовольство – справедливой реакцией на мое нахальство. Но я сейчас вообще не могу волноваться о таком. Слишком страшные мысли роятся в голове.

Тейе смотрит на меня достаточно долго, а потом снова широко улыбается. И ласково.

– Вашу свадьбу, дочка. – Он тянется к моему подбородку и как бы нежно его поглаживает. А мне становится дурно до похолодевших пальцев и полной потери сил. Я четко читаю во взгляде: «не дури. Пожалеешь». И чувствую себя ребенком, сильно сжавшим зубы, потому что кричать от боли, страха и обиды, когда тебя "заслуженно" бьют ремнем, тоже нельзя. – Вашу. Мы, конечно, люди уже взрослые, Еленика, но не слепые же. Вся Меланфия видела, как Георгиос на тебя смотрит. Как ты расцветаешь, дочка!

Мои барабанные перепонки мучают дядины слова и нарастающий писк напряжения. Я сама чувствую, как дыхание учащается. Происходящее напоминает оживший кошмар.

Что ты там себе говорила о границах, которые твой дядя не перешагнет, Лена? Ты была дурой! Всё так ожидаемо и так, блин, ужасно!

– Я не собираюсь замуж, – выталкиваю из себя, сбрасывая дядины пальцы и мотая головой. Вызываю у всех окружающих смех. Мол, ох уж эти невесты. Ломаются, как девочки… – Я собираюсь поступать, тейе, вы знаете...

Лицо дяди Димитрия замирает в для всех доброжелательной, а для меня – страшной гримасе. Только я не могу бояться ремня, когда на горизонте маячит куда более страшная перспектива.

– А это вы уже с Георгиосом обсудите, дочка.

Оторвав от меня взгляд, он поворачивается к нашим… Гостям.

– Сегодня к нам пришел уважаемый проксенос Костантинос (прим. автора: свах в греческой традиции). Вместе с ним – уважаемые члены семьи Милос. Наш мудрый староста Леонидас, добрейшей души госпожа Мария. Зрелый, ответственный, серьезный не по годам Георгиос. Мы обсудили условия брака. Я понял, что Георгиос тебя очень ценит, Еленика. Не обидит. Вознаградит за согласие. И лучше партии в Меланфии никому не сыскать. Да что там Меланфия? На побережье лучше нет! Поэтому будем готовиться, дочка.

Я пораженно перескакиваю взглядом с одного лица на другое. Умом понимаю, что ни черта подобного не будет, но события развиваются настолько абсурдно, что и реагировать адекватно я не могу.

Отец Георгиоса покашливает и оглядывается на сына. Именно в его лицо я в итоге впиваюсь.

Оно здесь кажется самым искренним. И самым же понятным.

Георгиос смотрит на меня. Прячет от всех свой гадкий триумф, а со мной им щедро делится. Я подмечаю всё: немного вздернутый уголок рта. Бесовские пляски искр в зрачках. Непрерывной строчкой бегущие слова "а я говорил, что всё будет по-моему, Еленика. А я тебе говорил".

– Георгиос, ты ничего не хочешь преподнести Еленике?

Внутрь кричу: "Еленика не хочет ничего от него получать!!!" и всё так же заторможенно смотрю, как "пай-мальчика" Георгиос быстро-быстро кивает отцу. Обходит его и направляется ко мне, доставая из-за пазухи большой ювелирный чехол.

Он плоский, бархатный и по формату напоминает книгу. Я уверена, что внутри что-то дико красивое, но смотреть ни черта не хочу. И тем более принимать.

Подойдя ближе, чем мне хотелось бы, Георгиос его открывает, демонстрируя драгоценный гарнитур. Там колье, сережки и кольцо. Всё – с моими любимыми сапфирами. Только сейчас от их вида к горлу подкатывает тошнота.

Женщина заглядывают в чехол и охают от восторга. Мужчины уважительно кивают.

Я поднимаю взгляд на Георгиоса и честно произношу:

– Я не возьму. И замуж не выйду.

Дядя перебивает мой протест громким замечанием о том, что «ох уж эти волнующиеся девушки!». Гости откликаются на это смехом.

Но по лицу Жоры всё равно проходит судорога. Он очень меня хочет. Только не меньше он хочет меня наказать.

Достает из чехла кольцо, захлопнув, отдает одной из моих тетушек, а меня без спросу берет за руку. Поднимает ее на уровень груди и надевает перстень на безымянный палец.

Это уже не наша традиция, но все воспринимают ее однозначно-положительно.

Тейе Димитрий кричит:

– София, празднуем! Быстро организуй арравонас (прим. автора: греческое помолвочное застолье)!

Вокруг начинается суета. Георгиос смотрит по сторонам, улыбаясь, а потом, качнувшись, приближается своим лицом к моему.

Он не пытается меня поцеловать. Это не оценили бы. Жора сильно сжимает мои пальцы в своих и заставляет сделать шаг навстречу.

– Взяла, видишь? И замуж тоже выйдешь. Ты теперь моя невеста, Еленика. Как я и обещал. Больше никаких коротких платьев. Вечеринок. Подружек твоих блядских. О пении тоже забудь. В глаза чтобы даже не смотрела никому. На мою невесту мужики слюни пускать не будут. Мы у твоего дядьки за большие деньги чистоту выторговали. Я выторговал. А ты готовься.

Лена

Я не посмела закатить истерику прилюдно, но это не отменяет факта, что вокруг меня развернулось самое настоящее предательство.

Я не мешала дяде и родственникам Георгиоса разыгрывать счастливую греческую сценку. Включилась выдрессированная с детства привычка держать эмоции в себе.

Но уже вечером, когда дядя поднялся в свой кабинет, чтобы отпраздновать эту жизнь и её небывало успешный день, я следую за ним.

В ушах стоит радостный гул. Эмоционально я абсолютно сбита с толку. В голове хаос из вопросов.

Когда я захожу, дядя улыбается и разговаривает о чем-то сам с собой на греческом, смотря вдаль мимо книжного стеллажа. Поворачивает голову ко мне и улыбка гаснет. Взгляд становится требовательно-недовольным.

– Мы должны поговорить, – на сей раз я не спрашиваю и не жду разрешения, но дядя не настроен.

Он отставляет рюмку с ракией и стряхивает пальцами в сторону выхода так, словно я надоедливая муха и от разговора со мной можно просто отмахнуться:

– У тебя был сложный день, Лена. Волнительный. Иди отдыхай.

Мои барабанные перепонки всё ещё разрывает фантомный шепот тетушки-Софии: «улыбайся, дочка. Улыбайся, радуйся! Дядя хорошо решил! Он заботится о тебе! Это счастливая судьба! Хорошая семья! Детки будут. Радость будет! Это лучше, чем старой девой остаться, мне поверь».

Но я не хочу деток от нелюбимого. Радости мне вашей не надо. У меня своя.

Игнорируя слова тейе Димитрия, закрываю дверь не снаружи, а изнутри. Захожу вглубь кабинета.

Дядя не предлагает присесть и даже не смотрит в мою сторону. Возвращается взглядом к книжным полкам, раздраженно поджав губы. Мужские скулы каменеют. По вискам прокатываются волны.

Он стреляет в меня коротким предупреждающим взглядом, я должна одуматься, но…