Братик (СИ) - Шопперт Андрей Готлибович - Страница 24

А вот среди москвичей более тридцати лучников и десяток с большими самострелами.

Плохо, что ни у тех, ни у других нет ни одной пушки. Ляпунов говорит, что в Перемышле, в крепости есть три большие пищали.

— А порох, а ядра, а картечь, а пушкари? — засыпал его вопросами князь Углицкий.

В ответ Тимофей Михайлович пожал плечами. Ну, а что от него Юрий Васильевич хотел, сотник отправлен его персону беречь, а не обороной Перемышля руководить. Он и так сделал лишку, у него дворяне в объездах и разведке были, а не по лавкам дрыхли или по кабакам пропивали последние деньги. И послужильцы не девок портили в Калуге и к вдовам в дома лезли, а военный городок обустраивали. И прилично, можно сказать, в этом преуспели. Вон, чего за две с небольшим недели нагородили.

Ока она интересная река. В районе Калуги и дальше на восток она бежит с запада на восток и служит замечательной преградой против крымцев. Однако… Они проехали девять — десять вёрст вдоль Оки на запад и втянулись в довольно большое село Плетенёвка. Домов сорок вытянулось вдоль реки и её левого притока Угры. И вот тут становится понятно, почему Ока интересная река. Она у Плетенёвки разворачивалась на девяносто градусов. Бежала она к этому повороту строго с юга. Ну, бывает. Ага, не так всё просто. Угра же, ну, которая здесь в Оку впадает, текла точно с севера. Получается, что в этом месте провал серьёзный в земле. Как понял из записочек Ляпунова, который кряхтел, но на вопросы князя Углицкого отвечал, крымцы часто поднимаются вдоль Оки.

— А почему тогда в Плетенёвке не построили крепость? — задал очередной вопрос Боровой.

Ляпунов пару минут ехал спокойно, словно не слышал вопроса, а когда Юрий Васильевич уже решил тоном выше его повторить, то сотник махнул рукой вперёд.

И вот тут Боровой впервые увидел засеку или засечную черту. И увиденное впечатляло.

С той стороны реки Угры начиналась прямо от берега засека. Шириной она была метров под сто, наверное. С холма, по которому они сейчас ехали, было отлично видно всю ширину засеки. А когда чуть ближе подобрались, то и технология изготовления их стала видна. Деревья были не срублены полностью, а подрублены на высоте человеческого роста и потом завалены вершинами к югу. Мелкие ветви срублены полностью, а толстые срублены так, чтобы как бы кол торча по направлению к врагу. Дерево при этом оставалось живым. А значит, спалить такую засеку было не просто. И растащить, не дорубив дерево до конца, не получится. Так ладно один ряд таких полусрубленных деревьев, можно, наверное, пройти. Но десятки рядов… Не так немного, деревья не росли рядами, и никто специально их рядами не укладывал, но тем не менее, порядок просматривался, словно специалист, руководящий созданием этой засеки всё же старался, как мог, получить именно ряды. Получалось не везде. Там гуще, тут чуть реже. Там великана срубили, тут молодую сосёнку. Зато одно становилось ясно сразу. Пройти тут конница не могла. За засекой укрепления не заканчивалось. Там под углом примерно в сорок пять градусов были вкопаны в землю заострённые стволы деревьев в ногу примерно толщиной. А ещё ближе к югу был выкопан приличный ров. Землю выкидывали в одну сторону и за рвом был холм. Всё это уже заросло травкой, которая ярко зеленела на весеннем солнце.

Титаническая работа. Куда там китайцам со своей стеной… которую и построили-то по слухам во времена Мао Цзэдуна.

Событие тридцать шестое

Приток Оки Угру перешли вброд. Ту саму Угру, где шестьдесят лет назад «стояние» происходило. «И приидоша татарове и начаша стреляти москвичь, а москвичи начаша на них стреляти и пищали пущати и многих побиша татар стрелами и пильщалми и отбиша их от брега…».

Не сказать, чтобы совсем мелко было. Лошадям по грудь. Юрий Васильевич попытался ноги задрать, чтобы не замочить и в сапоги не набрать воды, и это у него это почти получилось. Только в самом конце рыжий жеребец под ним оступился и дёрнулся, дёрнулся вслед за ним и княжич, чтобы равновесие удержать, и одной ногой в воду залез и в сапог её преизрядно набрал. И прямо вот тут же стало совсем мелко.

