Троецарствие (СИ) - Алексин Иван - Страница 8

— Это да, — я попытался стереть грязь с лица, в результате размазав её ещё больше. — Когда земля под ногами воевать как-то сподручнее. А скажи…

— Эге-гей! Фёдор Борисович! Отзовись!

Ух ты ж! Выходит, мы всё же победили! Нахлынувшая было радость тут же сменилось горечью потерь. Даже если и победили, то какой ценой? Подопригора меня прибьёт. Лучшую его сотню сгубил.

— Это кто там кричит? — вновь насторожилась девочка.

— Меня ищут, — широко улыбнулся я, пытаясь хоть немного стряхнуть налипшую грязь. — Выходит, одолели мы татей! Я здесь! — гаркнул я во всё горло, сжимая кулаки.

Эх. Даже саблю в болоте утопил. Тоже мне, полководец хренов!

— Тама он! — в криках просквозили радостные нотки.

— Сюда! Я здесь! Ты не бойся, Мария. Мы теперь тебя до Данилов… — я осёкся, не увидев девушку.

Убежала. Наверное, правильно. Оказаться в лесу окружённой толпой разгорячённых сражением воинов; для девушки не лучший вариант. Всё-таки полностью мне доверять, несмотря на спасение, она не может. Ну, ладно. Позже сам найду. Не думаю, что в окрестностях Даниловского много хозяев заимок живёт, у которых есть дочь по имени Мария.

— Сюда! — вновь закричал я, зачем-то призывно махая руками.

Марию я не нашёл. Не до неё просто было. День окончательно клонился к закату, уступая всё сгущающимся сумеркам, а тут ещё целая куча забот навалилась. Из выехавшей со мной из Костромы сотни Ефима и десятка рынд, в строю осталось тридцать шесть человек. Ещё почти четыре десятка, оказались довольно серьёзно ранены, к дальнейшему походу оказались не пригодны и были сданы на попечение селянам. Там же остался и тяжело раненый Безобразов. Размещение своих и добивание чужих раненых, сбор трофеев, отлов лошадей. Когда тут о какой-то девчонке вспоминать? Лишь перед тем, как рано утром вновь тронутся в путь, я наказал старосте выяснить всё о моей спасительницы, пообещав наградить её на обратном пути.

И вновь замелькали под копытами километры пути. Ещё раз переночевали в Корнильево-Комельском монастыре и к вечеру третьего дня, подъехали к Вологде.

— А ну, открывайте быстрее ворота! — взревел медведем Ефим. — Не видите разве, государь приехал!

Выглядывающие со стены бородачи сдавленно охнули, тут же кинувшись вниз. Я незаметно для других выдохнул. Значит, не всё так плохо здесь. Не дозрел ещё народишка до настоящего бунта. Иначе, не знал бы что и делать. С моим куцым отрядом я местный гарнизон только насмешить могу.

— Куда, государь? — покосился в мою сторону Ефим, едва мы въехали в город.

— В детинец. Поздно уже. К архиепископу завтра наведаемся. А пока у воеводы Аничкова, что в городе творится, разузнаем.

В детинец пробились уже с трудом. Сотник долго переругивался с десятником стражи, угрожал жуткими карами, требовал открыть ворота. Тот в ответ лишь мотал головой, твердя как заклинание лишь одно:

— Воевода велел никого не пущать.

Я уже и коня начал было разворачивать, намереваясь наведаться сюда, как и к архиепископу поутру, когда ситуацию спас сам Аничков, по-видимому, извещённый о странном отряде кем-то из стражи.

— Радость то какая, царь-батюшка! — семенил он вслед за моим конём, тряся жиденькой бородёнкой. — Дождался я тебя, надёжа-государь. Думал, одолеют меня воры. Со дня на день бунта жду.

— Чем бунта в кремле ждать, лучше бы Иоасафа приструнил да церкви в городе открыл! — зло отбрил я воеводу.

— Так как же я супротив владыки пойду, милостивец⁈ — запричитал воевода, скорчив скорбную физиономию. — Он мне неподсуден. Да и людишек ратных у меня почти не осталось после того как Безобразов к твоей милости половину стрельцов и городовых казаков увёл.

— Ладно, — отмахнулся я от Аничкова. Тут всё ясно. Нужно другого человека во главе города ставить. Только кого. И Безобразов, как нарочно, раненый в Даниловском лежит. — Завтра утром разберёмся. Найдётся у тебя в тереме комнатёнка для своего царя?

