Троецарствие (СИ) - Алексин Иван - Страница 2

А потом уже поздно что-то менять было. Фёдор ему той западни всё равно не простит. И силу, ирод окаянный, прямо на глазах набирает. Вот и приходится жилы рвать, чтобы помочь Шуйскому на престоле удержаться.

Чемоданова он дождался в Астрахани. Ну, а как ещё было царскому дядьке до своего объявившегося воспитанника добраться? Не напрямки же? Там все города руку спасшегося Дмитрия держат. Другое дело по Волге. В Астрахани преданный Годуновым князь Хворостинин сидит, в других городках на Волге их родственники, Сабуровы да Вельяминовы воеводствуют. Заодно и об их совместном выступлении на стороне Федьки договорится можно.

В общем, никак окольничий мимо Астрахани проехать не мог. Совсем никак! Вот там к нему Ломоть и присоединился до самого Нижнего Новгорода проводив. А там их уже людишки князя Шуйского поджидали. Почти без боя захватили, разве что сопровождавшего Чемоданова с сыном запорожца зарубить пришлось.

На губах Ломтя проскользнула довольная улыбка.

Не поскупился на награду князь. Поместье под Коломной пожаловал, в жильцы возвёл. И всё бы ничего, если бы не опаска, что всё же Федька в этой борьбе победит. Ну, ничего. Если его задумка с сыном окольничего сработает, Годунову нипочём не выжить. За этакую заслугу, царь его не то что в стряпчие; стольником пожалует!

— Здесь, — Чемоданов ткнул ногой в снег, лежащий под ничем не приметным деревцем. — Тут копайте.

Окольничего тут же оттащили в сторону, отпустили, дав упасть в скукожившийся сугроб. Сразу четверо стремянных взялись за лопаты, с усилием ковыряя ещё не оттаявшую землю. Ломоть замер, не сводя жадного взгляда с растущей ямы, вытянул шею, провожая глазами ошмётки разлетающейся по сторонам земли. Там сейчас не только заветный сундучок выкапывают. Там рядом с царской шапкой его чин стряпчего лежит!

— Есть! — скрежетнул по металлу лопатой один из стремянных.

— Копайте! Быстрее! — оживился Шуйский, непроизвольно шагнув к землекопам. — Вернёмся в Москву, всех деньгой награжу!

Стремянные приободрились, веселее заработав лопатами, вытянули из ямы небольшой, окованный железными полосами сундучок. Шуйский, не в силах больше сдерживать нетерпения, бросился к ним, приподнял рывком крышку, замер.

— А где же⁈

Гаврила подошёл следом, заглянул через плечо царского брата и осклабился, не в силах сдержать радостной улыбки.

Сундук был почти пуст. Кто-то уже забрал из него все монеты и драгоценности, оставив сиротливо лежать лишь один предмет.

— Был уже тут Федька, — удовлетворённо констатировал Ломоть. — Но, слава Господу, царский венец не забрал!

— Язык прикуси! — рявкнул на него Шуйский. Упущенная возможность наложить руку на сокровища Годуновых, царского брата изрядно расстроила. — Лучше делом займись! — Дмитрий бережно вынул из сундука шапку Мономаха. — Этот вор нам больше не нужен.

Ломоть, криво улыбнувшись, вынул засапожник и развернулся к Чемоданову. Тот, взглянув в глаза бывшему другу, скривил губы в ответ.

7 июня 1607 года от рождества Христова по Юлианскому календарю.

— Государь, — приоткрыв дверь, в кабинет заглянул князь Михаил Тёмкин-Ростовский. — Там гонец к твоей царской милости просится. Рынды сказывают, что тот самый, что тебе в марте из Москвы весточку привозил. Впускать?

Матвей⁈

Я невольно вскочил с кресла, перестав диктовать послание очередному воеводе.

Неужели опять что-то стряслось? С тех пор как Грязной «переметнулся» на службу к Шуйскому, его ближний холоп уже дважды привозил мне известия от Василия Григорьевича. И оба раза боярин ничем хорошим меня порадовать не смог: сначала сообщил о начавшемся походе на Кострому Дмитрия Шуйского, потом уже в марте огорошил новостью об чудесном обретении Василием Шуйским царского венца.

