Троецарствие (СИ) - Алексин Иван - Страница 14

— Да знаю теперь. Вот же, Семён. За что не возьмётся, всё прахом идёт. Даже тебя увезти не смог!

На выходе из монастыря нас уже ждали. Жители Тихвина успели подсуетится, выставив делегацию из лучших людей города во главе с игуменом Успенского монастыря отцом Иосифом.

— Благослови, отче.

Игумен благословил, размашисто перекрестив и выкатившийся следом возок с царевной и пополнив тем самым список моих сторонников, на созываемом в Костроме соборе.

— Здрав будь, царь-батюшка, — повалились в ноги стоящие за спиной бородачи. — Спас ты нас от раззора великого, татей от стен города прогнав.

— Так то не тати, — покачал я головой. — То воры, что на мою сестру, царевну Ксению умышляли. Порохня, — подозвал я своего воеводу. — Выяснил у пленных, кто они такие и кто их сюда привёл?

Рядом замер Подопригора, не сводя хищного взгляда с Порохни. По всему видать, сильно его задел едва не случившийся разгром. Не простит он такого командиру отступившего отряда.

— То литвины и казаки, государь, что от самой Польши сюда тайком добирались. А вёл их капитан Александр Лисовский.

Лисовский⁈ Вот это номер. В этой истории он на Руси раньше положенного появился, даже в битве под Гузовым не поучаствовав (сражение между войсками польских конфедератов с их королём Сигизмундом III). Плохо. Этот мясник на своём пути море крови прольёт. Узнать бы ещё, кто ему о Ксении рассказал и в поход под Тихвин отправил.

— Лисовский, значит, — сузил глаза Подопригора. — Не слышал о таком.

— Скоро услышишь, — вырвалось у меня. — Пленных повесить, — приказал я Порохне. — Лисовчикам от меня пощады не будет.

Я тронул коня в сторону города. Похоже, мне есть о чём подумать.

— Удачлив ты, Гаврила. Удачлив. Виданное ли дело, за год из детей боярских в московские дворяне выйти. И самому, без сильного покровителя. И у государя Василия Ивановича на виду. Этак ты со временем и в думные бояре выйдешь!

— Так по делам и награда, — задорно, хохотнул Ломоть. — Я царю-батюшки за этот год уже столько сослужил, что иной боярин и за всю жизнь не сослужит. Я, может, у государя самый ближний человек! — Гаврила приосанился, пьяно пуча губы. — Понадобился Василию Ивановичу осадный наряд (тяжёлая артиллерия), чтобы воров из Тулы выбить, он меня в Москву послал. Потом как знает; Ломоть всё в целости и сохранности доставит.

Грязной покачал головой, поражаясь важности полученного гостем задания, потянулся к кувшину, вновь наполнил кубок московского дворянина до краёв. Ломоть, одобрительно икнув, потянул кубок к себе.

— Хороший у тебя мёд, Василий. Крепкий. Такой и на царский стол подать не зазорно.

— Для дорогого гостя всё лучшее на стол выставил, — затряс бородой бывший опричник. — Ты, Гаврила рядом с государём стоишь, тебе и почёт с уважением. То ли дело я, — скривился Грязной, изображая вселенскую печаль. — Уже полгода в думе сижу, а до дела Василий Иванович не допускает.

— Это от того, что ты раньше руку самозванца держал, — вытер губы рукавом Ломоть.

— Э, нет, — не согласился с ним Василий. — Ляпунов с Пашковым тоже поначалу за самозванца сражались, а теперь царские полки в походы водят. Государь мне того простить не может, что Федька в моём отряде на Русь вернулся. Обманул, гадёныш старика, — смачно сплюнул Грязной на пол. — А мне откуда было о том знать? Я же его раньше не видел никогда. А меня через то едва на дыбу не определили!

Ломоть сочувственно покачал головой, потянул к себе кусок сочащегося жиром мяса, смачно зачавкал. Впрочем, сочувствие это было показным. Нужно же было хоть так отблагодарить за гостеприимство думного дворянина, случайно встреченного им на въезде в город. Этак радушно Ломтя ещё никто не привечал. К томуу же внимание одного из любимцев самого Ивана Грозного, откровенно льстило бывшему худородному сыну боярскому, поднимая значимость в собственных глазах.

— Не горюй так, Василий Григорьевич. Не долго Федьке на этом свете жить осталось. Кто знает, может он уже мёртв да только вести о том ещё не дошли.

— Ты что-то знаешь? — вскочил из-за стола Грязной, нависнув над гостем. — Что с Годуновым должно случиться⁈ Говори!

