Братик (СИ) - Шопперт Андрей Готлибович - Страница 22

«Одна четверть ржи это будет три с половиной пуда зерна ржи, али четыре пуда».

Так ему брат Михаил написал. А чего, пуд — это понятно, что-то около шестнадцати кило, немного больше. Выходит, что четверть ржи — это от пятидесяти семи до шестидесяти пяти килограмм. Но это не четверть муки или пшеницы. Там другой вес. Пшеница тяжелее чем рожь, а овес легче.

Но Ласт — это семьдесят два пуда. А четверть — это одна двенадцатая ласта, а, следовательно, шесть пудов. В чём сила, брат? Сила в правде. А где правда? Ну, точно не сейчас на торгу, тут все друг дружку обмануть норовят.

Всё!!! Гасите свет. Дальше не надо. А то там ещё четверики и гарнцы есть. И они в конце окажутся тоже все разного объёма и веса.

Это решил Юрий Васильевич меры русские измерить. Сколько там аршин или локоть в сантиметрах? Чего такое золотник? Чем четь от четверти отличается? И уже через час понял, что это не его. Тупой он. Как пробка. А ведь местные товарищи всё понимают про эти гарнцы и бороду друг другу не вырывают, а ещё предков тупыми считают. Тут одна математика прикладная такова, что детки из будущего повесятся. Так это естественно не все проблемы, есть ещё проблема — нет цифр. И нет разрядов. Буквы обозначают не цифру, а число. Сто — это не единица с двумя нулями — это цифра такая или буква — сто. Сто — это Р (рцы). А 111 — это три разные буквы РiА. Как записать тридцать три и три четверти четверти (которая объем) — это хуже бинома Ньютона. А как к этому прибавить восемьдесят пудов и две трети четверти уже даже компьютеру не под силу.

А местный купчина на рынке или игумен, с ключником, монастыря любого, даже самого мелкого, легко такую задачку решит без всякого калькулятора, даже без счёт. Просто с камешками. Кстати, монастыри — это главные продавцы зерна. У них там порядок и «несжатой полоски» не останется.

Денег брат ему выделил прилично — целых двести рублей. Часть продуктов, особенно рожь и овёс они по возможности привезли с собой. И её им по наказу митрополита Макария московские монастыри продали по льготной цене. Рожь за четверть по восемь денег, ну или по четыре копейки. Если в среднем считать четверть как шестьдесят килограмм для ржи, то получается шестьдесят кило за четыре копейки. Теперь понятно, что плата стрельцам в тридцать три копейки в месяц — это очень приличные деньги. Овес за четверть всего две копейки. Примерно тонну овса можно купить за эти деньги, а за полкопейки (денгу) можно курицу купить, за ведро молока нужно заплатить всего 2–3 денги. Эту интересную особенность Юрий Васильевич подметил. Реформа Еленой Глинской денежная проведена и чеканят сейчас копейки, а народ все цены считает в прежней единице в деньге, то есть, половине этой копейки.

Продукты относительно дёшевы сейчас. А вот конь стоит ой-ё-ёй сколько. От князя Трубецкого осталась конюшня с двадцатью тремя лошадьми, и приглашённый барышник торговец лошадьми оценил их на круг в сто двадцать рублей. Продать их решил Юрий Васильевич, обмозговывая один бизнес-план.

За шкурку соболя в Москве давали десять рублей — за три пары. Куница продавалась за четыре штуку по цене сорок три алтына (алтын — три копейки) или один рубль двадцать девять копеек. Песцы за дюжину (двенадцать штук) — сорок алтын. Здесь в Калуге шкурок было не сильно много, но они были немного, а некоторые и значительно дешевле, чем в Москве. Если там соболь стоит рубль семьдесят, то здесь самые лучшие шкурки продавались за рубль сорок.

Навёл на бизнес-план Борового литвин Пересветов, он был в Вене и Стамбуле и там по его рассказам шкурка соболя в пересчёте на серебро, а потом на русские деньги — не менее десяти рублей за шкурку. В шесть — семь раз дороже, чем в Калуге. Как самый настоящий спекулянт Боровой загорелся. Маркс про триста процентов говорил, а тут шестьсот.

