Барин-Шабарин 4 (СИ) - Старый Денис - Страница 15

Вот интересно, а была ли уже в России дуэль с использованием револьверов? Думаю, что нет. Я предлагал стреляться именно с использованием этого оружия. И после того, как на подобное согласилась другая сторона, почувствовал даже некоторое торжество.

Я неустанно тренировался в не таком уж и лёгком деле, как стрельба из револьверов. Моя рука привыкла к тяжести оружия, я практически интуитивно целюсь, и, что важнее всего, попадаю. И для меня как человека из будущего, отлично стрелявшего пистолетов и часто навещавшего тиры, револьвер намного привычнее, понятнее, чем современные дуэльные пистолеты.

Я не стал объяснять Мирскому, что тот удар по наглой морде Печкурова в офицерском собрании не был столь уж эмоциональным и бездумным порывом. Во-первых, так я не оставлял шансов Печкурову отказаться от дуэли. Ведь по негласному кодексу чести можно отказаться стреляться, если тебя оскорбили. Общество, конечно, осудит отказ, но катастрофического урона чести не должно случиться. Однако уж если случился унизительный физический контакт: пощёчина, толчок или пинок, — то отказаться от дуэли просто невозможно. В противном случае дворянина перестают принимать в обществе. Он считается трусом, попросту теряет честь.

Во-вторых, когда сегодня вечером я сделал столь решительный вызов на дуэль, единственный магазин, где можно было бы приобрести дуэльные пистолеты, был уже закрыт. А его хозяин, не без моего содействия, должен был, как «истинный немец», предаваться исконно русской традиции — напиваться по пятницам. По крайней мере, я на это надеялся, когда заглянул в оружейную лавку, прикупил там неплохое нарезное ружьё, а кроме денег ещё подарил хозяину две бутылки редкого в России, но модного в Европе абсента. Дуэль же была назначена на раннее утро, когда, даже если хозяин магазина не напьётся зелёным алкоголем, его оружейная лавка будет явно еще закрыта.

Между тем, как гласит дуэльный кодекс, на каждую дуэль должна покупаться новая пара пистолетов, причем брать у кого-то оружие считалось не лучшим выходом. Так что логично, что на предложение Мирского стреляться редкими и дорогими револьверами мой оппонент отреагировал положительно. Тем более, что оружие остается у победителя дуэли, а английские револьверы были хоть и горячо обсуждаемы в офицерской среде, но диковинны — мало кто их видел. Печкурова подводило его стремление выделиться из толпы и оставаться в центре внимания.

Иными словами — всё пока что шло так, как я и рассчитывал.

— Пойдёмте, Святополк Аполлинарьевич, спать! — сказал я Мирскому, и, не дожидаясь ответа, встал, направляясь в свою спальню.

Крайне важно было выспаться. От этого зависит, не дрогнет ли моя рука, не подведут ли глаза.

Меня разбудила Саломея. Девчонка, скорее всего, вовсе не спала да все поглядывала на часы, которые я ей временно дал. И почему тут будильников нет? Нужный же предмет!

— Ну, будет тебе, — просыпаясь, улыбнулся я. — Чего хоронишь живого?

Глаза у девушки были заплаканные. Она смотрела на меня, словно прощалась. И радостно понимать, что обо мне искренне беспокоятся, и не люблю я эти телячьи нежности и мокроту.

— Рассказывают, барин, что тот господин, с коим вы драться будете, зело умелый стрелок, — шёпотом, будто выдавала мне страшную тайну, сказала Саломея.

— Не смей во мне сомневаться! — сказал я, улыбнулся и продолжил: — Мне ещё тебя за достойного парня замуж выдавать.

Девушка зарделась, её лицо стало красным, как помидор. А я подумал, что нужно бы показать Саломею доктору. Порой такая вот красота может свидетельствовать о том, что у девушки не всё в порядке с сердцем. Ну или это просто резкая реакция молодой девушки на очевидные вещи. Не в меня же влюбилась?

Я одевался с весёлом настроении. Поймал себя на мысли о том, что, если бы я жил не в реальности, а в каком-то кино, то как раз теперь должна была звучать красивая, мелодичная героическая музыка. Герой собирается покарать злодея, и режисёру нужно усилить момент ожидания справедливого возмездия.