— Ишь как обрадовался! — хохотнул Ломоть. — То дело тайное, — важно поднял он палец вверх. — Но предупредить Федьку всё равно уже никто не успеет. Потому расскажу. Я для государя окольничего Ивашку Чемоданова с сыном изловил. Тот Ивашка дядькой при Бориске Годуновым был, а сын его в сотоварищах с царевичем с малых лет рос. Вот я царю-батюшке и посоветовал, Ваське Чемоданову казнью его отца пригрозить да к Федьке с смертным зельем отправить.

— А, — успокоился Грязной, садясь обратно за стол. — Это ты хорошо придумал. Будет тебе за то от государя награда великая.

— А то, — с пьяным апломбом подбоченился, гость. — За такое и боярской шапки не жалко!

В повалушу заглянул холоп, встретился глазами с Грязным, кивнул. Тот кивнул в ответ, взглянул на Ломтя, уже не пряча усмешки.

— Боярскую шапку, говоришь? То честь великая. За такое и заморского вина выпить можно. Матвейка, принеси нам того вина, что я у заморского купца купил. И Андрейку сюда покличь.

— Как прикажешь, Василий Григорьевич.

Не прошло и минуты, как Матвей вернулся в сопровождении гариллообразного Андрейки.

— Вот, господин, — Матвей выставил на стол пузатую глиняную бутыль с запечатанным сургучом горлышком. Андрейка неуклюже затоптался рядом, вопросительно смотря на хозяина.

Грязной ловко откупорил бутыль, разлил вино по кубкам, кивнул Ломтю. Тот с готовностью забрал свой, отхлебнул, пробуя вино на вкус.

— А его зачем позвал? — покосился он в сторону Андрейки.

— Тебя от души попотчевать!

Холопы внезапно навалились на Ломтя, стаскивая с лавки, опрокинули на пол. Со звоном покатился кубок, разливая тягучую жидкость. К горлу сразу протрезвевшего московского дворянина приставили засапожник, сдавливая лезвие в кожу.

— Ты чего творишь, Василий? — прохрипел Гаврила, боясь даже пошевелится.

— Так награду царскую тебе передаю, Гаврилка, — выдавил из себя ласковую улыбку Грязной. — Очень уж государь твоей службой доволен. Так доволен, что повелел тебе свой поклон передать.

— Годунов? — выпучил глаза Ломоть.

— Ну, не Васька же Шуйский! — развеселился Василий. — Ты, кстати, о здоровье Фёдора Борисовича не печалься. Не надо. Ко мне сегодня гонец от государя прискакал. Весточку о том, что схватили Ваську Чемоданова привёз и ещё государев приказ тебя, Иуду, по заслугам наградить. Я уже и в дорогу было собрался, а тут ты сам в Москву въезжаешь. И вот как тут в судьбу не поверить? — глаза Грязного вспыхнули фанатичным блеском. — По всему видать, сам Господь за Фёдора Борисовича стоит. А тебе, детинушка, прямо в ад дорожка предстоит. Слишком много нагрешил.

— Не сойдёт тебе с рук моё убийство, старик, — попробовал пригрозить Ломоть. — Стрельцы на воротах видели как я с тобой уезжал.

— И пусть, — отмахнулся от угрозы бывший опричник. — Ты думаешь, что я просто так в Москве больше полугода просидел? Нет. Тот десяток уже руку законного государя держит. И холопов твоих мы перебили. А если и дознается Шуйский, то я заради царя-батюшки и умереть готов. За то и Иван Васильевич меня к себе приблизил, и Фёдор Борисович в думные бояре вывел!

Ломоть простонал, начав от бессилия сыпать проклятиями.

— Ну, вот, — удовлетворённо кивнул Грязной. — Государев наказ я выполнил; поклон его тебе передал. А теперь пора и честь знать.

Матвей, уловив лёгкий кивок своего господина, полоснул Ломтя по горлу.

12 июля 1607 года от рождества Христова по Юлианскому календарю.

— К тебе владыка пришёл, государь.

Никифор, не спрашивая дозволения, торопливо отступил в сторону, пропуская в горницу новгородского митрополита.

Я невесело усмехнулся, переглянувшись с Годуновым и Куракиным. Вот же харизма у человека тяжёлая! Даже командир моих телохранителей в излишние пререкания с главой местного духовенства вступить не решился. Жаль только, что и характер у новгородского митрополита ничуть не лучше. Никак мне с ним договорится не получается! Вернее, не так. У меня даже поговорить с ним за то время, что я в Новгороде «гощу», не получилось.