Развод в 50. Муж полюбил другую (СИ) - Караева Алсу - Страница 2

Она преследовала меня повсюду.

Поначалу я думала, что схожу с ума. Этот голос, это обещание гналось за мной, словно молотком ударяло по темечку, свистело в ушах, крутилось в мозгу…

Поначалу я даже не помню когда спала. Проваливалась в беспокойное марево, откуда с бешено колотящимся сердцем рвалась обратно, просыпалась от собственного воя.

Поначалу было настолько больно, что я звонила с утра детям и бодрым голосом придумывала причины почему меня сегодня не будет дома: то музей, то театр, то симфонический оркестр, то занятия йогой, а потом плавание в этом же фитнес клубе в бассейне, то курсы гончарного искусства, о которых я давно мечтала…

Я врала бесподобно. Даже если дети не верили, а приезжали посмотреть, вдруг мама все же дома, то в первый раз выяснили, что мама все замки в доме поменяла, поэтому их ключи не подходят. Поэтому остались на улице. А потом мне звонили. Только я ведь была “занята по расписанию”, поэтому сбрасывала сразу звонок на телефоне, который непременно был на беззвучном, и писала короткую смс: “Занята”.

Так прошел месяц моего заточения.

Месяц моего вранья собственным детям.

Месяц, как я выла в голос по ночам в нашей с Рамазаном спальне так, что наутро могла только хрипеть.

Месяц я оплакивала свою боль, свое прошлое, свою любовь, которые с корнями вырвали в один единственный вечер.

Месяц как не включала в доме свет, потому что мое персональное солнце потушили.

Как другие женщины переживают развод я не представляла.

Сама я умирала изо дня в день.

И это самое страшное.

Я уже мечтала, чтобы просто не проснуться в один прекрасный момент.

Чтобы все внутри, что раздирает меня на куски, вмиг закончилось. Чтобы я перестала чувствовать всю эту какофонию чувств.

Чтобы пришла уже спасительная тьма и поглотила мой разум… потому что я уже сходила с ума.

Рамазан соврал, когда сказал, что я ни в чем не буду нуждаться. Он безбожно меня обманул…

Потому что я в нем нуждалась. Безумно, чудовищно, адски нуждалась именно в нем.

Он был моим спасителем и моим карателем одновременно.

Казалось, что он вот-вот вернется, что войдет в дверь и скажет, что эта была всего лишь тупая ослиная шутка и он не собирался так жестоко со мной поступать…

Только дни шли… А я уже на следующий день с утра после его признания и ухода сменила замки в загородном доме, где он и открыл мне всю правду.

Даже если бы он вернулся обратно, тоне смог бы открыть дверь… Ведь ключей-то у него не было.

Я понимала, что схожу с ума, когда как истеричка смеялась до хрипоты, когда вспоминала, что у него нет ключей от этого дома.

И все же понимала, где-то очень глубоко в душе, что он не вернется…

Но все же надеялась…

Дура, что сказать!

Но как перечеркнуть тридцать лет брака? Как закрыть глаза на тридцать лет семейного счастья, которые как оказались, были навязаны мужу его отцом вначале, а потом я стала привычкой… Привычкой!

Гребаной привычкой!

Скучная…

Обыденная…

Закостенелая…

Привычка, зараза!

Нет, видите там у него искры, а здесь…

А здесь…. спокойствие, стабильность, уют, пироги, порядок…

Только начавшаяся злость сменялась полным упадком сил.

Было ощущение, что всю энергию высосали. Душу вывернули наизнанку и кинули в жерло огнедышащего вулкана.

Я прошла через персональный ад на земле. Мою грудную клетку наживую вскрывали изощренно ножовкой, с садистским удовольствием вынимали сердце и душу, измывались, окуная в кипящий котел с осколками стекла, а потом засовывали что осталось в с трудом дышащее тело абы как, но не прекращая изгаляться. И так же с особым жестоким удовольствием, чтобы причинить еще больше боли, кустарно зашивали место распила. А порой просто гвозди вбивали в грудную клетку, чтобы кости хоть как-то не расходились.

Нуждалась ли я после этого в чем-то?

Только в блаженном покое.

А он все не шел.