Осталось малость. Доставить из Калуги шкурки в Вену или Стамбул, в Амстердам или Лондон тоже можно. А чего, сел на самолет и через три — четыре часа в Вене. На деле всё сложно. Нет, в Москве иноземцев хватает. И они как-то туда добираются, а англичане скупают и как-то вывозят пеньку и воск. И Казанское ханство связано какими-то неведомыми путями с Крымом, а те морем со Стамбулом. Осталось малость, найти этих купцов иноземных и предложить им продавать там за морем меха и делить прибыль пусть даже пополам. По Марксу триста процентов и получится.

«А зачем иноземному купцу делиться прибылью, если он сам может в Москве купить мягкую рухлядь»? «А зачем иноземному купцу привозить назад серебро, если шкурок будет много, ему и его детям хватит безбедно жить»? — написал ему брат Михаил две записки, выслушав супер-пресупер бизнес-план.

Гад!

— Найди мне, брат Михаил, купца в Калуге побогаче. Хочу ему эти вопросы задать, — монах этот не дурак естественно, и вопросы правильные, но он три десятка лет по каторгам да по подвалам монастырей, какой из него менеджер по продажам.

Событие тридцать третье

Надо отдать предкам должное. Они вполне себе работящие и пронырливые люди. Едва боевые холопы дворян (послужильцы) получили приказ срубить несколько больших домов, чтобы их хозяева, да и они сами не в шалашах или, теснясь в крестьянской избушке, жили, а как люди, в нормальных домах, так к Ляпунову потянулись продавцы. Есть уже готовые срубы на продажу. Цена зависит от размеров. Самые большие примерно шесть метров на шесть стоили около рубля. В нагрузку к ним полагалось и некоторое количество больших камней для фундамента.

— Берём, — узнав цены, согласился Юрий Васильевич. Таких больших домов — срубов на продажу оказалось семь. И ещё два были сопоставимы по размерам. Один был пятистенком, но размеры где-то четыре с половиной на восемь метров, то есть, по площади такой же. А второй семь на семь и за него просили сорок алтын, выходит один рубль двадцать копеек. Наняли по совету Ляпунова всё же несколько плотников, как ни крути, а топор не единственный инструмент необходимый для постройки дома. Мастера обошлись по три деньги или полторы копейки за день работы, плюс каша с мясом в обед. Правда, и день у них не восемь часов. Начинали стучать мастера с самого утра, ещё сумерки на дворе, и в такие же сумерки только вечерние заканчивали, часов четырнадцать работали с одним перерывом на обед.

В результате, девять новеньких домов квадратом эдаким встали у реки чуть поодаль от подола уже через две недели. Полы и крыши из тёса сделаны, в окна вставлен бычий пузырь, наличники даже резные навешаны. А ещё крыльцо с балясинами красивыми есть и петушок на коньке. Заходи и живи. Правда, пришлось ещё и печников нанимать. Но не печь поставили, а очаг внутри. Пока кирпичный завод не заработал, кирпичей нет и печь просто не из чего выкладывать. При этом мастер нашёлся готовый за это взяться, он с бригадой возводил печи в палатах в Кремле.

Да, с Кремлём всё плохо. До сих пор из Москвы от брата ответа нет по обмену села Кондырево на такое же из наследства Юрия или просто выделение Великим князем тем двум дворянам новых земель.

Понятно, что сейчас в этом времени жизнь не спешная, но уж такой простой вопрос мог бы Иван и оперативнее решить.

Ляпунов на предложение послать в Москву ещё гонца брови свёл и чего-то брату Михалу — штатному теперь переводчику Борового, пробурчал.

Из записки выяснилось, что те три воя, что и первые с письмом в Москву уехали ещё не вернулись, а теперь ещё троих посылать, так скоро все кончатся. А ежели чито, то что?

Оказалось, как выяснится чуть позже слова сии, накарябанные свинцовым карандашом, были пророческими, но тогда к ним Боровой не прислушался. Отмахнулся. Он хотел опять монаха заставить поторапливающее Великого князя письмо написать, но передумал и сел сам каракули выводить. Мол, брате, на тебя единого уповаю, что сможешь ты помочь мне бедному — несчастному глухому сиротке и разрешить вопрос с земелькой и крестьянами, бо бояре твои опять волокиту видимо устроили и не хотят помочь сиротке в простом таком дельце. Уж, ты, брате и опора моя шугни их веником, пусть поспешат, осушат слёзы мне сироте горемычному.