Наследники. Любовь под запретом - Абалова Татьяна - Страница 4

Я ахнула, представив, сколько мне придется выучить.

– Подожди! Я не давала согласия! – запротестовала я. Я всегда пасовала перед напором Бель, но сейчас речь шла о ее судьбе. – А вдруг братья Ларотт нарочно провоцируют тебя на скандальный поступок? Может, они хотят воздействовать на твоего отца через тебя? Такое не приходило в голову?

Но Бель только рассмеялась.

– Ты не знаешь братьев Ларотт так хорошо, как знаю я. Это старшее поколение распаляет войну, мы совсем другие! Мы хотим мира и любви! – голос Анабель звенел. – Когда мы с Георгом тайно поженимся, а потом сообщим родным, нашим семьям не останется ничего другого, как помириться.

– Ты рискуешь, хотя и прикрываешь свою авантюру громкими словами о мире без вражды. И я отказываюсь во всем этом участвовать, – теперь я надула губы и, покинув постель, уставилась в окно.

– Не хочешь, не надо. Я сама найду способ связаться с Георгом. В доме полно слуг, жадных до денег.

Я выдохнула, прекрасно понимая, что слуги скорее донесут хозяину на его дочь, чем пойдут против него. И это убережет Аннабель от необдуманного поступка.

– Ну все? Мир? – она, улыбаясь, протянула мне руку. Я ответила пожатием.

– Мир.

– Кстати, ты совсем не рассказываешь о себе. Как ты уживаешься со своим опекуном?

– Плохо уживаюсь. Сегодня нашла письмо, в котором отчим предлагает меня одному мерзкому барону. Если они договорятся о цене, я буду четвертой женой Пьера Монгуля.

– Как это «продает»? – Бель скривила лицо. – Продает той самой мерзкой жабе?!

– А ты знаешь барона?

– Видела на одном из балов у соседей. Поверить не могу, – Бель схватилась за голову и рассмеялась. – Ты и эта жаба!

– Тебе смешно, – я посмотрела на подругу с укором. – А мне хоть в омут бросайся.

– Всегда можно что-нибудь придумать, – уверенно произнесла Аннабель. – Например, ты можешь сбежать.

– И куда я сбегу? Без денег, без связей. Кинуться в ноги к твоему отцу? И что он скажет моему отчиму? Ай-я-яй? Сама знаешь, по закону отцы и опекуны вправе распоряжаться судьбами дочерей. Как они решат, так и будет. Иначе ты сейчас не строила бы планы на тайную свадьбу.

– Да, в суд на отчима не подашь, – Аннабель кусала ноготь на указательном пальце – эта привычка появлялась у нее в минуты сильного волнения или величайшей задумчивости. – Опекун вправе пристроить сироту по своему усмотрению. Барон богат и имеет вес. Никто не посмотрит, что его жены мрут, как мухи. Родственники не возмущаются, значит, все в порядке. Сейчас немногие могут похвастаться отличным здоровьем.

– Придешь ко мне на могилку? – спросила я, улыбаясь.

Но Бель заметила слезы в моих глазах.

– Конечно. Розочки посажу. Буду поливать, – она обняла меня. – Не плач, мы обязательно что-нибудь придумаем. Пойдем пить чай? Или давай я прикажу подать сюда? В столовую обязательно сбегутся тетушки и начнут тебя пытать, а у нас с тобой не то настроение, чтобы беззаботно болтать. Да?

Сунув конверт в тайник и потопав по краю ковра, чтобы тот не топорщился, Аннабель позвонила в колокольчик. Распорядившись относительно чая, она вышла следом за мной на веранду. Я не хотела, чтобы служанки видели мое заплаканное лицо.

Бель положила голову мне на плечо и обняла за талию.

– Почему так несправедливо устроен мир? – спросила она, глядя на ухоженный цветник, раскинувшийся внизу. В ответ я только вздохнула.

Когда служанки накрыли стол на веранде и удалились, мы вернулись к прерванному разговору.

– Нет, на самом деле? В чем мы провинились? – не успокаивалась подруга. – Я люблю и не могу выйти замуж из-за старой вражды. Желаю я того или нет, мне придется отправиться в Вышку, хотя я ненавижу учиться. Ты не любишь барона, но тебя принудят, хотя ты с удовольствием зубрила бы математику и географию в какой-нибудь академии.

– Знаешь, твой папа поступает мудро, – я отпила пахучего чая. – У вас с Георгом будет время испытать вашу любовь. Четыре года разлуки – большой срок. Может, однажды ты скажешь отцу спасибо.