И если первая новость в итоге пошла мне на пользу, обернувшись присоединением Ярославля, то вторая ударила очень болезненно, заметно укрепив авторитет моего оппонента и заставив мучиться в неведении; кого из близких мне людей, я потерял: Тараску или Чемоданова? Ни тот, ни другой так и не вернулись, сгинув где-то в дороге, а больше о местонахождении шапки Мономаха никто не знал.

И вот Матвей прискакал в третий раз…

— Государь? — поднялся вслед за мной из-за стола Никитка Сысой, осторожно убрав перо в сторону от недописанного документа.

— Сиди, — отмахнулся я от писаря. — Не до тебя покуда.

Если уж кому и можно доверять, то этому нескладному юноше в замызганном подряснике. Как-никак мне его сам отец Иаков рекомендовал. Приглянулся несколько лет назад ипатьевскому архимандриту смышлёный мальчишка-сирота, вот и пристроил он его к монастырю, рассчитывая, что со временем тот принесёт обители немало пользы. Но мне, как говорится, нужнее.

.- Зови.

— Государь, — ткнулся лбом в пол гонец, отбивая поклон. — Холоп твой, Матвейка.

— С чем прибыл, сказывай.

— Худые вести, царь-батюшка, — затряс головой Матвей. — Уж не знаю, как и слово молвить.

— Да говори ты, чёрт бородатый! Не доводи до греха!

— Патриарх Гермоген во время богослужения в Успенском соборе прилюдно тебя, государь, анафеме предал. Сказывает, будто бы ты в самом Риме побывал и с тамошним папой ряд заключил: он тебе вспоможение людишками воинскими, а ты за то веру латинскую на Руси введёшь. А потому в Костроме и других городах и весях, что тебе царь-батюшка поклонились, патриарх повелел все храмы божьи закрыть и церковных служб там не служить до тех пор, покуда их жители от воровства не отойдут.

— Господи, спаси и помилуй! — перо упало, вырвавшись из онемевших пальцев писаря.

— Где же те воинские людишки? — ошарашенно вопросил я в пустоту. — Да и католический священников я что-то рядом с собой не вижу. Он что там, в маразм впал или во вкус входить начал? Год назад с ЛжеДмитрием получилось и решил повторить?

Вот только самозванец на тот момент уже мёртв был. И проклинал его патриарх не как государя, а как вора Гришку Отрепьева обманом на царский престол взобравшегося.

Иное дело предать анафеме царя. Здесь не католический Запад. Здесь так не принято. В последний раз на этакий фортель три сотни лет назад киевский митрополит Феогност решился, Александра Тверского анафеме предав. Да и то Александр на тот момент был из Твери изгнан и действующим князем не являлся.

И всё же новость чрезвычайно неприятная. Особенно сейчас, накануне намеченного похода. Народ на Руси в большинстве своём искренне верующий. И при этом довольно легковерный. А тут глава православной церкви такими обвинениями бросается. Поэтому ещё неизвестно, как мне это всё аукнется. Особенно в недавно признавших мою власть Галиче и Вологде. Как бы бунта не было.

— Да встать ты уже! — раздражённо бросаю продолжавшему подпирать лбом пол холопу. — Никитка, скажи там, чтобы гонца на постой определили да покормили, — я поморщился, бросив взгляд на забрызганное чернилами письмо. — И сам ступай. Недосуг мне теперь.

И что теперь делать? Нет, понятно, что эта анафема — акт отчаяния со стороны Шуйского. После сокрушительного разгрома царской армии под Пчельней, Болотников с примкнувшим к нему ещё одним самозванцем царевичем Петром неумолимо продвигались к Москве. А тут ещё слухи о концентрации моих полков под Ярославлем наверняка до него дошли. Отбить один удар, Шуйский ещё может надеяться. Справиться сразу с двумя… Мягко говоря, сомнительно. Вот он и прибег к последнему средству, рассчитывая хотя бы на время вывести меня из игры.

И что самое интересное, идти к Москве в этом году я не собирался. Только вид сделал. Потому что уже завтра (если, конечно, история ещё не свернула полностью с наезженной колеи) в битве на Восьме произойдёт коренной перелом в войне и армия Болотникова окончательно утратит инициативу. Объявив в этой ситуации поход на Москву, я лишь оттяну на себя часть московских полков и тем самым невольно помогу большому воеводе царя Дмитрия. Этак он и до прихода к Туле второго ЛжеДмитрия продержаться сможет!