Космонавт (СИ) - Кресс Феликс - Страница 3

Я поднял голову и посмотрел на синее, безоблачное небо. Небо… Совсем недавно я и не думал, что вновь смогу его увидеть. Увидеть вообще что-то, кроме черноты космоса…

Перевёл взгляд дальше и усмехнулся. Между фонарями гордо краснел стяг: «Решение XXII съезда КПСС — в жизнь!» Слишком уж всё детально для галлюцинации или сна. Слишком. И даже ничего не перепутано.

Мы зашли за угол, когда в витрине магазина «Детский мир» мелькнуло что-то знакомое. Я остановился как вкопанный. За стеклом на витрине, среди кукол в ситцевых платьях и жестяных солдатиков, стояли деревянный конёк-качалка с красной спиной — точь-в-точь как в моём детдоме, а рядом та самая синяя железная машинка. Мечта всех детишек. «Ящик» на педалях.

Из репродуктора над входом лилась песня:

«А я иду, шагаю по Москве…»

Но остановился я не только из-за советских игрушек. Я увидел себя нового.

В нечётком отражении витрины на меня смотрел худощавый паренёк лет восемнадцати. Ростом выше среднего. В реальности я был примерно такого роста, но килограмм на двадцать тяжелее. У паренька, которого я сейчас видел, были немного смешные тёмно-русые вихры, торчащие в разные стороны, острое молодое лицо с выступающими скулами и худые плечи под рубахой с коротким рукавом.

«Вот почему мне так непривычно идти, — осенило меня. Только сейчас я понял, что всё это время ощущал смутный дискомфорт. — В реальности я массивнее, с вот такими плечами после многих лет тренировок в ЦПК. А тут… Щуплый пацан, который, похоже, со спортом на 'вы». Только физра в школе, и то — не факт.

Я отвёл взгляд от витрины и посмотрел на свои руки. Синие вены под тонкой кожей, мелкие шрамы от детских порезов, заусенец на указательном пальце, папиллярные линии на подушечках четкие…

Во сне так не бывает. Во снах руки всегда размытые. Значит… Осознание новой реальности доходило медленно, но верно. Черт возьми! Я жив, и это главное.

— Чего застыл, как партсобрание без повестки. Идём! — послышался голос соседа.

Я, не отрывая взгляда от своих рук, спросил:

— Дядя Борь… а какой нынче год? — меня даже не сразу смутил тот факт, что я легко назвал соседа по имени. А ведь совсем недавно я не знал его или… не помнил. А тут само собой вышло.

Он в ответ фыркнул:

— М-да, и правда крепко стукнулся головой, раз о таком спрашиваешь! Шестьдесят четвёртый, ясен же пень. Вот горе материно. Идём уже.

Я задумчиво кивнул и, наконец, зашагал вслед за соседом, сжимая кулаки. Теперь я знал наверняка — это не сон.

Всё-таки я погиб там, на станции МКС, и больше никогда не увижу ни Лену, ни Машеньку. Что ж, я знал, на что шёл, когда делал свой выбор. Иначе я не мог. Они поймут.

Зато теперь каким-то образом я очутился здесь, в 1964 году. В СССР. Если мне дан второй шанс на жизнь, значит, у этого определённо есть какая-то цель. Человек из двадцать первого века, с его знаниями и навыками, попадает в разгар холодной войны… зачем? Нет, верный вопрос таков: для чего?

Из репродуктора в спину донеслось:

«…И я ещё не знаю, что со мной будет…»

Строчка из песни очень подходила теперь мне самому. Я совершенно не знаю, что меня ждёт в будущем. Одно я знаю наверняка — в моей жизни снова будет небо и космос. Я слишком люблю летать, чтобы отказаться от этого.

А ещё у меня теперь есть мать. Мать! Мечта каждого, кто вырос в детском доме. Такое желанное слово и вместе с тем — непривычное. Для меня непривычное… Фактически — она чужой мне человек, но…

Я вздохнул и ускорился, мысленно готовясь к самой странной встрече в своей жизни. С женщиной, которая, если верить дяде Боре, была моей матерью.

Мы свернули во двор, и сердце ёкнуло. Всё казалось смутно знакомым, хотя я точно знал, что никогда не бывал здесь прежде.

Точнее, я из прошлой жизни здесь не бывал, а вот бывший «владелец» тела, в котором я теперь оказался, бывал. Интересно, где он сейчас? Что стало с настоящим парнем? Судя по луже крови, которая натекла из его… моей головы, он не выжил.