– И ты смиришься со своей судьбой? – Аннабель посмотрела прямо в глаза. – Тоже скажешь отчиму спасибо за жабу?

Я пожала плечами.

– А ты? – я надеялась, что наша беседа пошатнула желание подруги творить глупости.

– Я? Ни за что! – Бель гордо вздернула нос.

Больше мы к разговору о женихах, Вышке и желанию сбежать не возвращались. Болтали обо всем и ни о чем: вспоминали годы в пансионе, делились сплетнями – моя переписка с другими подругами помогала быть в курсе их жизни. Много смеялись. Я отвлеклась, и вскрытое письмо отчима уже казалось далеким дурным сном.

Не выдержав приступов любопытства, к нам заявилась целая компания тетушек. Позже к ним присоединились дядюшки, и притащилась, опираясь на клюку, бабушка Аннабель. Когда нас стало слишком много, и на веранде сделалось тесно, мы перешли в музыкальный салон. Нас уговорили продемонстрировать способности играть в четыре руки на рояле и даже спеть. Мы не раз пели дуэтом в пансионе и даже получали похвалу за тонкий слух и нежные голоса, поэтому с удовольствием вспомнили былое.

– Девочки, а вы знаете, что вы удивительно похожи? – заявила после очередной песни одна из сестер герцога. – Если бы я не присутствовала на родах матери Аннабель, решила бы, что она родила двойню, и одну из девочек у нас украли.

Мы с Бель переглянулись и рассмеялись. Одинаковое воспитание в течение многих лет выхолостило из нас домашние привычки и индивидуальные особенности. В классе и на прогулке мы – все двадцать девочек, едва ли были различимы. Единая форма, туго заплетенные косы, спрятанные под чепцами, и даже манера поведения, вымуштрованная нашими учителями, делали нас похожими. Мы были словно солдатики на плацу. Вряд ли кто-то вглядывается в лица военных, когда они маршируют.

Лишь к окончанию пансиона, когда мы повзрослели, и у нас начали формироваться фигуры, мы хоть как-то стали отличаться друг от друг, но платья и фартуки скрывали и эти изменения. Когда у Бель начала расти грудь, а у меня еще нет, пришло время слез и сомнений, что она вообще у меня появится. Я налегала на еду, что привело к прыщам на лице и потери талии. Домой я уехала розовощекой пышкой.

Мои волосы всегда были на тон темнее, хотя нас обеих смело можно было назвать блондинками. Но после смерти матери я сильно изменилась. Похудела. Мои золотистые прежде локоны словно покрылись пеплом. Утончились черты лица, кожа сделалась прозрачной и гладкой. И, наконец, у меня появилась талия.

– У Аннабель глаза голубые, как и у Анны, но более светлые, – нашел различие кто–то из дядюшек.

– Родинка! У Анны над губой нет родинки! – возразил другой.

– А если нарисовать, то чистая Бель! – заявила бабушка Аннабель, хлопнув об пол клюкой.

– Да что вы такое говорите! – привлеченная музыкой и разговорами, в залу вошла герцогиня. – Вам всем нужно выдать очки. Прости, милая Анна, ты прелестна, но у моей дочери и волосы погуще, и губки попухлее, и ресницы длиннее.

– Я не спорю, – улыбнулась я, приседая перед герцогиней в низком поклоне. – Аннабель и в пансионе была признанной красавицей.

Каждая мать видит в своей дочери идеал красоты. Если бы здесь была моя мама, она тоже включилась бы в спор, не желая проигрывать герцогине. И тогда в ход пошли бы такие аргументы, как мои более высокий рост, нежный овал лица и ямочки на щеках при улыбке, аккуратный прямой носик, ведь у Бель он был уточкой, чего она страшно стеснялась.

Глупая! Я не видела более милой девушки, чем моя подруга. Но я была согласна с бабушкой Бель: если не изучать нас с лупой, то со стороны мы могли показаться сестрами.

– Лорд Джозеф Берн! – проорал дворецкий, отправляя всему замку сообщение, что явился мой отчим. Улыбка слетела с моего лица, а Бель посмотрела на меня сочувствующе.

Вся компания дядюшек и тетушек пошла меня провожать. Прежде чем отпустить гостью к улыбающемуся во весь рот опекуну, каждый из родни Аннабель обнял меня. По мне так тщательно водили руками, похлопывали по спине, плечам и едва не заглядывали в вырез платья, что я поняла – меня обыскивают.