Хозяйка старой пасеки (СИ) - Шнейдер Наталья "Емелюшка" - Страница 16

Я закрыла лицо сцепленными руками, чтобы оно не выдало моих настоящих чувств.

— А что тот гусар? — С голосом все же не удалось справиться, и он сорвался.

— Он все еще вам небезразличен?

Я не могла слышать, как он развернулся, но буквально кожей почувствовала, что Стрельцов смотрит на меня сверху вниз.

Я вскинула голову, глядя ему в лицо.

— Я желаю ему сдохнуть! Сдохнуть и оказаться в том же аду, на который он обрек девочку, искренне его полюбившую!

— Вы. Ничего. Не помните. — В его тоне звучала странная смесь торжества и разочарования.

— Я и не помню. — Я взлетела на ноги одним движением, шагнула к исправнику, сжимая кулаки. — Но вы рассказали, и я… Я представила эту девочку. Пятнадцать лет! Она верила в любовь, сказку, а получила… — Голос дрожал от ярости, да и саму меня колотило. — Предательство, смерть родителей, позор! Из-за одного мерзавца, заигравшегося чужими жизнями, и других, которые обвинили не истинного виновника, а жертву, потому что в нее проще всего бросить камень!

— Она могла бы послушать родителей.

— Вы в пятнадцать много слушали родителей?

— Я в пятнадцать поступил в университет. Но я — мужчина. А барышня, не знающая жизни…

Я горько рассмеялась.

— А барышня, не знающая жизни, верит подлецам именно потому, что ее всю жизнь ограждали от реальности. Представьте свою кузину…

На его лице заиграли желваки.

— Вы специально бьете по больному? Вареньку прислали ко мне… — он осекся, явно не желая рассказывать посторонним слишком много.

— Представьте, — продолжала настаивать я. — Если бы ее родители вовремя не отослали ее из столицы и какой-нибудь мерзавец…

— Я убил бы его, не тратя время на вызов.

— И что-то мне подсказывает, что не стали бы сдаваться властям.

— Уничтожить бешеное животное — не преступление.

— Так кто на самом деле виноват в трагедии этой семьи? Я бы сказала «моей» семьи, но… — Я вздохнула. — Я не помню даже имен родителей.

— Андрей Николаевич и Наталья Петровна, — негромко сказал Стрельцов. — А брата…

— Павел. — Я сглотнула вставший в горле комок. — Упокой, Господи, души рабов твоих Андрея, Натальи и Павла.

«И Глафиры», — добавила я про себя.

Я сказала это, не подумав — слишком уж впечатлила меня история, и, только договорив, испугалась: опять что-то сделала не так. Но Стрельцов приложил ладонь к груди, губам и лбу и повторил:

— Со святыми упокой, Господи. — Он помолчал. — Вы совсем не такая, как описывал вас брат… или молва.

Я невесело усмехнулась.

— Догадываюсь, что говорит молва. Репутация.

— Люди бывают жестоки в суждениях… особенно когда дело касается юных барышень.

— Особенно когда те оказываются не послушными тихонями.

— Брат именно так о вас и отзывался. Как о тихой и скромной. Все гадал…

— Как меня угораздило? Наверное, хорошо, что я не помню. Та девочка винила себя. А я просто вижу подлость во всей ее мерзости. И не позволю растоптать мою жизнь.

Ярость схлынула, холодный ветер продул сквозь шаль. Меня снова затрясло — от той усталости и опустошения, что бывает после сильных эмоций.

Стрельцов скинул форменный сюртук, накинул мне на плечи.

— Пойдемте в дом, Глафира Андреевна. Я верю вам. Верю, что вы действительно потеряли память. Но это все усложняет.

— Понимаю.

От кителя пахло кожей, немного лошадью и еще чем-то терпким и свежим, очень мужским. Я поплотнее запахнула полы — почему-то захотелось завернуться в него, в этот запах, будто он мог защитить меня.

— Первое, что закричала сегодня экономка, — «Глашка барыню убила». У меня есть мотив, и не один, а под моим тюфяком лежит окровавленная ткань.

— Даже так?

Я не смотрела на исправника, но будто воочию увидела, как он приподнял бровь. Пожала плечами.

