Сосед будет сверху (СИ) - Левина Ксюша - Страница 8

Я делаю шаг назад и глотаю ртом воздух, ищу взглядом Офелию, которая, виляя задом, уже подстраивается под Шурика.

— Офелия, мать твою, отойди от этого террориста! А ты держи свой инструмент при себе! — строго говорю носорогу и оборачиваюсь к Дантесу. — Следи. За своей. Псиной! Сомневаюсь, что Эмма Робертовна желает воспитывать метисов. И я никуда не поеду, у меня много дел!

Мысль о том, что я могу оказаться в машине с Дантесом и двумя собаками, приводит меня в ужас. Я не готова весь день предотвращать собачий секс!

— А я не могу в другое время. Харе ломаться, Пушкина. Так и быть, собаку можешь вернуть домой. Жду тебя через пять минут на этом же месте.

Закатив глаза, я откидываю волосы за спину. Дантес демонстративно отвешивает поклон, а я показываю ему язык. Хватаю Офелию и убегаю, уверенная, что никуда не вернусь. Запрусь в квартире и подожду, пока гормоны успокоятся, меня ведь явно терзает что-то нездоровое. Может, сходить к эндокринологу и спросить, не шалит ли там что-то левое в организме, раз я стала падкой на мудаков? Ну явно же от такой заразы есть пилюли.

Так и вижу строчку в диагнозе: дефицит мудаков, требуется прививка.

Я никуда не пойду! Что? Сейчас только тридцать первое июня, новый месяц начинается лишь завтра — вот завтра и поговорим. Мы вообще не задокументировали, с какого дня стартуют мои отработки.

Однако, поднявшись к себе и накормив Офелию, я понимаю, что на деле у меня даже мысли не возникает остаться дома. Я умудряюсь собраться на автопилоте, пока мальтипу поглощает завтрак. Три минуты, и я уже стою на пороге квартиры расчесанная, умытая, в джинсах и дедовой кайфовой футболке с «AC/DC». Когда страшно, всегда тянусь именно к этой растянутой тряпке, больно уж она мне дорога.

— Что ты творишь, — утыкаюсь я лбом в прохладную поверхность двери и считаю до десяти.

Дышу глубоко и ровно, будто впрок.

Пушкина, ты встряла. Ты должна расслабиться и взять себя в руки.

— Офелия, ты за старшую, — говорю ей и выхожу из квартиры, прихватив рюкзак. Уже на ходу заталкиваю в него джинсовку и распихиваю по карманам мелочи.

Ладно, соберись! Ничего страшного, это для дела! Для дела, блин!

Нам нужно чинить тачки. Нужно чинить тачки.

Нужно.

Чинить.

Тачки.

Двери лифта открываются, я делаю шаг вперед. Двери закрываются, и только потом я замечаю, что в кабине не одна. Он стоит, засунув руки в карманы джинсов, и очень внимательно смотрит на меня враз потемневшим взглядом.

— Ты...

— Шурика отводил домой. — Его голос болезненно-напряженный, глаза шарят по моему телу, будто бы я случайно вышла голая.

— Ну я готова.

— Я вижу.

Не совсем понимаю, что он там видит, если смотрит так, и ловлю свое отражение в зеркале лифта. Щеки сразу заливает румянцем настолько, что я впервые вижу, как это происходит. Я, словно мультяшка, из белокожей становлюсь томатно-красной.

Вот, оказывается, на что пялится придурок!

Я никогда, ни при каких обстоятельствах, ни разу в жизни не носила лифчики, кроме спортивных. Размер позволяет мне натягивать что угодно на голое тело или на майку, в конце-то концов. Когда мы виделись с Дантесом в прошлый раз, я была в алкоголичке поверх топа, сейчас же по привычке натянула хлопковую тонкую футболку на голое тело. Повторюсь! Для меня это нор-маль-но. На самом деле, это совершенно асексуально, если у тебя «единичка». Это, блин, обычно! Больше всего на свете ненавижу «пустые» чашечки. Выглядит, будто школьница решила понтануться перед подружками и в мамином лифчике на дискотеку пришла! Потому отражение не кажется мне вызывающим, но у Дантеса явно другое мнение. Я вижу, куда именно он уставился.

Соски.

Да, обычно я не придаю им значения. Это такая же часть моего тела, как пальцы или волосы. Как правило, они не торчат, я не ношу ничего обтягивающего, но в квартире была гребаная жара, и тело покрылось испариной, а в подъезде и лифте чертов мороз — я всего лишь отреагировала на перепад температур. Ничего особенного, но тонкая ткань топорщится в очень определенных местах, а Дантес в это время облизывает пересохшие губы.