— Открывай давай, кому говорят! Сам царь Фёдор Борисович у дверей стоит!

— Сказано же тебе; не велено. По повелению патриарха Гермогена в святые храмы мирским людишкам доступа нет. И владыка так же повелел. Ступай отседа подобру-поздорову!

Я закусил губу, изо всех сил сдерживаю закипающую злость. Мне ещё штурмом Софийский собор взять не хватало. Так-то, конечно, не велика проблема. Хоть двери и крепкие, при большом желании вынесем, а пара десяток владычьих служек и холопов трём сотням стрельцов и городовых казаков, что Аничков по моему приказу сюда привёл, достойного отпора дать не смогут.

Вот только о собственном имидже забывать не стоит. Меня и так Гермоген чуть ли не пособником Сатаны выставил. Если ещё и в божьи храмы с боем начну врываться; симпатий среди православного населения мне это точно не прибавит. Тем более нельзя этого делать на глазах у сотен горожан, что всю площадь перед Софийским собором заполонили.

Известие о прибытии самого царя всколыхнули город, а так как я распорядился открыть свободный доступ в кремль (Софийский собор и Архиерейский двор находились на территории детинца), то взбудораженные и донельзя обозлённые люди начали подходить сюда задолго до рассвета. Вот только утыкались в плотно закрытые двери храма (Иоасаф, здраво рассудив, что каменные стены собора значительно надёжнее деревянных архиерейского двора, предпочёл укрыться в первом) и злого привратника, наотрез отказывающегося их открывать. И даже моё появление этот решительный настрой поколебать не смогло.

— Не хотят, выходит, по-хорошему.

— Ты только прикажи, государь, — чуть тронул коня Ефим.

И ведь ни тени сомнения в голосе, что характерно. Прикажу; и в храм ворвётся, и архиепископа за шкирку к копытам коня приволочет. Я и сам не заметил, как у меня ещё один человек, которому можно доверят, появился. И наверное даже больше, чем другим. Ведь о том, кто из моих ближников Шуйским обо мне стучит, я, пока, не дознался.

Но врываться в храм, я всё же не буду. Не для того вчера поздно вечером в Спасо-Прилуцкий монастырь наведывался и с отцом Симоном больше двух часов беседовал. Вот пуст он архиерейскую шапку и отрабатывает.

Игумен, поймав мой взгляд, неспешно двинулся к воротам, напоказ раздавая благословения горожан. Людское море всколыхнулось, сдвинулось плотнее, грозя прорвать жиденькую цепочку вологодских стрельцов. Со всех сторон всё громче начали доноситься выкрики, мольбы, жалобы густо замешанные на угрозах.

Собственно говоря, собравшаяся толпа была самым опасным аспектом задуманного мной предприятия. Вскипит праведным гневом, не сумею этот гнев в нужную сторону направить; и останется только на неполную сотню Ефима и быстроту коней надеяться. Но и иначе нельзя. Иначе в других местах может точно так же полыхнуть. Мне обязательно сторонника Гермогена на их собственном поле победить нужно. И не просто победить, а вот так, прилюдно.

— А меня, сын мой, ты тоже в храм Господень не впустишь? — постучал посохом в дверь игумен.

— Отец-настоятель⁈

Я лишь слегка улыбнулся, проводив взглядом скрывшегося за дверьми отца Симеона, даже не сделав попытки ворваться следом.

Зачем, если игумен сейчас архиепископу мой ультиматум передаст: либо Иоасаф выходит и прилюдно объясняет причину его повеления закрыть в городе церкви, либо я объявлю его низложенным и оставлю у собора воинов. Припасы все на архиерейском дворе хранятся, а на одних молитвах долго не протянешь. И пары дней не пройдёт, как сами двери откроют. А я тем временем всех священников, что вслед за архиепископом свой норов решат показать, разгоню и вместо них временно монахов службу вести поставлю. О том договорённость с отцом Симоном уже есть.

Собственно говоря, именно этим обещанием я, при своём появлении у собора, народ сразу в свою сторону и расположил. Так что, если Иоасаф всё же решится выйти, встретят его неприветливо.

Архиепископ вышел. Старый, но ещё довольно крепкий мужчина уверенно вышел из ворот, опираясь на массивный жезл больше для виду. Встал, окружённый своеобразной свитой из служек, окинул властным взглядом примолкшую толпу, остановился, хмуря брови, на мне.