Хозяйка старой пасеки (СИ) - Шнейдер Наталья "Емелюшка" - Страница 8

Я подавила улыбку: в пятнадцать-шестнадцать лет бояться остаться старой девой явно преждевременно. Молча притянула девушку к себе, давая прореветься вдоволь. Иван Михайлович склонился к моему уху.

— Пожалуй, вы, Глафира Андреевна, как никто сможете убедить Варвару Николаевну, что ее родители искренне желали ее уберечь, — прошептал он.

Судя по намеку — и гусару, которым меня пыталась попрекнуть Агафья, — Вареньку «сослали» в деревню подальше от неподходящего молодого человека. В самом деле неподходящего или только по мнению родителей — кто знает. Зато понятно, почему она так старательно изводит всех вокруг: не плохое воспитание, точнее, не одно оно тому причина.

Карма это, что ли, у меня такая — воспитывать чужих детей?

— А теперь потерпите, Варвара Николаевна, — сказал доктор уже громче. — Будет больно.

Он как-то повернул ее лодыжку, кость щелкнула, вставая на место. Варенька, только что рыдавшая от обиды на весь мир, стиснула зубы, застонав, но тут же через силу улыбнулась. Вытерла слезы рукавом.

— Вот так. Теперь я перебинтую вашу ногу, и отдохните до приезда Анастасии Павловны.

Девушка расслабилась, видимо, после вправления боль стала меньше. А может, обезболивающее, оно же успокоительное, подействовало, потому что Варенька зевнула:

— Я хочу домой.

— Отдохнешь и поедешь, — заверила я, подкладывая ей под голову думочку.

— А чего вы мне тыкаете? — сонно проговорила девушка.

Я мысленно хмыкнула. В самом деле, мне она казалась ребенком, но сейчас я и сама выгляжу как недавний ребенок. Не говорить же, что я в три раза старше нее? Да и не настолько старше, как показывает практика: сейчас у меня тоже самоконтроля не больше чем у подростка.

— Вот вы и почти пришли в себя, графиня, — улыбнулась я. — Отдохните.

Варенька свернулась калачиком на диване, зябко передернув плечами. В комнате действительно было прохладно: солнце, светившее все утро, ушло, за окном повисла тусклая сырость, тяжелые серые тучи затянули небо.

Я огляделась, но ничего похожего на одеяло или плед не нашла.

— Я видела плед в спальне тетушки, — тихо сказала я доктору. — Пойдемте вместе, чтобы вы убедились: я ничего не брала и не перекладывала.

Иван Михайлович улыбнулся.

— Вы вполне могли сделать что угодно утром, до приезда исправника, как и любой из остальных обитателей дома. Но я провожу вас: юной девушке наверняка неуютно находиться в одном помещении с покойницей, тем более…

Он не стал договаривать. А я не стала говорить ему, что не боюсь мертвых.

Дедушка умер, когда я гостила у него летом в деревне. Отец не смог вырваться с работы сразу: бывший тесть не считался близким родственником. И два дня я оставалась с телом одна в деревенском доме.

Никогда я не была особо набожной, но тогда достала дедов молитвослов и, когда не спала и не ела, читала все подобающие случаю слова. Если бога нет — они не повредили ни мне, ни деду. Если есть — возможно, помогли. Обрядить тело к похоронам помогли соседки, а гроб дед приготовил себе задолго до того, еще когда не стало бабушки.

Это напомнило мне еще кое о чем.

— Покойницу надо обмыть и обрядить, — произнесла я негромко, чтобы не слышала Варенька. — Или вы будете проводить вскрытие?

— Не буду: причина смерти очевидна.

Доктор сам взял из кресла плед, встряхнул его, прежде чем сложить. Была ли это попытка мне помочь — или проверка, что я не унесу вместе с пледом что-то, что могло бы изменить картину убийства?

— Укройте Варвару Николаевну. — Он протянул мне плед. — Я посижу с ней на всякий случай. Пока мы ждем возвращения Кирилла Аркадьевича, я опишу все, что увидел. Пожалуй, и положение вещей в комнате.

— Я не знаю, где у тетушки бумага и чернила, — призналась я. Все равно довольно быстро вылезет, что я не ориентируюсь в доме, так что и притворяться незачем.

— Не беспокойтесь, у меня есть свои.

