Прощай Атлантида - Фреймане Валентина - Страница 3

Итак, семья и среда, в которой мне посчастливилось родиться, достаточно рано укрепили основы свободы и самостоятельности, которые потом уже никакие внешние силы и давление не могли разрушить. Когда в Ригу вошли советские танки и закончилась моя первая жизнь, мне было восемнадцать лег. Оказалось, жесточайшие испытания, предстоявшие всем в недалеком будущем, не застали меня врасплох, я встретила их не безоружной. От своего, не очень многословного, отца я не раз слышала, что у человека можно отнять все, кроме того, что у него в голове и в сердце. Тут, повторял отец, и есть наш единственно подлинный, неделимый капитал. В этом смысле я была богатым человеком, не поддающимся ни страху, ни чуждой воле. Я пришла*к выводу, что свобода зависит не только от государственной системы, тебе не подвластной. Это неотъемлемое личное качество. Свободный человек свободен, потому что он таков но своей сути.

Моя дальнейшая жизнь в столь значительной мере питалась от приобретенного в кругу близких людей, что я в первую очередь чувствую необходимость рассказать о своем роде и охарактеризовать тех, под чьей защитой я росла, как за каменной стеной. Это мой долг перед ушедшими, задача, за которую я боялась взяться на протяжении долгих лет. Один из моих друзей недавних лет, венгерский писатель, ныне уже покойный, Иштван Ерси (1з1уап Еогз1) в предисловии к своей книге о годах, проведенных в коммунистических застенках (он был участником восстания 1956 года в Венгрии) пишет: "Умершие, которых я боялся навестить, дают мне знать, что они начинают терять терпение". (Иге зсЪопеп аке 2еИеп. Ко\\'оН, НатЬиг#. 1991., с. 6). И мне тоже нужно спешить.

Не раз и не два я упрекала себя в том, что так мало расспрашивала своих родителей. Мне, как и всем детям, казалось, что они пребудут вечно, — придет время, успею обо всем спросить и узнать. И им, взрослым, тоже не могло прийти в голову, что очень скоро некого будет расспросить о родовых корнях, о предках. Что вскоре из всей многочисленной родни останусь я одна, уцелею, как после гибели Атлантиды, без единого родного свидетеля своего детства. У меня хорошая память, я изучала и без конца изучаю историю, включая и весьма недалекое прошлое, и нс только в области театра и кино. Я знаю бесчисленное множество биографий, но в начальном периоде моего собственного жизнеописания зияют пустоты, которые уже никому и никогда не заполнить. Не раз, особенно в автобиографиях и хитрых анкетах советского времени, я была не в состоянии ответить на элементарные вопросы, таким образом возбуждая еще и лишние подозрения, поскольку и без того считалась крайне подозрительной личиосгыо.

Предки моего отца Леопольда Левенштейна (изначально в немецком написании Ьоемгепз1ет) пришли в Курляндию из немецких земель в конце правления герцога Якова (Екаба, Иакова) или позже, в XVIII веке, когда трудолюбивых переселенцев из Германии, как немцев, так и евреев, охотно принимали в этих местах. По большей части это были ремесленники и торговцы. Родовое имя —Левснштейн — произошло от маленького, древнего городка Левепштейн (Ь6\уе.п$1ет) на западе немецких земель, поблизости от Швабии и Вюртемберга. Еще по сей день гам сохранился княжеский род с той же фамилией — уоп Ьое\увпзЬе1п. Мне было интересно узнать, что Рйг81 ЬоежетШп по пришествии к власти Гитлера с отвращением повернулся к родине спиной и до конца войны прожил в США, где приобрел известность своей щедрой помощью политическим эмигрантам, в том числе левым, чьи взгляды он совершенно не разделял. Когда-то в Германии и в других местах феодалы, так сказать, делились своей фамилией с отъезжающими, которым требовались документы. Подобным образом она, эта фамилия досталась как немецким, так и еврейским семьям. В Курземе предки отца породнились с Розенталями, одна ветвь которых вскоре приняла крещение и смешалась с латышами. Но Левенштейны и часть Розенталей сохранили веру отцов и где-то в начале или в середине XIX века переехали I! Ригу. Столько я запомнила из рассказов отцовой матери, моей бабушки Ревекки. Буквы ое заменили на с, когда в ходе истории Курляндия была включена в состав Российской империи и документы наряду с немецким надо было заполнять на русском, а позже и на латышском языке.

