Договор на одну ночь (СИ) - Акулова Мария - Страница 20

Я выхожу из кабинета дяди абсолютно поверженной. Разбитой. Уничтоженой.

Предвидела, что он будет против, но его слова ранили слишком сильно даже для толстокожей меня.

Оставив брошюру на одном из готовых к завтрашнему дню столов, я спустилась по ступенькам и пошла по набережной.

Ноги сами повели к морю. На дальний-дальний пляж.

Я знаю, что ночью здесь находиться нельзя. Но ужасно, что в мире только тут я могу почувствовать себя безопасно и достаточно от всех далеко. Только тут я могу позволить себе порыдать.

За моей спиной слышен звон бокалов и приборов, гремит музыка, смех и разговоры. Это Кали Нихта закрывается в одиннадцать, а ночные и пляжные клубы с дорогими ресторанами всё еще работают.

Здесь отдыхают достигшие успеха люди. А я… А мне положено остаться официанткой и не позорить дядю своими глупыми мечтами.

"Я всегда знал, что ты наивная, но не дура же!".

Я обнимаю себя руками, позволяя слезам скатываться по щекам, и рыдаю не в подушку, чтобы никто не услышал, а с надрывом безразличному морю.

Мне так обидно за маму с папой! Мне так обидно за себя!

Тело дрожит. Голос завтра будет хриплым. Глаза щиплет. Изображение расплывается. А я больше никогда… Я никогда-никогда больше не буду петь в Кали Нихта.

Даже если дядя преувеличил, я все равно буду чувствовать эти маслянистые взгляды иначе. Более ощутимо. Как собственный приговор.

Он не смог бы запретить мне мечтать, но как же филигранно он окунул мою мечту в дерьмо! Как филигранно меня окунул!

Не в силах справиться с очередным всхлипом, опускаюсь на корточки и закрываю лицо руками.

В груди больно. Шум прибоя ни черта не успокаивает. Ног нежным приливом касается вода.

Я смотрю на нее и понимаю, что мне хочется просто уплыть. Каждое слово забыть.

Смотрю на небо – там звезды. И мама с папой.

О чем вы думали, когда бросали меня, родители? Почему вы пристегнули меня, но не себя? Что это за любовь такая, хранить мне жизнь, но не хранить себя для моей жизни?

Мне больно настолько, что нужно на кого-то злиться. Я выбираю их.

Свою мамочку. Своего папочку. Которые любили бы меня, будь они живы. Которым я показала бы этот буклет и увидела в глазах восторг. Даже если они бы, как дядя, за меня переживали, все равно поддержали бы. Потому что так должно быть. Так, а не…

Слышу громкий свист.

Этот звук с недавних пор ассоциируется у меня с одним конкретным человеком.

Резко встаю и разворачиваюсь.

Вижу мужской силуэт, ловко перемахнувший через закрытую ограду пляжа. Щурюсь, пытаясь рассмотреть его лучше.

Делаю шаг назад, чувствуя нагретую жарким днем воду на щиколотках.

Мужчина в светлой одежде надвигается на меня, а я пытаюсь понять, это Темиров или…

– Девушка, ночью купаться нельзя. – Сначала слышу мягкое обращение. Потом пульс достигает нового пика. Это не Андрей Темиров. Даже не знаю, почему первым я подумала о нем. Это… Староста Петр.

Вспышкой во мне загорается огромный стыд за слабость, быстро тру щеки, пытаясь скрыть следы преступления. Стереть и высушить слезы. Вернуть самообладание.

А он все приближается и приближается.

– Я не буду купаться! Я просто… На море посмотреть.

Оправдываюсь запоздало, но он уже не тормозит.

Чем ближе подходит – тем лучше я его вижу. А он, в свою очередь, лучше видит меня.

Тоже щурится. Всматривается в лицо серьезно, игнорируя мою попытку улыбнуться. Я впервые хочу, чтобы он меня не узнал. Но…

– Лена Шамли? Что ты тут забыла? Время позднее.

Он смотрит на часы. А во мне эта наша греческая «забота» вызывает желание волком выть. Я совершеннолетняя и вменяемая. Я не должна бежать домой только потому, что кому-то время кажется поздним.

Но я знаю, что злюсь не на Петра.

– Дышу морем. Просто.

Когда староста Понтеи останавливается в коротком шаге от меня, смотрю мужчине в лицо. Он смотрит в ответ.

