Все цвета любви - Бернард Каролин - Страница 1

Caroline Bemard

FRIDA KAHLO

UND DIE FARBEN DES LEBENS

Поздним утром Фрида быстрым шагом вошла в мастерскую. В это время дня обезболивающие действовали лучше всего. Золотой, похожий на сахарный сироп солнечный свет струился сквозь окно прямо на мольберт.

— Доброе утро, сестричка! — поприветствовала Фрида скелет из папье-маше, раскрашенный в разные цвета и завернутый в одну из ее нижних юбок. Скелет поджидал ее на стуле в углу. На старом столярном верстаке в маленьких стеклянных бутылочках стояли уже разведенные краски, рядом теснились глиняные горшки с кистями: одни кисти совсем тонкие, с волосками не жестче ресниц, другие потолще и на ощупь напоминают отцовский помазок для бритья.

По всем стенам висели фотографии, рисунки и старинные маски. Когда солнечный свет падал на маски, казалось, будто они оживают. На столах и низких шкафчиках лежали и стояли ее куклы, фигурки сказочных существ, которые она лепила все эти годы, книги, блокноты, пышные букеты цветов, множество других милых ее сердцу вещей. Она подолгу рассматривала их, когда не могла найти вдохновение.

Человеку со стороны могло показаться, что в комнате царит полный беспорядок, но для Фриды каждая вещь была на своем месте. Книги на полках были расставлены по темам, папки с газетными статьями — заботливо подписаны. Иногда Диего подшучивал над ней по этому поводу, но она говорила, что унаследовала страсть к порядку от немецких предков. Ей действительно были необходимы и эти вещи вокруг, и скреплявший их порядок.

Улыбаясь, она впитывала все это в себя и радовалась знакомой, тщательно продуманной обстановке. В предвкушении она подошла к мольберту и схватилась за край шали, которой накануне закрыла картину. Это была первая работа Фриды в натуральную величину. Она заранее задумала полотно именно таким. Все картины были для нее важны, но эта значила больше других. Она отдернула шаль, приоткрыв изображение двух голов. Две пары глаз — ее глаз — смотрели на нее из-под густых бровей, которые сходились у переносицы, напоминая расправленные крылья птицы. И все же между двумя этими Фридами имелись различия. У той, что слева, кожа была светлой и гладкой. Женщина справа смуглостью напоминала индианку. У левой Фриды был изысканный макияж, искусно заплетенные волосы лежали сияющими волнами. У правой над верхней губой угадывались усики, а зачесанные назад волосы не блестели. Эти небольшие различия бросались в глаза не сразу, нужно было внимательно присмотреться, чтобы их разглядеть.

Фрида долго рассматривала картину, а потом взяла кисть и продолжила работать над фоном, который пока состоял лишь из неба и белых облаков. Но мыслями она оставалась с Фридами на холсте. «Эти женщины — две части моей натуры», — думала она, кладя мазки на холст. Та, что слева, хочет жить как ей нравится, а та, что справа, тащит на себе бремя традиций и истории. Фриде казалось, будто в груди у нее яростно бьет крыльями большая птица и сердце вот-вот вырвется наружу, как только она снова услышит слова Диего. Те самые слова, однажды изменившие ее жизнь. Кисть застыла в воздухе. Надо сосредоточиться на картине и работать, работать… Ей необходимо найти себя в этих двух Фридах на полотне, ведь она уже близка к тому, чтобы потеряться.

Она долго вглядывалась в картину. Чего-то явно недоставало, чего-то очень существенного. И вдруг Фриду осенило. Она нетерпеливо бросила кисть на пол, даже не потрудившись ее вымыть, и схватила следующую.

На палитре она смешала красную краску с пурпурным оттенком. Это был ее любимый цвет, символизирующий все то, чем была для нее Мексика: жизнь и любовь.

