Троецарствие (СИ) - Алексин Иван - Страница 12

Надо же! Не всей животине вчера шеи посворачивали. И где только спрятаться умудрился?

Чаплинский недобро усмехнулся, наблюдая за царившим вокруг оживлением.

От загребущих рук околичной шляхты (мелкопоместная литовская шляхта) так просто не скроешься; в каждую пристройку заглянут. Да и казаки, что треть набранного капитаном отряда составляют, от них не отстают. Потому и хлопает не закрытыми ставнями каждая попавшаяся на пути деревенька; ни псу залаять, ни корове замычать.

— Пан ротмистр, лошади осёдланы. Хлопцы готовы выступить.

— Добре, — кивнул Чаплинский Янушу.

Старого казака он приблизил к себе год назад, после неудачного похищения Годунова. Вместе тогда с Запорожской Сечи удирали. Вот и сд… Хотя нет. Какая может быть дружба между благородным шляхтичем и бывшим посполитым (лично свободный крестьянин), перебравшимся на Сечь? Правильно, не может. Просто привык он к старому запорожцу. Сумел Януш стать для него незаменимым, взвалив на свои плечи большую часть бытовых проблем.

— Пойду, доложу капитану, — кивнул Станислав своему слуге. — И проследи, чтобы опять лошадей всякой рухлядью не навьючили! Сам знаешь, как он этого не любит. Только припасы на день и то, что в заплечные сумки уместиться сможет.

Януш тяжело вздохнул. Не любит — это слишком слабо сказано! Двум литвинам в самом начале похода это жизни стоило. И шляхетский гонор не помог! Пан Александр, после отказа выбросить награбленный скарб, просто разрядил в смутьянов свои пистоли, а за спиной сотня головорезов, что с ним который год в Литве разбойничала, плотоядно ухмыляется. Остальные сразу всё лишнее на землю побросали.

Так и скачут с тех пор налегке, словно волки по лесам петляя. Прирежут очередного проводника, переночуют в глухой деревеньке и на рассвете вновь на коня садись.

Януш, невольно поморщившись, (опять кости ломить по утрам ломит. Стар он уже для этаких походов стал), подошёл к одному из костров, попутно перешагнув через труп женщины в разорванной в клочья одежде.

— К капитану пошёл? — кивнул на спину уходящего в сумерки Чаплинского Щербина. — На, выпей перед дорогой, — протянул бывший запорожец баклажку с местной медовухой. — Немного можно.

Вот именно, что немного! Пан Александр само употребление хмельного в походе не запрещал, но исправно сажал на кол каждого, кто в злоупотреблении этими напитками был замечен. Глоток вина перед предстоящим походом, кружка медовухи после остановки на постой (Если ты не в дозоре. Тем и в такой малости было отказано) и всё. Выпьешь больше; сиди себе с отрезанным языком на колу да летним солнышком над головой любуйся. Впрочем, этакие непонятливые быстро вывелись, оставшись где-то там, позади.

— Всё петляем по этому лесу и петляем, — продолжил между тем Шербина, всматриваясь в алые лепестки огня. — И конца этому походу не видно. Знать бы хоть куда путь держим.

— А ты у капитана спроси, — с усмешкой предложил один из казаков.

— Куда бы мы не шли, добыча впереди богатая ждёт, — веско заметил Януш. — Иначе зачем бы пану Александру всё бросать и изо дня в день по этим лесам мотаться?

— Это всё тот монах, что пришёл в лагерь, — зло буркнул Шербина. — После их беседы мы в поход сорвались.

— А мне и так хорошо. Жрём каждый день свежатину, сколько влезет, баб по ночам валяем. Чем не жизнь? Ещё бы выпивка под запретом не была и совсем хорошо бы было!

Януш покачал головой. Что — да, то — да. Скотину они резали без меры, вырезая всё, что находили в очередной деревушке. Всем шести сотням, что вёл за собой пан Александр досыта хватало! Да и бабам, что зазря пропадать? Всё равно за собой в живых никого оставлять не велено. А им развлечение!

— Ну, что расселись? По коням, — вернулся от капитана Чаплинский. — Недалече теперь осталось.

— Пан капитан сообщил, куда мы скачем? — поднялся от костра Януш.

Казаки замерли, не сводя внимательных взглядов с ротмистра.

— Сказал, — весело хмыкнул тот и сделав внушительную паузу, выдал: — Монастырь будем брать, — Чаплинский вновь на мгновение смолк и хохотнув, добавил: — Женский!