Извращенец.

Я никогда не сексуализировала свой внешний вид в удобных футболках. В юбках, топах, платьях — да, но не в этом. Ну как может возбуждать что-то с принтом «AC/DC», даже если надето на голое тело? А вот сосед, видимо, все отлично сексуализирует.

Меня пробирают мурашки, потому что чертовы сны сбываются: лифт, Этот Парень и я.

В воздухе пахнет им, и это в сто раз круче, чем я представляла — кофе, еле уловимый шлейф сигарет, кожанка. Не могу понять, что именно во всем этом мне нравится. Я не такая уж кофеманка, я терпеть не могу сигареты и не фанатею от кожаных курток, потому что для меня это очень привычный и домашний запах (вспомните моего рок-деда). Что со мной не так? И почему все это кажется таким волнующим? Наверное, я слишком много фантазирую. Слишком, мать его, много!

Дантес стоит напротив, запрокинув голову, и очень внимательно меня изучает, пока…

Стук-стук-стук, — лифт отщелкивает этаж за этажом.

Я не поднимаю глаз, так и стою, опустив взгляд в пол. Жду, когда мы доедем до первого этажа, и я уже наконец глотну свежего воздуха.

Стук-стук. Стоп.

Я чертовски быстро дергаюсь на выход, но двери почему-то не открываются. Я смотрю на табло — пятый этаж. В смысле? Мы застряли? Нет, нет, нет.

Нет!

Меня начинает трясти, потому что Дантес медленно убирает руку с панели, где только что нажал кнопку остановки лифта. Он склоняет голову набок, изучая меня. Протягивает ко мне руку, а я не уворачиваюсь, будто он пес, которого нельзя провоцировать резкими движениями. Кончики пальцев Дантеса касаются моей красной щеки.

— Ауч, — шепчет он, наполняя кабину лифта нервным напряжением, которое теперь беснуется в моих легких, мешая дышать. — Так и думал, что они раскалены.

Он шепчет. Почему он шепчет? Почему нельзя говорить нормально?

Я чувствую, как тело покалывает то тут, то там. В горле сохнет, губы как-то сами собой раскрываются, будто кто-то шарахнул меня «Империусом» и заставляет ждать поцелуя.

Пальцы Дантеса. На моей. Щеке.

Я не могу поверить.

Они уже гладят мои скулы и шею. Дантес наклоняет голову вперед и сдвигает брови, будто размышляя о чем-то напряженно. Он ведет подбородком вправо-влево, дергает уголком губ. Почему он делает что-то настолько простое, а у меня внизу живота все скручивается так, что хочется сжать бедра? Или сбежать. К себе.

В джакузи.

Не могу. Не могу. Не могу!

Дантес снова склоняет голову набок и делает ко мне ленивый расслабленный шаг. Когда он успел запустить вторую руку в мои волосы? Почему массирует кожу, почему от этого в животе пульсирует огненный шарик? Почему я хочу закрыть глаза и тереться щекой о его раскрытую ладонь?

Он выглядит так, будто решает сложную задачу. Или сопротивляется. Или думает, как бы поизощреннее на меня напасть.

Это нормально, что я чувствую на губах его дыхание? Пожалуйста, пусть оно будет со вкусом сигарет или перегара, пусть это будет отвратительно. Пусть он уже сделает это, и мне настолько не понравится, что меня стошнит и все пройдет.

Хрен мне.

Потому что вместо ужаса и отвращения я ощущаю совсем другое. В эту самую минуту, поджав пальцы на ногах, я напрягаю бедра, и... боже, цепляюсь за его предплечья? С каких пор? Когда это произошло? Да что за провалы в памяти, мать вашу?

— Если будешь хорошо себя вести, я тебя поцелую, — звучит до невозможного хрипло.

Он что, сам дьявол? Почему говорит так по-дьявольски? Почему эта мерзкая фраза ничего не испортила? Почему я готова, как Офелия перед бобром, помахать хвостиком и спросить, что должна сделать хорошая девочка, чтобы ее хозяин остался доволен?

Мое дыхание срывается окончательно, грозя мне обмороком от недостатка кислорода. Я вздрагиваю, ощутив натяжение в волосах. Я чувствую, как мою голову бесцеремонно наклоняют, чувствую прохладу пальцев на раскаленной коже. Я прекрасно визуализирую, что может случится дальше, уже могу это ощутить.