Закон ученого - Силлов Дмитрий Олегович "sillov" - Страница 31

Однако борги, как одна из самых богатых группировок, могли себе позволить это эксклюзивное оружие. И даже один из экземпляров данной пушки выделили на блокпост, охраняющий подступы к Припяти…

Судя по тому, какое мощное энергетическое поле внезапно образовалось внутри блокпоста, Захаров понял, что ему не сулит ничего хорошего направленный на него ствол с закрепленными на нем электромагнитными катушками.

Немедленно превратив руку в черное пылевое облако, ученый освободился от предсмертной хватки борга и бросился на стрелка…

Но за мгновение до того, как мириады микроскопических наноботов проникли в дыхательные органы борга, тот успел нажать на спусковой крючок полностью зарядившейся гаусс-пушки…

И тут Захаров почувствовал боль…

Оказывается, когда в твоем нанотеле направленный поток фотонов прожигает сквозную дыру, уничтожив одномоментно несколько миллионов крошечных роботов, – это реально больно…

Конечно, несмотря на молнию, пронзившую условную нервную систему ученого, он смог преодолеть шок и, проникнув в дыхательную систему стрелка, разорвать ему горло изнутри.

Но, совершив это убийство, Захаров понял, что вот-вот потеряет контроль над своим телом, уничтоженным примерно на четверть…

Это было непросто – страшным усилием воли заставить себя собраться в буквальном смысле. Значительная часть наноботов, которым удалось выжить, получила серьезную дозу облучения и теперь была повреждена. И если раньше нанотело Захарова повиновалось ему беспрекословно, то теперь у академика было ощущение, будто его поразил церебральный паралич. Микроскопические роботы слушались его крайне неохотно, а порой вообще отказывались выполнять приказ, самопроизвольно объединяясь в колонии таких же бунтовщиков, живущих теперь по своим законам.

Это было уже серьезное ранение.

Очень серьезное…

Самое простое и наименее энергозатратное действие для той формы жизни, в которую превратил себя Захаров, было вернуться в исходный образ. То есть внешне стать тем пожилым академиком, которым он был до трансформации.

Разумеется, лишь внешне, ибо тело его полностью состояло из наноботов, связанных между собой.

Захарову потребовалось серьезное усилие мысли, чтобы стать призрачной тенью того, кем он был раньше. Он и выглядел так же, как слабая тень, сквозь которую проникал солнечный свет, ибо рабочих ботов было уже маловато, а поврежденных ему удалось собрать в участок, выглядевший как левая рука.

Обезображенная, уродливая, словно переломанная в нескольких местах, с судорожно подергивающимися пальцами.

Захаров с неприязнью посмотрел на нее. Мерзко это, когда часть собственного тела отказывается тебе подчиняться.

Мерзко и тоскливо…

К счастью, наноботы, из которых теперь состояла «Бритва», не пострадали. Захаров вообще доподлинно не знал, роботы это или же все тот же жидкий металл, в который превращался нож, проникая в тело хозяина.

Как бы там ни было, целая и невредимая «Бритва» теперь лежала в правой руке Захарова. И нужно было как-то извернуться, чтобы нож, способный рассекать границы между мирами, сработал как надо – ибо, по разумению академика, рассечь нанотело, скрепленное аномальными энергетическими связями, мог только он…

– Ну, не подведи, – проговорил Захаров – и на всю длину клинка резанул себя вдоль плечевого сустава левой руки…

И это тоже было больно!

Очень больно.

Запредельно больно…

Академик закричал, только вот крик получился неважным.

Слабым.

Свистящим.

Ибо воздух проходил сквозь легкие и гортань, созданные чисто по привычке, – нанотелу они не требовались, просто так было удобно человеку, чей мозг не смог смириться с тем, что ему не нужны больше ни гортань, ни легкие, ни, собственно, и сам мозг…

Левая рука легко отделилась от тела и, извиваясь, черной изломанной змеей упала на утоптанный земляной пол. Упала, покорчилась еще немного – и рассыпалась, превратившись в почти невидимую пыль, быстро рассеявшуюся в воздухе.

Захаров же расслабленно откинулся на стену, сложенную из мешков с песком и землей, и поднес к глазам «Бритву».

– Как же так? – произнес он. – Ты же не можешь нанести порез своему хозяину? Или теперь можешь? Или же я больше не твой хозяин?

