Прощай Атлантида - Фреймане Валентина - Страница 1

Валентина Фреймане при участии Гунты Страутмане

Прощай, Атлантида!

Валентина Фреймане родилась 18 февраля 1922 года в Риге

В детстве жила в Риге, Париже, Берлине, после 1935 г. — в Риге.

В 1949 году закончила исторический факультет Латвийского государственного университета.

С 1962 по 1965 гг. — учеба в заочной аспирантуре в Москве, в Государственном институте театрального искусства.

Работала в региональных учреждениях народного образования, в редакции газеты «Коммунист» в Лиепае (1950—1963).

В Риге — в редакции драматических радиопередач (1963-1968) Комитета по радиовещанию и телевидению.

Старший научный сотрудник Института языка и литературы Академии Наук Латвии (1968—1980).

Одновременно, до 1989 года — преподаватель истории театра в Латвийской государственной . консерватории, основатель и руководитель кинолектория Театрального общества и Союза кинематографистов Латвии. Участвовала в создании и деятельности кинофорума Арсенал.

После 1990 года читала курс лекций по истории актерского мастерства в Институте театральной науки Свободного университета в Берлине и на курсах Актер на сцене и перед камерой.

Доктор искусствоведения. Награждена латвийским орденом Трех звезд.

....

.

ПРОЩАЙ, АТЛАНТИДА!

Эти воспоминания посвящены тем, кого я любила и кто меня любил;

тем, кто сами были людьми и во мне тоже видели человека.

Моя жизнь, моя судьба, полная контрастов, созвучна судьбам многих людей моего поколения в XX веке, особенно жителей наших широт. В отрезок века, отмеренный нашему поколению, история не скупилась на резкие повороты и разрушительные катаклизмы. Оглядываясь, я вижу свою жизнь состоящей из шести или семи разных жизней, столь отличных друг от друга, что они похожи на фрагменты нескольких киносценариев, которые объединяет только центральное действующее лицо. Сама же я на этом пути почти не изменилась. Да, конечно, с годами прибавлялись опыт, знания, практика реальной жизни, но в остальном я была, можно сказать, готова, как только миновали годы детства и отрочества. Во всяком случае, гак мне кажется.

Первой из моих жизней я считаю ту, что охватывает детство и раннюю юность. Она в сущности определяла мою личность, индивидуальность и на всех поворотах судьбы в дальнейшем.

.

Помнится, уже в раннем детстве мне то и дело приходилось слышать дружеские подтрунивания близких но поводу моей неуемной любознательности, жажды новой информации, познаний в различных жизненных сферах, даже не имевших никакой связи с конкретной и реальной учебой или практикой. Быть может, поэтому память рано научилась сохранять, систематизировать знания, полученные в ассоциативном порядке, впечатления, которые по-настоящему осознать можно было только со временем. В моей памяти, как на кинопленке, зафиксированы многие кадры, понять которые я па тот момент не была готова, но они оказались такими устойчивыми, что я смогла истолковать их спустя десятилетия.

Величайшая удача моей жизни несомненно в том, что я родилась именно у таких родителей, именно в такой семье и такой среде. Никакой моей личной заслуги в этом, конечно, нет. Многое было дано мне уже при появлении на свет. Как в сказке о добрых феях, собравшихся у колыбели младенца. Я оказалась здоровым и одаренным ребенком со светлой головой, но не менее важным было и то, что я получила весьма самобытное, неординарное воспитание. Мировосприятие моих родителей, их взгляды на воспитание ребенка, необычные для того времени, впоследствии сыграли большую роль в моей судьбе, моих поступках и решениях, — даже у той черты, где решалось буквально быть или не быть. Обычно человека готовят к будущему труду и в течение жизни оценивают по тому, что он сделал,

чего достиг. И считают, что именно и этом его ценность. Установка, на первый взгляд, вполне приемлемая. Однако, по-моему, она слишком односторонняя и легко может спровоцировать узко потребительский подход, отметающий все те врожденные возможности человека, для которых не предвидится практического применения.

Но можно и иначе. Можно, свободно развивая все способности растущей личности ребенка, не размышляя над их пригодностью или непригодностью в повседневной жизни, раскрыть перед ним духовный мир настолько широкий, что у него самого будет возможность решать, что будет его доминантой. Если бы не мешала некоторая неприязнь к слову элитарный_у которое часто связывают с заносчивостью и высокомерием, мое воспитание, пожалуй, можно было бы назвать элитарным. Странным образом оно прекрасно сочеталось с атмосферой демократии, царившей в нашем доме.

Родители мои, в общем, были людьми состоятельными, иногда в большей, иногда в меньшей степени. Многие считали нас богатыми, хотя на самом деле большого, надежного состояния у нас не было. Иллюзию богатства создавало высокое качество жизни: родители не скупились, когда дело касалось культурных возможностей, гостеприимства, путешествий. Отец смог обеспечить нам беззаботное существование, а мать умела заработанное легко и радостно потратить, что, конечно, мне, как ребенку, было на руку, так как делало будни содержательными и полными увлекательных неожиданностей. Однако это был прекрасный замок без надежного фундамента. В моменты, когда источники комфорта и развлечений вдруг иссякали, родители так же весело и беззаботно обходились без всего названного, ведь всегда еще оставалась та радость, которую дают духовные ценности, и мать с удивительным спокойствием отказывалась от мехов, драгоценностей и путешествий, всегда оставаясь такой же обворожительной и жизнерадостной. Деловых партнеров отца она не пускала на порог, потому

что, по се словам, "денежный мешок — самый скучный на свете". Исключение составляли, конечно, те немногие, кто действительно были интересными, содержательными и образованными людьми. Да, к нам также приходили и в Берлине, и в Париже, и в Риге известные, а значит результативные люди, но свое положение и имя в обществе они приобрели потому, что были талантливыми, умными, необыкновенными. Для мамы это всегда было решающим, и домашнюю жизнь, а следовательно, и мою, предопределяла она. Те, кто со стороны поверхностно наблюдали за дружеским кругом моих родителей, могли, наверное, усмотреть туг легкомыслие, гедонизм и эпикурейство. В действительности же в нем бурлила напряженная духовная жизнь; все, что происходит в мире мысли и искусства, казалось им чрезвычайно важным. Для меня было привычным, что взрослые запоем читали, посещали выставки, оперные и театральные постановки, спорили о книгах, кинофильмах, и часть из них, наверно, самая серьезная, могла, забыв обо всем, погрузиться в пылкие философские дискуссии. Привычным делом было обсуждение всего прочитанного, увиденного, услышанного, хотя бы в узком кругу домашних, привычно было поспорить, поделиться радостью от подаренной книги, музыки. В детстве мне это казалось единственно возможным образом жизни. Вскоре это будет создавать для меня проблемы, даже серьезные, при столкновении с другим восприятием повседневной жизни. Я приставала к своим сверстникам (намного позже нечто похожее случалось и в кругу сослуживцев и других уважаемых людей) с разными историями, стремясь поделиться своими духовными радостями, приобретениями и открытиями. Кого-то это интересовало, но всегда находились и люди, воспринимавшие это как хвастовство, бахвальство своей культурой и считавшие меня высокомерной, хотя таковой я никогда не была.

Мне ничего не запрещали — я могла брать «шООшЪломлсъ книжной полки обширной библиотеки паищ® сейьи или у