Мы вместе вернулись к девушке, которая уже посапывала. Я накинула на нее плед, доктор устроился за столом, извлек из своего, кажется, бездонного сундучка письменные принадлежности и начал покрывать бумагу закорючками. Я заставила себя отвести взгляд от самого настоящего птичьего пера, служившего ему ручкой.

— Я растоплю печь, если вы не возражаете.

— Конечно, нет. — Он оторвался от письма. — И насчет покойницы… Пошлите Герасима в деревню, пусть позовет женщин. Они все сделают.

— Мне нечем с ними расплатиться. Возможно, у тетушки были деньги, но… — Я развела руками.

В «своей» каморке мне не попалось на глаза ни монетки. Может, конечно, они были слишком хорошо спрятаны, но больше походило на то что бедной Глаше действительно было некуда деться из этого дома.

Иван Михайлович кивнул.

— Понимаю. Вы можете расплатиться с деревенскими едой и какими-нибудь из вещей покойной, так принято у простого народа. Конечно, сначала придется поговорить с исправником, чтобы он разрешил отдать вещи из дома.

Я опустила глаза, подавляя раздражение из-за того, что приходится ждать одолжения незнакомого человека…

— Я не могу распоряжаться собственными…

Я осеклась, сообразив, что «собственного» у меня в этом доме только то, что на мне надето. А остальное — теткино, и кому оно перейдет, неизвестно. Как бы меня не выставили отсюда в чем есть.

— Глафира Андреевна, мы не были хорошо знакомы ранее, но сейчас вы кажетесь мне барышней умной, — мягко, так же подчеркнуто-мягко, как я разговаривала с Варенькой, начал доктор. — Потому вы, конечно, понимаете, что при закрытых окнах в комнате убийце пришлось преодолеть полдома, чтобы зарубить вашу тетушку. Вероятнее всего, убийца — кто-то из четверых, ночевавших в доме. И Кирилл Аркадьевич как человек честный не может игнорировать это, как не может и не думать о том, что под предлогом платы помощницам из дома могут исчезнуть вещи, способные навести на истинного виновника преступления.

— А учитывая то, как тетушка со мной обращалась, я — главная подозреваемая, — проговорила я. — Не просто так экономка орала: «Глашка барыню убила!»

А просто ли так в комнате было настолько душно, что у меня с самого утра зверски болела голова? Но ведь ничего не докажешь.

— Кирилл Аркадьевич — человек умный и справедливый, не зря дворянское собрание выбрало его исправником второй раз подряд, — сказал Иван Михайлович. — Он не будет хвататься за первого же подозреваемого, лишь бы только отчитаться в раскрытии преступления.

Я кивнула, не особо обнадеженная этим. Может, все-таки сжечь полотенце — и тюфяк заодно? Но кто знает, вдруг здесь уже научились находить микроскопические следы крови и в дереве? Только хуже сделаю.

Ладно. Когда не знаешь, что будет потом и куда подстелить соломки, остается только заботиться о насущном. И сейчас мне этих забот с лихвой хватит.

— Схожу за дровами, — сказала я.

— Вам помочь принести? — подхватился доктор.

— Что вы, я привычная.

В самом деле, Глаша — местная Глаша — была намного сильнее меня физически. Если бы я дома отдраила такую здоровенную кухню вместе со всей посудой, бегая туда-сюда из тепла в холод и перетаскав невесть сколько ведер воды, свалилась бы сперва с переутомлением, а потом с простудой. А я чувствовала себя вполне сносно. Может, конечно, потрясение взбодрило, а когда эмоции схлынут окончательно, я свалюсь, но пока сил хватало, и это меня радовало.

Во дворе Герасим сколачивал из досок будку. Пес сидел рядом, наблюдая за работой, будто инспектируя. Увидев меня, закрутил хвостом, ткнулся лбом мне в бедро, явно не решаясь поставить лапы на юбки. Я потрепала его по голове, по ушам.

— Смотрю, вы нашли общий язык.

Дворник широко улыбнулся мне, пес гавкнул.

— Вот и славно. Герасим, как закончишь, сходи в деревню, пожалуйста. Позови кого-нибудь, кто согласится барыню обмыть и подготовить.

Дворник кивнул. Я потерла лоб. Мысли скакали и путались: слишком много непривычных забот.