Слава богу есть нянька. Монах помог спуститься ему с коня и стянуть сапог. Пока Юрий наматывал сухую портянку и выжимал штанину, брат Михаил вылил воду из сапога и второй запасной портянкой даже попытался там внутри сапога промокнуть — просушить.

Дальше до реки Птара ехали по лесной дороге. И ни одного селения. Конечно, если чуть не каждый год набеги, то кто тут селиться будет? Два раза проезжали места, где раньше деревеньки видимо были, лес вырублен, поля, начинающие зарастать молодым березняком, и камни на холме. Возможно, остатки фундамента. Солнце весной долго с небосвода не слазит, соскучилось по зелени лесов, по травке, уже прилично поднявшейся вдоль речного берега. Но и такого длинного дня не хватило, чтобы засветло добраться до Перемышля.

— Восемь вёрст осталось. По темноте не пойдём. Там ловчие ямы у города накопаны, ещё попадём в свои же ловушки, — со слов Ляпунова написал на листке брат Михаил.

Боровой даже обрадовался. Он в последнее время учится ездит на Рыжике своём, но ноги натёр, а пятую точку отстучал, так что привалу обрадовался, да и желудок ненасытный начал поскуливать, как пёс дворовый: «Накорми, хозяин! Хоть корочку хлеба»!

Кому положено бросились костры разводить, кому предписано бросились с большими и малыми медными котлами к реке, следующие озадаченные потянулись за дровами в лесок. Раз, и лагерь почти опустел. А ещё и четвёртые нашлись, им нужно отвести коней к реке и обиходить. Помыть, напоить.

— Три корочки хлеба! — вспомнил Боровой вслух фильм про Буратино.

Монах, вернувшийся с охапкой еловых веток, удивлённо глянул на подопечного, залез в котомку к себе и из рушника достал завёрнутую в него корочку ржаного хлеба. Нет, Боровой помнил, что в эти времена есть ржаной хлеб смертельно опасно, там спорынья. Потому и юродивых полно на Руси и живут мало, и дети в том числе и от того умирают в младенчестве. С бутылочками проблема. Вместо соски дают младенцу тряпочку пососать с мякишем хлебным. А там спорынья. Тот ещё яд, сильно после этого на свете не заживёшься. И мать молоком поит, наевшись ржаного хлеба.

Эта гадость и пшеничный колос заражает, но реже гораздо.

Но это всё умствования. А желудок вопил, и плюнув на осторожность, Юрий схватил корку и стал рвать её зубами.

Все попаданцы сразу начинают полевую кухню придумывать. Даже спорить не приходилось, что изобретение полезное и можно будет и Боровому этот дивайс внедрить. Но сейчас нет у них полевой кухни, и ничего страшного не произошло. Роли у воев распределены. Одни за дровами, другие за водой, третьи уже достают пшеницу или рожь из мешочков, четвёртые фляжку с конопляным маслом и копчёное или солёное мясо, и десяти минут не прошло, как под котлами, весело, наперегонки облизывая закопчённые бока, заплясали язычки пламени. Нашлись даже совсем продвинутые товарищи. Один из боевых холопов принёс из леса две палки высокие, а второй сразу начал привязывать к ним сеть. Пять минут и голожопые послужильцы уже круговыми движениями выгоняют рыбешку на мелководье бреднем. И улов ведь не плох. Как уж там эта рыба называется краснопёрка или подлещик, ещё густера какая-то есть, но наловили они прилично и мелочь назад выкинули, оставив только крупных рыбок. Брат Михаил подсуетился, сбегал к рыбакам, и они сделали для князя ещё один заход с бреднем. И опять хороший улов. Радостный монах тут же принялся чистить и потрошить рыбу, чего-то при этом говорил. Видимо хвастал какую вкуууусную уху он сейчас приготовит.

Нда, что это за уха без картошки. Боровой смотрел на эту суету и размышлял, получится ли у Пересветова добыть картошку в Кракове. Сомнительно. Всего полвека прошло с открытия Америки и картофель едой в Европе ещё никто не считает. Так экзотический цветок с интересной формой размножением.