Предки отца всегда придерживались немецких традиций. Это было семейство мирных горожан, живших скромно, но не испытывавших настоящей нужды. Редко кто из трудолюбивых, однако не слишком удачливых членов этой семьи добивался большего достатка. Отец моего отца, умерший в моем раннем детстве (помню его, как в тумане, сухощавым человеком с бородкой клинышком), служил прокуристом, то есть главным бухгалтером в крупной немецкой фирме. Это была уважаемая, довольно хорошо оплачиваемая должность, но в семье росли шестеро детей, и дать всем подобающее образование оказалось нелегко. Уже с самого начала дед трезво решил, что самый даровитый — третий из детей, мой будущий отец, поэтому его отправили в престижную Рижскую немецкую классическую гимназию, а остальных всего лишь в коммерческие школы, репутация которых была куда скромней. Ощущая ответственность за младших сестер, отец уже в гимназические годы начал подрабатывать частными уроками латыни. После Второй мировой войны мне случалось встречаться с седовласыми господами — его бывшими учениками. Ответственность за благополучие близких оставалась нерушимым принципом моего отца на протяжении всей его жизни.

В немецкой классической гимназии учились главным образом отпрыски немецких дворян и городских патрициев. Некоторые из них оставались друзьями моего отца и в последующие годы, поэтому и мне в детстве не было чуждо это общество. Близким другом отца всю жизнь оставался барон Корф, которого хорошо помню, — он нередко бывал у нас в доме. Познакомилась я также с учителями братьями Вальтер, учившими отца немецкой литературе, истории и латыни. Так случилось, что через двадцать с лишним лет после того, как отец окончил гимназию, и я стала их ученицей. Курт и Родерих Вальтеры рассказывали мне о школьных годах моего родителя. По их словам, он выделялся одаренностью, уравновешенным характером, спортивными достижениями. Мне трудно было представить себе отца как члена Общества велосипедистов Кайзервалъда и спринтера, показывавшего отличные результаты. Но дома сохранилась толстая, богато иллюстрированная книга об олимпийских играх 1912 года в Стокгольме, а в ней — фотография отца, молодого, стройного субъекта с маленькими усиками, участника команды царской России и представителя упомянутого общества велосипедистов. В гимназии отец получил классическое гуманитарное образование. Особенно его увлекал античный мир, поэтому в детстве мне довелось услышать немало чудесных историй о древних греках и римлянах, прежде чем я начала о них читать сама. Мечтой отца было изучение классической филологии. Он и изучал ее один год в Германии после окончания гимназии, но очень скоро понял, что этой профессией не сможет заработать достаточно на содержание младших сестер, которые тоже хотели учиться. А потому он отправился в Петербург и поступил на юридический факультет университета, вероятно, вдохновившись своим глубоким уважением к римскому праву — Ьех Котапа, которое привил и мне в детские годы.

Старшая сестра отца Лония еще в младенчестве перенесла тяжелую инфекцию и стала инвалидом, горбуньей; учеба и вообще отвлеченное мышление ей давались с трудом. Она не вышла замуж, жила с родителями, была-оченъ приветлива и добра по натуре, целыми днями хлопотала по дому, вкусно готовила. Лония помогла мне понять уже в детстве, сколько любви и ласки могут дать люди, по той или иной причине ставшие пасынками судьбы. Как важно, чтобы и они по мере своих возможностей могли расти и развиваться среди близких, понимающих людей.

Мой отец, Леопольд Яковлевич, родился в Риге в 1894 году, через год после рождения его единственного брата Макса, так похожего на него, что все считали их близнецами. В раннем детстве, когда отец задерживался в одной из своих деловых поездок, мне случалось ошибаться и встречать Макса ликующим возгласом: "Папа приехал!" Потом ужасно стыдилась. Очень нравились рассказы отца о проделках братьев с использованием их феноменального сходства. Макс учился в коммерческой школе, где отца не знали, и бывало, когда Макс был не готов к уроку или даже к экзамену, отец ходил отвечать вместо него, причем так и не был никем разоблачен.