Наследники. Любовь под запретом - Абалова Татьяна - Страница 1

– Гони! – приказал мой прекрасный кавалер и захлопнул дверь кареты.

Кучер звонко ударил хлыстом, и двойка лошадей понеслась. Меня кидало из стороны в сторону. Если бы не мягкая обшивка внутри, я убилась бы. Лампа под потолком прыгала, разбрасывая неверный свет, что взвинчивало и без того напряженные нервы. Страх поднимался удушающей волной, и хотелось тоненько выть. Возможно так и было.

Когда экипаж выехал за пределы города – я поняла это по сменившемуся стуку колес, кучер перестал гнать лошадей. Карета поехала более плавно, и мне уже можно было не опасаться за свою жизнь. Правда, скорость сохранялась все еще приличная, и никто не рискнул бы в такой ситуации выпрыгнуть на ходу. За окном стояла непроглядная темень.

Я понятия не имела, кто меня украл и куда везут.

Поправив платье (в перекрученный вырез едва не вываливалась грудь), я все же подергала ручку двери. Та оказалась заперта снаружи. В голове рисовались всякие ужасы. Сильно саднило над верхней губой. Словно сошедший с ума кавалер ткнул мне в лицо не пальцем, а ножом.

«Зачем он это сделал?» – это был всего лишь один вопрос из целого ряда, что вспыхивали в мозгу, нагромождаясь друг на друга.

Увидев болтающуюся ленту колокольчика, связывающую пассажира с кучером, я вцепилась в нее и начала трезвонить. Ответом мне было открывшееся под потолком окошко, где появилась мужская рука. Пальцы разжались, и вниз плюхнулся довольно увесистый конверт.

Я увеличила яркость лампы и трясущимися руками распечатала конверт. Из него вывалилось несколько женских колец. Развернув само письмо, я бегло пробежалась по первым строчкам.

– Вот же! – воскликнула я, узнавая почерк любимой подруги.

«Милая Анна!

Прости, что не смогла заранее предупредить тебя о похищении, но ты же знаешь, я была лишена права переписки. Теперь и ты, и я обрели долгожданную свободу. Я помню, как ты мечтала учиться в Магической академии для Высших. Считай, что твоя мечта сбылась. Тебя везут именно туда. Правда, учиться в Вышке ты будешь под моим именем. Запомни, отныне тебя зовут Аннабель Элата. Об оплате не беспокойся, отец выслал ректору деньги за полный курс обучения.

Теперь мои родители будут уверены, что их дочь зубрит науки, а твой опекун ни за что не догадается, куда ты спряталась. Пусть вместе с бароном ищут ветра в поле.

Обо мне не переживай. Я счастлива. Георг нашел способ быть нам вместе. Куда мы направляемся, не скажу. Я знаю, что ты ни за что не выдала бы места моего пребывания, но так будет спокойнее для всех нас.

В ящике под сиденьем ты увидишь кофр, где лежат мои личные вещи, драгоценности и деньги. На крыше привязаны сундуки, куда моя мама уложила многочисленные наряды на все случаи жизни. Кольца, что ты нашла в конверте, сразу же надень. Они лучше любых документов подскажут, что их носитель – дочь герцога Элата.

Писать моим родителям не обязательно, хотя я помню, что почерк у нас одинаковый. Пансионный учитель каллиграфии вымуштровал нас на славу. Я сделала вид, что сильно обижена на родителей. Надо же, придумали запереть меня в Академии на четыре года. Лишь бы оторвать от Георга.

Я «в сердцах» поклялась им, что не буду приезжать на каникулы и не позволю навещать меня. Крикнула даже, что вычеркнула их из своей жизни. Ну ты знаешь, какой я иногда бываю невозможной.

Георг тщательно проверил списки учащихся в Вышке. Он выяснил, что никто из студентов нас в лицо не знает. Все же мы большую часть своей недолгой жизни провели в пансионе. Ни я, ни ты за год после его окончания так и не выбрались в свет. Я из–за того, что была наказана родителями за связь с братьями Ларотт, а ты… Ну ты сама знаешь причины, не позволившие тебе наслаждаться балами и встречами с подругами. До сих пор грущу о безвременной кончине твоей матери.