— Иди ты! Вот это поход! Монашек я ещё не валял! — Радостно загомонили воины, окружив принесшего весть ротмистра.

— А что за монастырь? — Януш был единственным, кто разделять веселье своих собратьев по оружию не спешил. — В каком городе стоит?

— В Тихвине. К вечеру там будем, — Чаплинский оскалился, поняв, что тревожит старика. — Не журись, Януш. Городишко небольшой совсем. Больше двух-трёх сотен воинов на стены, московиты собрать не смогут. А нам его и брать не нужно. Монастырь захватим, ночь с монашками переночуем и обратно уйдём. Только запомните накрепко, — в голосе ротмистра проскользнул металл: — Как в монастырь ворвёмся, сразу баб не трогать. Одна из них целой и невредимой нужна. Пан Лисовский так и сказал: Хоть волос с её головы упадёт, он тому мерзавцу лично кишки выпустит и на шею намотает. Найдём нужную монашку, остальные ваши будут.

2 июля 1607 года от рождества Христова по Юлианскому календарю.

— Не обман ли это, Фёдор Борисович?

— Не знаю, Порохня, — покачал я головой. — Не похоже. Зачем меня в Тихвин заманивать, если я и сам туда собирался? Да и нет сейчас у Шуйского здесь значительных сил, чтобы очередную ловушку устроить.

— А если это не Шуйский?

— А кто? — не на шутку озадачился я. Нет, так-то у меня недоброжелателей целый вагон с прицепом наберётся. В этом я не сомневаюсь. Но вот таких, которым под силу достаточно крупный воинский отряд, для осуществления данной затеи, выставить, по пальцам пересчитать можно. — Ты ещё учти, Данила, что я, отправляясь в Вологду, и сам не знал, что в Кострому не вернусь. А пока бы эта игуменья туда добралась, в Тихвин моё войско уже бы вошло. Да и сейчас со мной две тысячи тяжёлой конницы. И Подопригора где-то в тех окрестностях со своей тысячей крутиться. Не похоже это на ловушку, воевода.

— А что это за, матушка Дария такая, государь? Больно уж сурова!

Я оглянулся на временного главу своей охраны, скакавшего чуть сзади и мысленно усмехнулся. Всё же разбаловал я его! Мало того, что уши без зазрения совести греет, так ещё и в беседу без дозволения постоянно влазит. Семён себе такого не позволял. А с другой стороны, как встречусь глазами с Никифором, аж оторопь берёт. Смотрит, словно на икону. И такая безумная готовность любой приказ выполнить; сразу, не рассуждая, словно головой в омут. В общем, не знаю, чем я такую безоговорочную преданность заслужил, но окорачивать своего телохранителя не собираюсь. Это, на мой взгляд, не самая большая плата обычному холопу рядового курского помещика, влившегося в своё время в отряд Подопригоры.

— А что ты от бывшей царицы хотел, Никитка? У самого Грозного в жёнах была! А ты ещё, дурень, её пускать ко мне не хотел. Ты на будущее, Никифор, запомни, — придал я голосу внушительности. — Придёт ко мне кто, доложи; я сам решу, надобен мне этот человек или нет. Пусть это даже последний оборванец будет, всё равно доложи. Понял ли? Если я из-за твоего нерадения что-то важное упущу, не взыщи.

— Понял, государь.

— То-то. Долго нам ещё скакать, Порохня?

— Подъезжаем уже, Фёдор Борисович.

Я стиснул зубы, сдерживая нетерпение. Всё же осталось во мне что-то от прежнего Фёдора. Что-то, от чего я никак не могу избавиться. Чуть речь о его родственниках или их убийцах зайдёт, как башку конкретно так срывать начинает. Кажется, голыми руками бы разорвал! Вот и в этот раз, стоило игуменье Дарии упомянуть имя Ксении, как меня буквально трясти начало.

Выходит не совсем соврал Ломоть в тот день, когда меня в ловушку под Москвой заманить пытался. Доля правды в его рассказе была. Перехватил таки Васька Шуйский мою сестру по дороге к Архангельску. И в монастырь, на всякий случай спрятал. Только не в Горицкий, как мне этот упырь сообщил, а в Тихвинский Введенский монастырь. Просто обманывать меня Анне Колтовской никакого смысла нет. Устроить мне ловушку по дороге в Тихвин не получится. Да и у самой инокини особой вражды ко мне быть не должно. Батюшка ко времени развода Ивана Грозного с царицей в силу ещё не вошёл, а значит, и напакостить ей не мог, а позже, став царём, даже помог, вернув обители земли, захваченные соседним мужским Тихвинским монастырём.