Развод в 50. Муж полюбил другую (СИ) - Караева Алсу - Страница 3

Старшие сыновья. Мальчики погодки…

Старший Мурад, серьезный, как его отец, уже с собственной семьей, с двумя прекрасными дочерьми.

И средний Ахмед, тоже семьянин, пока что с единственным сыном, но жена уже беременна вторым сыном.

Я представляю их лица, когда они стояли перед дверью, а я не могла найти в себе силы открыть.

— Мама, я не могла их видеть… такой, — мой голос звучит как чужой, надломленный, словно старая пластинка.

— Какой такой? — мама садится рядом, и её тон смягчается. От неё пахнет домом и свежей выпечкой. — Брошенной? Несчастной? — она берет мои ледяные руки в свои теплые ладони. — Дочка, у тебя четверо детей, которые любят тебя. А ты заперлась тут и целую неделю живешь в темноте.

Неделю?

Что-то внутри меня переворачивается.

— Ты ошибаешься, прошел уже месяц… — я поднимаю взгляд, и внезапно мир вокруг начинает терять четкость.

По маминому лицу пробегает тень беспокойства, морщинки вокруг глаз становятся глубже.

— Рания, сегодня ровно семь дней, как Рамазан ушел.

Я смотрю на нее, пытаясь осмыслить сказанное.

Время в моей голове перепуталось, дни слились в бесконечную череду пустоты.

В груди разливается холод. Это страшнее, чем боль — это осознание, что я теряю связь с реальностью.

— Фарид и Лейла скоро вернутся с горнолыжного курорта, — продолжает мама, и в её голосе звучит тревога. — Они пока ничего не знают, и тебе придется им рассказать.

При упоминании младших детей что-то оживает внутри. Фарид, серьезный, вдумчивый, с моими глазами. И Лейла, моя единственная дочь, гордость и радость, мечтающая стать врачом.

Что я им скажу? Как объясню, что их отец предпочел женщину младше меня, женщине, которая родила ему четверых детей?

Зумрут.

Рамазан даже не сказал кто она, сколько ей лет, где они познакомились…

— Как они там? — спрашиваю я, вспоминая звонки детей, на которые я отвечала механически, не вслушиваясь в их радостные голоса.

— Прекрасно, — отвечает мама с легкой улыбкой. — Судя по фотографиям, они наслаждаются каждой минутой, — она сжимает мою руку. — Но они возвращаются через неделю, и им нужна будет их мать. Настоящая мать, а не привидение.

Её слова пронзают меня, как острие ножа. Привидение… вот кем я стала. Призраком той женщины, которая когда-то смеялась, любила, строила планы.

Я медленно поднимаюсь, чувствуя, как каждая мышца протестует против движения.

— Я приму душ, — говорю я спокойно, удивляясь твердости своего голоса. — И приведу себя в порядок. Потом мы можем выпить чаю.

Мама смотрит на меня с подозрением, явно не веря этой внезапной перемене.

— Хорошо, — наконец кивает она, в глазах тревога. — Я заварю твой любимый.

В ванной я долго стою перед зеркалом, разглядывая свое отражение. Чужое лицо смотрит на меня — постаревшее, измученное, с тенями под глазами. Я включаю воду и позволяю ей течь, смывая дни оцепенения. Под горячими струями меня настигает воспоминание:

— Ты меня когда-нибудь любил?

— Я думал, что любил. Но теперь понимаю, что то было не настоящим чувством. Это был долг, ответственность, привязанность. Называй как хочешь. Но не любовь. Не такая, как с ней.

— Ты влюбился как мальчишка? В свои пятьдесят?

— Да, Рания, именно так. Я понял, что ещё не поздно быть счастливым. По-настоящему счастливым.

Горячая вода смешивается с солеными слезами на моем лице. Я позволяю себе этот момент слабости, зная, что внизу меня ждет мама, и перед ней нужно быть сильной.

Облачившись в чистое платье и собрав волосы, я спускаюсь на кухню. Запах свежезаваренного чая с мятой наполняет пространство. Мама уже разлила его по чашкам и теперь сидит, выпрямив спину, словно готовясь к бою.

— Ты выглядишь лучше, — одобрительно кивает она, окидывая меня оценивающим взглядом.

— Я в порядке, — отвечаю я, садясь напротив. — Ты права, мама. Мне нужно было время, чтобы прийти в себя, но теперь я буду жить дальше.