— Кто-то из четверых, живущих в доме, — убийца. Возможно, я, но только полная дура вместо того, чтобы сжечь улику в печке, — а ночью ударили заморозки и печку топили — засунет ее под собственный тюфяк. Смею надеяться, что дурой я никогда не была. — Вспомнила кое-что, и пришлось добавить: — За исключением той истории с гусаром.

— Сейчас вы производите впечатление очень неглупой барышни, — сказал Стрельцов без тени улыбки.

— Спасибо. И тогда получается, что убийца не я, но кто-то очень хочет меня ею назначить. Потому лучше я сама расскажу вам, что, заправляя утром постель, обнаружила залитую кровью ткань, чем кто-нибудь наведет вас на мысль обыскать мою комнату и вы обнаружите «улику».

Он кивнул.

— Вы больше никому об этом не говорили?

Я покачала головой.

— Хорошо, вот и не говорите дальше. И давайте пока оставим эту тему. Вы обещали обед, а убийство — не самая аппетитная тема для застольной беседы.

— Конечно.

Мы уже подошли к дому, я развернулась, чтобы отдать Стрельцову его мундир.

— И все же я бы советовал вам принять предложение Марии Алексеевны. Кто-то убил вашу тетушку. И этот кто-то все еще в доме. Я послал в город за приставом, одним из лучших, но этого может быть недостаточно.

Вот как. Я заколебалась, но все же решила спросить прямо:

— Вы послали за приставом, чтобы он охранял меня как возможную следующую жертву или как подозреваемую?

Стрельцов не стал прятать глаз.

— Пока не будет названо имя убийцы, все, кто был в доме, — подозреваемые. Вам всем придется оставаться в усадьбе до тех пор, пока суд не установит наказание для убийцы.

— В усадьбе? В доме? — уточнила я.

— Ну что вы, я прекрасно понимаю, что это невозможно в данных обстоятельствах. Конечно же, вам нужно будет отлучиться на похороны, да и дела: вам теперь придется самой заниматься всем. Будем считать «домом» пределы ваших земель, но я бы попросил вас, отправляясь за пределы усадьбы, брать в сопровождение Гришина.

Я невесело хмыкнула.

— Которого тут же запишут в мои любовники, учитывая мою репутацию.

Исправник не ответил и взгляда не отвел. Очевидно, что он уже все решил и спорить бесполезно.

— Как долго это будет продолжаться?

— Я же сказал…

— Месяц? Год?

— Суды — дело медленное. От полугода.

Отлично, просто отлично! Мне очень хотелось сказать, что я об этом думаю, но, пожалуй, и без того уже наговорила столько, что лучше бы придержать язык. Впрочем, была в его логике дыра, в которую…

— Вы сказали — один из лучших приставов. Вы готовы посадить в глуши на полгода одного из лучших своих людей? Только для того, чтобы присматривать за мной?

— И Савелием Никитичем. И вашей экономкой.

Я застонала, поняв, что эти двое окажутся надолго ко мне привязаны.

— Я собиралась уволить обоих.

— Ваше право. В таком случае им обоим будет предписано сообщить властям о своем новом месте жительства и регулярно являться для надзора.

— И тогда вы отошлете пристава?

Он покачал головой. Сказал неожиданно мягко:

— Глафира Андреевна, Гришин останется так долго, как я сочту нужным, хотите вы того или нет. Рассматривайте его не как тюремщика, а как охранника. Однако он все же мужчина и, как вы сами заметили, не может сопровождать вас везде. Поэтому хорошо бы, чтобы Марья Алексеевна тоже осталась.

Я обдумала его слова.

— Если мне ничего не угрожает, тогда охрана мне не нужна. Если угрожает — не стоит подвергать опасности других. Пристав — ладно, это его работа, хотя мне от этого только лишние хлопоты. Но Марья Алексеевна…

— Не безумец же преступник! Зачем убивать посторонних?

— Да и меня, получается, незачем. Нужно же на кого-то свалить убийство.

Исправник снова ничего не ответил. Я решила попытаться в последний раз.

— К тому же у меня есть Полкан. И Герасим.

— Почти бездомный невоспитанный пес и немой дворник, — усмехнулся исправник. — Прекрасная защита для барышни, которую сегодня едва не задушили.

— Темните вы, ваше сиятельство, — вздохнула я. — Дыр в вашей логике столько, что стадо медведей пролезет.