Я знаю, что у тебя сейчас должно болеть над верхней губой. Но еще до прибытия в Вышку все успокоится. Теперь, когда на твоем лице появится точно такая же родинка, как у меня, мы будем почти не различимы. Это на тот случай, если у ректора имеются портреты его подопечных. Забыла спросить у мамы, отправляла она мое изображение вместе с личными документами или нет. Но можешь не переживать, я никогда не получаюсь хорошо. Художники не способны нормально передать ни цвет глаз, ни оттенок волос, ни величину носа.

Кстати, мысль о том, что мы похожи, и ты можешь заменить меня в Академии, пришла как раз в тот день, когда ты навестила меня в последний раз. Спасибо тетушкам и любимой бабушке за их болтливые языки.

Я знаю, что наш обман рано или поздно откроется, но я уже буду замужем за Георгом. Постараюсь сразу понести дитя, чтобы нас невозможно было разлучить. Как моим родителям, так и его. Я верю, что ты тоже найдешь в Академии свою судьбу. Полюбившему тебя человеку будет все равно, Анна ты или Аннабель.

Ну вроде все сказала. Надеюсь ты не посрамишь мое имя. Будь счастлива, подруга!

Любящая тебя, Бель.

P.S. Прошу после прочтения письмо сжечь. О том, что мы провернули такое невозможное дело никто не должен знать».

Я перечитала письмо дважды, прежде чем выполнить просьбу подруги. Я не сердилась на нее. Она нашла выход из сложного положения, в которое я попала.

Дорога до Академии была долгой, и у меня нашлось время предаться воспоминаниям. Как удивительно все сложилось!

Мои приключения начались с письма опекуна, на конверте которого было выведено имя ненавистного мне человека. И я не удержалась, чтобы не вскрыть его.

Я случайно наткнулась на письмо, оставленное отчимом на подносе и еще не отданное посыльному. Я бы прошла мимо, так как никогда не интересовалась чужой перепиской, но адресатом значился барон Пьер Монгуль. Я замерла. Оглянувшись, нет ли кого поблизости, цапнула письмо и кинулась в чулан. В нашем огромном особняке было много свободных гостевых комнат, но я выбрала то место, куда слуги заглядывали реже всего.

Чулан давно стал моим тайным убежищем – еще со времен болезни и безвременной кончины матери. За узким проходом среди поломанной мебели и сваленных в кучу пыльных ковров, прятался небольшой уголок, где я чувствовала себя свободной. Даже собственная спальня не была таковой. Я не могла хранить там вещи, до которых кто-нибудь не дотрагивался бы по долгу службы или из интереса.

Я отгородила угол старыми занавесками, поэтому смело могла зажигать лампу и строчить подругам письма или доверять сокровенные мысли дневнику. Его я прятала в продавленной софе, которую ради удобства и, желая создать хоть какой-то уют, застелила шерстяным пледом. Кроме софы здесь имелась колченогая этажерка. На ее полках уместились несколько романов о любви, коробка с писчей бумагой, чернильница и куча перьев в стакане.

Я сама передавала посыльному письма для подруг. Отчим не знал, что я веду переписку, иначе вскрывал бы мои послания. Все оправдывалось тем, что он назначен опекуном и должен быть в курсе моих переживаний. Джозефу не нравилось, когда я запиралась в библиотеке. Но в то же время он ворчал, заставая меня за чтением «бесполезных» романов, поэтому книгами я тоже наслаждалась в своей тайной обители.

Он всегда считал, что женщине не обязательно быть грамотной. Ее главное предназначение – служить мужчине. И когда я заикнулась, что моя мама не была бы против, чтобы я продолжила образование в академии, пусть даже не в самой престижной, чтобы не платить большие деньги, Джозеф ответил резким отказом.

Он, нисколько не смущаясь, заявил, что мама первая возразила бы, если бы была жива. Подписывая документы на опекунство, она сразу предупредила его: «Анне нельзя открывать дар. Пусть будет просто женой и матерью». И сколько бы я ни допытывалась, почему мне нельзя быть магом, отчим отвечал обтекаемо: «Это распоряжение твоей матери, и я, как опекун, не могу нарушить его».