Не отводя глаз от полотна, она протянула руку к книжной полке и схватила одну из многочисленных книг по анатомии. Немного полистав ее, художница нашла нужную страницу, а затем быстрыми мазками набросала на холсте новую идею. Каждой из Фрид поверх платья она пририсовала по сердцу. Желудочки и кровеносные сосуды были видны как на ладони, от них прямо по ткани расходились артерии. Конец одной из артерий спускался на платье «европейской» Фриды. Кровь капала на юбку, и героиня тщетно пыталась остановить кровотечение хирургическим зажимом. Фрида снова взглянула на соединенные руки женщин на двойном автопортрете. Нет, связь между ними куда сильнее, и это должно бросаться в глаза. И тогда она нарисовала тонкую-тонкую линию — артерию, которая тянулась от одного сердца к другому. Все правильно: эти сердца перекачивают одну и ту же кровь, и один и тот же пульсирующий ритм наполняет их жизнью. Вместе этим двум Фридам, обитающим внутри нее, достанет сил выжить, и будь что будет.

— Ну же, хватит валять дурака и пойдем с нами! — Алехандро схватил Фриду за руку и попытался потянуть ее за собой.

Фрида почувствовала, как у нее по спине пробежали мурашки. Так бывало всегда, когда к ней прикасались. Тем не менее она вырвалась.

— Одну минуту. Только заберу тетрадь.

Когда она вернулась, Алехандро поджидал ее на лестничном пролете с их общим другом Мигелем. Фрида замедлила шаг, чтобы полюбоваться им со стороны. Алехандро Гомес Ариас был статен и красив. Его черные волосы блестели, от костюма веяло непринужденной элегантностью. Фрида положила на него глаз в первый же день. Он учился на три курса старше нее и входил в кружок друзей, которые именовали себя качу-час — так в Мексике называют кепки, которые носили молодые люди. Качучас были интеллектуалами, разбирались в современной литературе и обожали живопись. Их кумиром был революционер Хосе Васконелос[1], который, став министром просвещения, развернул кампанию по борьбе с неграмотностью и установил новые стандарты в искусстве. Пока Фрида не присоединилась к кружку, он состоял исключительно из молодых мужчин. Вообще немногие девушки в те годы посещали Препараторию[2]. Фрида готовилась к поступлению на медицинский факультет: как ни отговаривала ее мать, она хотела стать врачом. Но прежде всего Препаратория была для Фриды островком свободы, куда она сбегала от пристального внимания родителей и соседей. Каждый день она ездила на трамвае из погруженного в вечную дремоту пригорода Койоакан в центр города.

Фрида подтянула вязаные чулки повыше, пока они не спрятались под подолом плиссированной юбки, и бросилась бежать. Поравнявшись с Алехандро, она легонько задела его локтем: «Ну, чего встал!», а потом вихрем пронеслась мимо вниз по лестнице.

— Фрида, да погоди же! Ты совершенно невозможна.

Лестничный поворот Фрида преодолела таким гигантским рывком, что юбка взмыла вверх, обнажив колени. Крепко держась за перила, она перемахнула сразу через половину ступеней.

— Фрида! — крикнул Алехандро еще раз. — Ты разрушаешь репутацию женщин в этой школе.

Фрида закатила глаза. Она любила Алехандро всем сердцем, но почему он никак не хочет понять, что эти движения — часть ее самой. В детстве она переболела полиомиелитом, который изуродовал ее правую ногу. Но, несмотря на это, она не могла представить себе жизнь без скорости, лазанья через препятствия и танцев. И Алехандро наверняка знал об этом. Почему же все вокруг требуют, чтобы она чинно спускалась по лестнице, как пай-девочка, и чтобы никто и никогда не видел ее запыхавшейся. Лишь потому, что она женщина? Ну конечно, она женщина. И она будет настолько стремительной, насколько сама захочет.

Фрида резко остановилась посреди пролета, и Алехандро чуть не врезался в нее.

— Но я нравлюсь себе такой. А ты просто боишься, что я быстрее себя! — крикнула она. Тяжело дыша, он стоял на ступеньку выше нее, черные волосы ниспадали ему на лоб, а скулы горели огнем. Наклонившись, он прижался губами к ее губам. Фрида позволила ему себя поцеловать, затем ловко увернулась от его объятий и продолжила свой путь вниз по лестнице и через тенистый дворик.