Братик (СИ) - Шопперт Андрей Готлибович - Страница 47

Боровой ехал в возке на полозьях. Вчерась был Покров Пресвятой Богородицы, середина октября уже. С вечера в храме Покрова как раз в посаде было всенощное бдение, а утром — литургия. После богослужения все дворяне устроили застолье, на котором Юрию Васильевичу с князем Репниным Петром Ивановичем и фрязином Петером Малым пришлось присутствовать, были они почётными гостями. Одно на этом пиру радовало Борового, поскольку Покров не приходится на период многодневного поста, то на стол можно подавать рыбу и мясо и обязательно — блюда, приготовленные из урожая этого года. Так что на любимые свои пироги с рыбой Юрий Васильевич накинулся. А во время всенощной и снег повалил, да густо так и температура упала сразу, так что он и не подумал таять.

калужская крепость 16 века

Возок приготовили заранее, сбили из тонких дощечек в два слоя, между которыми был войлок, а сверху обтянули тканью зелёной из конопли, как должна выглядеть парусина в этом времени Боровой не знал, но скорее всего именно из такой ткани их сейчас и делают, довольно толстая и прочная. Получившуюся коробку приладили к обычным саням и получили возок для брата Великого князя. Если честно, то убожество то ещё, но ездить можно. Ветер не задувает в щели, а маленькая печурка, по его эскизам сделанная кузнецами (буржуйка — обыкновенная), и питающаяся совсем небольшими полешками и щепочками поддерживала внутри комфортную температуру.

Снег поскрипывал под полозьями, солнце отражалось от белого покрывала, укрывшего землю, и заглядывало в стеклянное оконце возка, явно первое в России, а может и в Европе. Слишком дорого пока стекло и редко, чтобы в оконца возков его вставлять. Да, а тут ещё чтобы не разбилось, так вставлено в проём через резиновые уплотнители. Вот это точно первая резина в Европе. Напротив привычно восседал седой почти брат Михаил, и солнечные лучики, заглянувшие в оконце, перебирали его серебряную бороду и гриву, разыскивая чёрные волоски. В руках монаха, сложенных на коленях, лежал обтянутый коричневой кожей блокнот, а на шее, кроме креста на шёлковом шнурке висел свинцовый карандаш. Сам монах мотал головой в такт раскачивающемуся на неровностях дороги возку. Сморила качка бортовая… а когда и килевая, чтобы это не значило.

А вот Юрию Васильевичу что-то не спалось. Думал. Пытался вспомнить кое-что. Мысль виляла, и от этого Боровой злился. Он пытался из памяти выудить знания про поход на Казань в следующем 1545 году. Проходили же. Эх, знать бы студентом, что придётся оказаться в этом времени, всё бы про него наизусть заучил, а так получилось, как всегда. Прочитал перед экзамен за ночь конспект, сдал на четвёрку и забыл на следующий день. Нужно было не про Нагую диссертацию писать, а про князя Серебряного, он же возглавит часть войска, что пойдёт летом на Казань.

Мысль же от воспоминаний всё время сворачивала на брата. На Ивана Грозного. Первого царя. Если от частностей всяких уйти, то этот человек и не правил Россией. Более того, он всегда старался убежать от этой возложенной господом на него обязанности. Не умел править и не привык.

Вся жизнь у него была наперекосяк.

Иван к восьми годам оказался круглым сиротой, и никто не воспитывал его, как будущего правителя. Бабка? Ну, теперь Юрий немного о той бабке знал. Точно ей было не до воспитания будущего правителя, сама хотела править.

Первые три года жизни Ивана правил его батянька — Василий, старый, больной и шибко неудачливый правитель, скорее растерявший отцово наследие, чем приумноживший его.

Потом еще пять лет правила мать в худших традициях всех женщин, управлявших Россией. Со смутами, интригами, казнями, фаворитами — любовниками, неудачными реформами и войнами.

Следом ещё парочку лет правил дальний родственник Иван Бельский, человек может и неплохой, вот только воин и правитель бездарный. Даже место своё уберечь не сумел.