Я каждую ночь горела как в предсмертной агонии. Но никак не умирала. Смерть меня обходила десятой дорогой. А может, мне надо было еще помучаться? может быть, у меня там по карме столько грехов намотало за предыдущие жизни, что в этой отведена роль расплаты за содеянное.

Я не знала.

Я уже ничего не хотела знать.

Когда Рамазан уходил он обещал, что я не буду ни в чем нуждаться. Но он соврал. А я осталась.

Я бы так и мучилась дольше месяца, если бы в тот день не приехала… моя мама.

Она тогда так молотила дверь, что никогда бы не подумала, что ей уже как почти семьдесят лет.

Я сначала подумала, что дети, но телефон не звонил, как обычно в их приход.

А потом я тихонько спустилась на носочках вниз и услышала мамино:

— Открой, Рания, — и молотила по двери.

Я даже подумала сначала, что это мой очередной кошмар. Что и не мама это вовсе. Да и не могла она приехать, слишком далеко жила. Она так и не перебралась ко мне из села. Ей всегда важно было оставаться в родных стенах.

А тут без предупреждения.

— Рания, я знаю, что ты там, — продолжала колошматить она полотно двери.

И тогда я будто ото сна проснулась. У нее ведь возраст. А вдруг что с сердцем. Она единственная кто у меня осталась из взрослого поколения

И стало страшно.

Ринулась к двери и трясущимися руками начала открывать все замки и крючки на двери. Мама перестала вламываться в мое убежище. А я все открывала. Даже подумала, что она в обморок упала…

Но никак не ожидала что в воздухе разнесется звонкая и вместе с тем оглушающая меня пощечина. Я даже не поняла что произошло поначалу… А потом…

— Ты меня в могилу решила вогнать!

Щека горит от маминой пощечины — резкой, неожиданной, как гром среди ясного неба. Я замираю, не в силах поднять глаза. Внутри — пустота, словно из меня выкачали всё живое, всю душу, оставив лишь оболочку.

Неужели дошла до того, что родная мать вынуждена приводить меня в чувство, как провинившуюся девчонку?

Мама хватает меня за плечи. Её пальцы впиваются в кожу, не до боли, но достаточно сильно, чтобы вернуть в реальность. Она практически втаскивает меня в дом, и я подчиняюсь безропотно, механически переставляя ноги.

— Боже праведный! — выдыхает она, когда мы оказываемся в гостиной.

Её взгляд скользит по идеально расставленным подушкам, по хрустальным поверхностям столов без единого отпечатка, по полу, который можно использовать вместо зеркала.

Морщинистые руки дрожат, когда она решительно распахивает тяжелые шторы, которые я не открывала с того дня.

С того самого дня, когда Рамазан сказал, что больше не любит меня.

Яркий солнечный свет врывается в комнату, безжалостно обнажая стерильную чистоту моего убежища. Пыль танцует в солнечных лучах, единственное, что движется в этом застывшем пространстве, не считая моего дыхания.

— Здесь так чисто, что можно операции делать, — мама качает головой, — но темно, как в склепе.

Она распахивает окна, и свежий воздух врывается внутрь, заставляя меня вздрогнуть. Я чувствую запах цветущих яблонь с улицы, и на секунду меня накрывает воспоминание:

Рамазан обнимает меня под этими яблонями, шепчет, что никогда не отпустит. Мы только что купили этот дом. Наш первый собственный дом после стольких лет съемных квартир.

— Садись, — голос мамы вырывает меня из воспоминаний. Она указывает на диван, и я покорно опускаюсь на краешек.

Только сейчас замечаю свое отражение в стеклянной дверце шкафа: осунувшееся лицо, потухшие глаза, растрепанные волосы. На мне все та же домашняя рубашка, которую я так же надевала в тот день. Потом я ее каждый день стирала и заново надевала. Не знаю чего хотела добиться этим…

Я машинально разглаживаю ткань — безупречно чистую, но мятую от долгого сидения на корточках перед приходом матери.

— Мурад и Ахмед звонили мне каждый день, — начинает мама, нависая надо мной. — Каждый божий день, понимаешь? — её голос дрожит от едва сдерживаемого гнева. — Они с ума сходили от беспокойства! А ты отказывалась с ними видеться!