Солнце ещё не вошло в свои права, ночь пыталась сопротивляться рассвету, а мы уже были на оговорённом месте. Я оглянулся — в таком сумраке стрелять было бы сложновато. А заодно определил примерную силу ветра, рассчитал в голове вероятные погрешности. Да, при стрельбе из пистолета такой фактор, как ветер, мало влияет, все же малая дистанция, но теперь нельзя было не заметить, что ветер усиливался, как говорят снайперы, до «полного».

— Вы весьма уверенно ведёте себя, — заметил Мирский, когда я облизывал палец и определял точное направление ветра. — Алексей Петрович, вы настолько убеждены, что дуэль для вас будет успешной?

Я достал белоснежный платок, обтер палец. Мирский с недоумением наблюдал за моими манипуляциями.

— Если я начну поддаваться эмоциям, размышлять о том, насколько удачлив и насколько меня любит Бог, то может дрогнуть рука, я могу сделать нечто преждевременно, напитавшись чувствами. Зачем же? — с показным равнодушием сказал я.

Мы прибыли на место, в лес, хотя тут разве что на склонах гор росли деревья, но всё-таки территорию, где массово растут деревья, пусть и на камнях, я посчитал лесом. Выбрав один из больших камней, я присел на него и любовался красивым рассветом и открывающейся взору Балаклавской бухтой. Словно место для убийства выбирал кинорежиссер. Ведь главный герой, если и обязан по сценарию умереть, то должен это исполнить красиво, в знаковом месте.

«И не так уж и красиво… Точно место не для смерти главного героя. Говорят, что на Камчатке очень красиво, да добираться туда долго…» — думал я, улыбаясь.

— Поразительное спокойствие, — прокомментировал Мирский.

— А не задерживается ли мой обидчик? — заметил я, посмотрев на часы.

— Едут, — с разочарованием сказал мой секундант.

Он явно хотел, чтобы Печкуров опоздал на дуэль. Оставалось еще минут двадцать — и тогда, даже если бы мой оппонент и приехал, поединок не состоялся бы. Более того, Печкурова признали бы трусом. Наверное, и такой результат меня бы устроил.

Вздымающаяся вдали пыль, однако, подсказывала, что мой оппонент не собирался пропускать веселье. Он лихо, верхом на коне, в сопровождении одного человека, стремился сюда, чтобы побыстрее либо убить меня, либо умереть самому.

Еще лошадь не остановилась, как Печкуров спрыгнул на землю, чуть было не упал, но проявил чудеса, если вспомнить, что он не кавалерист, а морской офицер, джигитовки. Или они еще не протрезвели? Иногда пьяных, совершающих невообразимые акробатические кульбиты, невозможные по трезвому, как будто Бахус оберегает. Вот и я умеренно надеюсь на то, что мой соперник нетрезв.

— Хорошо, что именно мы позаботились взять доктора, — сказал Мирский, наблюдая за этими лихими офицерами.

— Вы извините, господин Мирский, но меня не брали, а я прибыл, дабы выполнить свой долг, чтобы два молодых человека не поспешили на встречу с привратником рая Архангелом Михаилом… Это если в рай попадут… — проявляя недовольство, говорил доктор.

Хотелось напомнить доктору Сергееву, сколько именно он запросил денег за свой «долг». Семьдесят рублей! За такие деньги уже можно было полное обследование мне сделать… И моей четверке лошадей в придачу, а он возмущается.

— Если господа не передумали, то начнем, помолясь! — сказал секундант Печкурова.

Сильный ветер доносил до меня от этого господина дивный аромат сивушных масел, свойственный благородному перегару.

Печкуров смотрел на меня с явной ненавистью, я же ему платил презрительной усмешкой. По правилам нам разговаривать запрещено. Теперь только пули могли сказать своё веское слово. Однако порою взгляд может сказать намного больше, чем долгая и даже самая экспрессивная речь.

Впрочем, ситуация была предельно ясной и без слов и даже взглядов. Говорить — только лишь сотрясать воздух, унижая себя в стремлении унизить своего противника. Играть «в гляделки» — напрягать глаза, которые стоило больше закрывать от воздействия сильного ветра и пыли, а то слезиться начинали. Того и гляди, промахнусь.