Дальше три года правили ненавистные Ивану Шуйские, тоже дальние родственники, Василий женился на его двоюродной сестре Анастасии Петровне — царевне Казанской, племяннице (по матери) великого князя Василия III, но абсолютно чужие для Ивана по духу и сути. И уж больно жадные, и заносчивые. Эти, правда, воевали неплохо.

На днях начнется время следующих временщиков, ещё четыре года будут править Глинские во главе с дедом Михаилом, пока царь будет чудить и развлекаться. Есть среди этих причуд одна вообще Бородину непонятная, когда человек вытянувший несчастливый жребий, иногда это был и сам Иван, ложился в гроб, а его крыли многоэтажными матерными загибами кто во что горазд. Почему в гроб? Что за радость про себя оскорбления выслушивать? Правили Глинские Россией матушкой отвратно, откровенно грабя страну и пропихивая родню в боярскую думу. Своих литвинов.

А вот после пожара? Формально-то Иван правил, даже венчают на царство его, но только формально. С 1547 по 1563 год правил Россией митрополит Макарий, и у него это получалось, надо честно признать. Куча реформ и все в основном на благо стране. Даже монастыри не пожалеет и оттяпает у них землю, чтобы служилым людям раздать. И может протяни он подольше, и Ливонская война по-другому закончилась бы.

Макарий, чтобы не правил Иван, приставил к нему… приставит к нему личного надсмотрщика протопопа Сильвестра, чтобы не грешил и забывал литвинские порочные привычки юности.

Сможет ли Юрий сам до Сильвестра Ивана от его друзей шляхтичей оторвать?

Событие семьдесят первое

Осень — это не лето. А поздняя осень — это совсем не лето.

Как все путешествия из Москвы или в Москву происходили? Один раз только Юрий Васильевич остановился в доме дворянина переночевать. Ему даже комнату хозяина выделили, а сам Игнатий… м… Забыл. Сам дворянин где-то с семейством в меньшей комнате расположился. Так это было ужасно. Клопы ладно. Зло, оно и есть зло. Так ещё всю ночь ребенок за стенкой грудной плакал, скорее всего, так как лежащий рядом брат Михаил ворочался, заставляя узкую кровать деревянную под Боровым трястись, закрывал голову одеялом, вставал даже и начинал ходить по опочивальне, на вопрос же что не спится, рукой махнул за стенку и показал, как ребёнка укачивают. Потом с самого раннего утра, ещё только сереть небо стало, начали дверьми хлопать, сотрясая весь дом, и разрешая трухе с потолка сыпаться прямо на лицо только уснувшего Юрия. И тут же несколько петухов сразу давай голосить, они разбудили брата Михаила, он махнул рукой теперь на окно и задрав голову продемонстрировал, как петух глотку дерёт. Словом, оба не выспались они с монахом. Это был первый и последний раз, когда Боровой с дуру за все эти несколько поездок туда и обратно ночевал в доме. Всё остальное время на природе в лесу. Вои делали ему шалаш, как у Ленина, только из еловых лап, устилали пол сеном и перед входом костерок зажигали, комаров отпугивать. И спал князь Углицкий аки младенец, вдыхая аромат елей и горьковатый дымок, когда каких-то трав добавляли в костёр, чтобы дымил шибче. Лепота, одним словом. И что примечательно — нет орущих детей и клопов. Тишина. Смешно.

С каждой ночёвкой и с каждой поездкой степень комфорта в шалаше и вокруг него увеличивалась, и подушка из брезента почти появилась, и потом из этого материала — парусины, пропитанной воском, канифолью и яичным желтком сделали и тент, которым шалаш укрывали. За брезентом появился мангал и прутки для шашлыков. А в последнюю поездку даже небольшая полевая кухня. Повозка, обшитая железом с медным котлом и трубой. До настоящей полевой кухни с тремя отделениями далеко и дороги совсем плохие, попробовали на ходу готовить и расплескали все и загасили пламя. Но на стоянке в этой, пусть будет перевозимой печке, приготовить кашу или сбитень получалось гораздо быстрее, чем на костре.

В эту же последнюю поездку в Москву по эскизам Борового смастерили раскладной стул из железных прутков и брезента. Настоящий шезлонг получился. Сидишь у входа в шалаш у костра и ждёшь, когда шашлычок поспеет. Лепота.