Не знаю, замечает ли в темноте следы от влажных дорожек. Слипшиеся ресницы. Припухшие веки. Надеюсь, нет. Но и оторваться от задумчивых глаз долго не могу. Слышу громкий гул, сменившийся трек, бросаю взгляд на открытую террасу одного из лучших пляжных клубов побережья.

Там под клубные треки пляшут и девушки, и мужчины. Всем всё можно.

Там и Петр был, я думаю.

– Концерт какой-то сегодня? – Спрашиваю, пытаясь избавиться от зудящего на коже внимания.

– Да. А ты не ходишь?

Нет, конечно.

Мотаю головой.

В места разврата меня никто не пускает. Да и билеты на звезд стоят слишком для меня дорого. Ну и… Некогда.

– Глупый вопрос задал. Тебе незачем. Ты сама поешь не хуже.

Конечно же, несознательно, но Петр возвращает себе мое внимание замечанием, которое сегодня звучит жестоко.

Дыра в груди снова отзывается сочной болью.

Не надо мне врать. Льстить не надо. Отращивать крылья, чтобы потом дядя их с хрустом ломал.

Но вслух сказать все это я физически не могу.

Я как будто в плену.

Староста Понтеи наклоняет голову. Я соскальзываю по длинным мужским ресницам и тону во внимательных контрастно светлых глазах. Или они кажутся такими, потому что он – светлый человек?

Меня убаюкивает легкая-легкая улыбка, а хвойно-кожаный запах поднимает волоски на руках.

– Всё побережье ждет, когда концерты в Кали Нихта возобновятся, Еленика. Никого не жалеешь…

Его слова вызывают во мне бурные реакции. Не могу злиться. Щеки вспыхивают. Становится жарко и сложно выдерживать взгляд.

Увожу свой.

Мы молчим. Прибой шумит в унисон с моим дыханием. А может быть это я дышу в унисон с прибоем.

Набравшись храбрости, возвращаюсь глазами к лицу мужчины. Он свои не уводил. Блуждает по чертам. Я не могу не думать о сильно пересохших губах. Мои соленые. А его? Пахнут каким-то алкоголем или...

– Не заслужили мы тебя, да? Тоже доля правды в этом есть.

Я невпопад смеюсь, а через секунду чувствую, что в глазах опять слезы.

Это провал. Черт.

Смахиваю их.

– Извините, я…

– Поплакать пришла? Помешал?

Он настолько точно угадывает, что я могу только часто-часто закивать. Запрокидываю голову в небо и стараюсь выдохнуть новый приступ накатившего отчаянья.

Простите мама с папой, я вас люблю. И я знаю, что будь ваша воля – вы меня не бросили бы.

– О причине не скажешь?

Мотаю головой.

– Нет. Просто с... Георгиосом поссорилась. Вы его знаете.

Нагло вру, а староста мне сразу верит.

– Бывает.

– Ага.

Чтобы снова не въедаться глазами в самое красивое на нашем побережье лицо, опускаю их вниз.

Мы впервые настолько близки, но я не чувствую ни дискомфорта, ни страха. Наоборот хочется сделать еще один маленький шаг.

– Хочешь, я с ним поговорю? – Своим вопросом Петр заставляет меня вернуться к лицу.

Вы слишком хороший, кирие Петр. Слишком для нас всех.

– Нет, спасибо. Мы разберемся. Просто… Я не всегда совпадаю с людьми.

Петр улыбается понимающе. Кивает. И тянется пальцами к моему лицу. Подушечка большого прижимается к щеке и ведет по ней.

Я ощущаю, как слеза размазывается по коже. По рукам мурашками рассыпается легкая дрожь. «Проблема» вроде бы решена, но руку староста не убирает. Легонько гладит. Вдоль позвоночника по телу растекается жар.

– У тебя веснушки, Лена. Откуда у гречанки веснушки?

Становится откровенно жарко. Я часто моргаю и непроизвольно кусаю губы.

– Вот такая я гречанка.

Развожу руки и пожимаю плечами. Получаю в ответ более широкую улыбку.

Самый ужасный в моей жизни вечер вдруг расцветает.

– Вы тоже нетипичный грек. – Выпаливаю. Петр удивленно приподнимает брови. – Слишком современный для наших краев.

Смеется в ответ и не спорит. Немного подумав – даже кивает несколько раз. Только сейчас убирает руку.

Она опускается вдоль туловища, доставляя досаду. Он сжимает-разжимает пальцы. Почему?