Я снова вздохнул и пнул ногой камешек. Наблюдая, как он катится и подпрыгивает по дороге, я вновь вернулся мыслями к маме Сергея. Я совершенно не понимал, как мне себя вести с ней. Вроде и чужой человек, но при этом кровь-то у нас одна.

Нахмурился и мысленно ругнулся. Я взрослый мужик, космонавт-исследователь со стажем, а тут разволновался, как мальчишка. Вот встретимся, а дальше буду действовать по ситуации.

Кивнув самому себе, я посмотрел на детскую площадку. Пара железных качелей, песочница, турник — вот и всё богатство. Невольно вспомнились яркие, пёстрые и многофункциональные детские площадки двадцать первого века. Но в этом тихом дворе они казались бы чужими.

Я посмотрел на малышей в одинаковых серых шерстяных костюмчиках, которые копошились в песочнице под присмотром бабушек, и в голову пришла идея. А что, если я начну аккуратно вводить достижения будущего в нынешнее время? К чему это может привести? До каких масштабов может развиться СССР, если не получится его развалить?

Так-то оно так, но… кто будет слушать вчерашнего школьника без имени, связей или значительных достижений? Вот то-то же. Я снова пнул камешек и засунул руки в карманы брюк.

Мы проходили мимо двухэтажки. На лавочке у подъезда старичок в картузе мастрячил самокрутку из газеты. Из открытого окна второго этажа доносился смутно знакомый голос зычный диктора по радио. Я напряг память, но так и не смог вспомнить, кто бы это мог быть.

Сосед, шагавший рядом, внезапно крякнул:

— Эх, Серёг, и как тебе не стыдно? Мамка-то волноваться будет! Опять бабки донесут ей и скажут: «Ваш сын с дерева брякнулся». Ага… В прошлый раз с крыши, теперь вот…

— Слушай, дядя Боря. Жив же, — буркнул я. — Ты бы лучше о себе позаботился.

— А что я, я ого-го! — почесал он нос.

Я хотел сказать, что небритый и похмельный вид, а вернее, весь образ жизни, его до добра не доведет, но нудеть не стал. Сразу видно, Боря — человек неплохой. Но кто я ему, чтобы его воспитывать? А впрочем… Ладно, сейчас свои проблемы решим, а потом и с ним, может, займусь. Нет, я, конечно, не питаю иллюзий, половина страны сейчас — любители выпить чего покрепче.

Вместо этого сказал:

— Тебе бы побриться, так и десяток лет с плеч.

Сосед одобрительно хлопнул меня по плечу:

— Ну дык… Знаешь, как за мной девки бегали? Ух!

— А если похмельем не страдать всё время, так и сейчас бегать будут, — подмигнул я.

— Так чтоб не страдать, это… Да ладно… Разве я пьющий? Вот Колька Фомин, тот да-а… А я что?

— А перегарчик просто так? Вместо одеколона у тебя?

— Ну-у… Я, может, и выпиваю, но не дурак. А дураков у нас и трезвых хватает. Вот Колька, например…

Договорить он не успел. Потому что мы поравнялись с колонкой, где две девчушки наполняли железные ведра водой. Сосед облизал пересохшие губы.

Из подвала напротив доносился мерный стук молотка. Видимо, кто-то чинил табуретку или что-то ещё. Обычное дело, насколько я помню. В Союзе всегда чинили все сами. «Золотые руки» — частое сейчас выражение.

Вообще память моя сейчас удивляла. Когда я пытался намеренно что-то вспомнить из жизни меня нынешнего — ничего не получалось. А когда просто шёл и ни о чём не думал, в памяти всплывали всякие мелочи. Вот, например, я точно знал, что вон те железные ящики — это не мусорные баки, а погреба для картошки.

— Погоди-ка, — дядя Боря внезапно остановился и пошёл к девочкам. — Ну-ка, девоньки, дайте дяде воды попить.

Те посторонились, и сосед стал черпать воду сложенной ковшом ладонью.

— У-ух, хорошо, — отфыркиваясь, проговорил дядя Боря и стал плескать воду в лицо. — Спасибо, красавицы, — поблагодарил он и вернулся ко мне. Вслед нам полетел звонкий смех и лязганье жестяных ведёрок о землю.

Мы продолжили наш путь. Я молчал, дядя Боря пыхтел рядом.

— Жарко сегодня, — снова нарушил молчание сосед, снял кепку и протёр ею лоб. Я кивнул.