Мой голос звучит ровно, почти убедительно. Я поднимаю чашку к губам, делаю глоток, но чай кажется безвкусным.

Мама смотрит на меня проницательно, не веря этой внезапной трансформации.

— Рания, тебе не нужно притворяться передо мной.

— Я не притворяюсь, — я встречаю её взгляд, удерживая маску спокойствия, хотя внутри все кричит. — Я решила, что не стоит тратить жизнь на человека, который меня не ценил, — глубокий вдох. — Я уже не люблю его, мама. Он уничтожил мои чувства свои уходом.

Эти слова самая большая ложь, которую я когда-либо произносила. Каждый слог отзывается болью в сердце. Но мама не настаивает, лишь кивает, соглашаясь поддержать эту игру.

— При разделе имущества я настою, чтобы этот дом остался мне, — продолжаю я, отчаянно цепляясь за практические вопросы, чтобы не соскользнуть в бездну отчаяния. — У меня есть планы на него.

Не знаю зачем я уточняю это, потому что Рамазан сказала, что оставит его мне…

Но он врал мне про свою любовь ко мне, почему я решила, что теперь он выполнит обещания?

Да, попрошу отписать мне этот дом.

— Какие планы? — интересуется мама, и в ее глазах мелькает облегчение, по крайней мере, я думаю о будущем.

Планы? Какие планы могут быть у женщины, чья жизнь рассыпалась как труха?

— Пока не знаю точно, — я отвожу взгляд, рассматривая узор на чашке. — Но я не хочу, чтобы он достался… не мне.

Произнести её имя выше моих сил.

Мама протягивает руку и накрывает мою ладонь своей.

— Рания, я на твоей стороне. Что бы ни случилось, помни это.

В её глазах понимание и сочувствие, которое я не могу вынести сейчас. Потому что если кто-то пожалеет меня, по-настоящему пожалеет, я рассыплюсь окончательно.

Только сама я могу пожалеть себя. И я уже достаточно уделила этому время.

Хватит…

— Я знаю, мама, — слова выходят сдавленными. — Спасибо, что приехала.

Мама вздыхает, не отводя взгляда от моих глаз — глаз, которые, я знаю, выдают меня, несмотря на все усилия сохранить лицо. Только я все равно буду настаивать на своем.

— Я не позволю тебе замуровать себя в этих стенах, — твердо говорит она. — Что бы ты ни думала, жизнь продолжается.

— Продолжается, мама, — спокоынйм голосом подтверждаю ее слова.

Я делаю глоток чая, не чувствуя вкуса.

Да, жизнь продолжается. Вот только моя, кажется, закончилась неделю назад в этой самой комнате, когда мужчина, с которым я прожила тридцать лет, сказал, что любит другую.

— Мама, — раздается встревоженный голос из гостиной. — Мама, где ты?

— Мы на кухне, — отзывается мама.

Поворачиваю голову и вижу встревоженного Мурада, залетевшего в кухню. В глазах старшего сына столько тревоги, что сердце заполошно бьется. Успеваю только повернуться в его сторону.

— Наконец-то, мама! — вихрем подлетает и сжимает в крепких объятиях, что у меня спирает дыхание. Еще немного и у меня хрустнут кости ребер, но я молчу. Вдыхаю такой родной запах сына, его привычный парфюм. — Почему ты его не остановила? — шепчет мне отчаянно в волосы.

Почему ты его не остановила?

Слова сына бьют меня сильнее пощечины матери. Я немею, застываю в его объятиях, не в силах произнести ни звука. Мир вокруг словно замедляется, а в голове лишь эхо его вопроса.

Наконец Мурад отстраняется, держа меня за плечи, как будто боится, что я упаду. Взгляд его — копия отцовского — пронзительный, требовательный. То же строгое выражение лица, те же жесткие складки возле рта.

Это так больно — видеть Рамазана в чертах сына.

— Мурад, — мой голос звучит неожиданно спокойно, хотя внутри поднимается волна горечи, — я не понимаю, о чем ты.

Мурад переводит взгляд на мою мать, потом снова на меня. Я замечаю, как его широкие плечи напрягаются под дорогим пиджаком — он весь как натянутая струна.

— Год, мама. Целый год папа встречался с этой женщиной, — говорит он, и каждое слово как острие ножа.