Нож молчал.

Он не умел говорить.

А может, просто не хотел отвечать на вопросы, заданные человеком, который в биологическом смысле перестал им быть.

Профессор Кречетов держался за виски, с силой надавливая на них указательными пальцами. Это было больно, зато боль позволяла немного приоткрыть ту дверь в голове, за которой было спрятано…

Прошлое?

Слово пришло будто из ниоткуда.

Да, конечно! Как он мог забыть его?

Прошлое! Вся его жизнь до того момента, как он обнаружил себя лежащим в автоклаве с единственным желанием в голове – быть полезным академику Захарову!

И вот сейчас, после неудачного штурма блокпоста, от стыда перед Захаровым он обхватил голову руками, случайно до боли нажав пальцами две точки рядом с ушами…

И дверь приоткрылась.

Ровно настолько, чтобы пришло понимание – это не он хочет рисковать жизнью ради Захарова.

Это Захаров хочет, чтобы он рисковал жизнью ради него.

– Идти надо, – прогудел Данила. – Как там хозяин один, без нас? Справится ли?

– Да пошел он к ктулху, твой хозяин! – вырвалось у Кречетова.

– Не понял тебя сейчас, – прищурился Рудик. – Ты о хозяине так?

– Здесь себе нажми. Сильно, – вместо ответа проговорил профессор. – Так, словно хочешь пальцами голову продавить насквозь.

– Я чего, не в себе, что ли? – усмехнулся мутант. – Тебе надо, ты и дави.

– Я давлю, как видишь, – сказал Кречетов, кривясь от боли и понимания, что все это время его просто использовали. – И, если помнишь, хозяин назначил меня твоим командиром. Так что это приказ. Всех касается.

Члены отряда репликантов недоверчиво смотрели на своего командира, но ослушаться не посмели – хозяин и правда сказал, что этот хилый хомо их начальник. А слово хозяина – закон…

Первым охнул Савельев. В его освободившийся, хорошо тренированный мозг воспоминания хлынули потоком, да так, что он аж зажмурился от увиденного…

Следом застонал Данила, гордый воин Кремля, которому увиденное прошлое очень больно ударило по самолюбию…

Остальные молчали, пораженные открытием Кречетова…

– Всё поняли? – тихо спросил профессор.

– Еще бы, – пробормотал Фыф, вонзивший пальцы в свою голову так, что из единственного глаза от боли потекли слезы.

– А теперь слушайте, – проговорил Кречетов. – Я уже попробовал. Если прекратить давить, боль уйдет. И вместе с ней уйдут воспоминания. Очень быстро, меньше чем за минуту. Потускнеют – и исчезнут. И вы все станете прежними. Послушными машинами, беспрекословно подчиняющимися этому проклятому академику.

– И чего делать? – спросил Рудик. – Мы ж не можем ходить по Зоне как стая дебилов, держась за головы!

– Не можем, – согласился Кречетов. – Потому мы поступим так. Настя, видишь там моток проволоки?

– Ну, допустим, – проговорила кио.

– Сейчас ты отпустишь свою голову. Давай.

– Но…

– Я знаю, что делаю, – мягко перебил ее Кречетов. – Я нашел этот способ приоткрыть наши воспоминания, и я же найду возможность вернуть нам их навсегда. Но мне нужно, чтобы вы меня слушались.

– Логично, – проговорила Рут. – Этот хомо среди нас самый умный, если я правильно помню. Не зря же хозяин так его не любит.

– Ладно, – сказала Настя, с неохотой убирая пальцы со своих висков. После чего, словно послушная машина, получившая приказ оператора, направилась к мотку ржавой и грязной стальной проволоки, валявшемуся возле кирпичной стены.

– Теперь оторви от него длинный кусок и сплети венок по размеру моей головы.

…Разум кио уже вернулся к нормальному состоянию, свободному от эмоций, переживаний и ненужных мыслей, свойственных бестолковым хомо. То ли дело, когда командир дал задание – ты выполнила его, и по твоему телу тут же разливается приятная истома наслаждения. Что может быть лучше простой и понятной жизни: выполнил задание, получил волну удовольствия и с нетерпением ждешь нового задания? Лишь бы хозяин был доволен. Ну, или командир, назначенный хозяином, – от выполнения его приказов удовольствие нисколько не меньше…