Развод в 50. Муж полюбил другую (СИ) - Караева Алсу - Страница 1

Я стою у окна, вытирая руки об фартук. На кухне пахнет корицей и ванилью — готовлю любимый пирог Рамазана на десерт. Тесто уже готово, осталось только наполнить его яблоками.

Через месяц у нас годовщина — тридцать лет. Три десятка лет вместе. Забавно, но я помню наше первое свидание так ясно, будто это было вчера, его строгий взгляд, как он поправлял воротник белоснежной рубашки, наши неловкие разговоры. А сегодня мы с ним уже родители четверых детей и бабушка с дедушкой трех внуков.

Улыбаюсь своим мыслям, представляя, как удивится Рамазан подарку, который я приготовила. Целый месяц втайне от него собирала старые фотографии, заказала огромный семейный альбом с гравировкой. Даже дети помогали — присылали снимки, о которых я уже забыла.

Входная дверь хлопает, и я вздрагиваю. Рамазан вернулся раньше обычного. Странно, обычно он в это время на совещании.

— Рамазан? — окликаю его, вытирая муку с рук. — Что-то случилось?

Он молча проходит на кухню. Я замираю. Его лицо напряжено, взгляд избегает моего. В висках начинает стучать.

— Нам нужно поговорить, — без привычного приветствия наконец произносит он, садясь за кухонный стол.

Что-то в его интонации заставляет меня похолодеть. Машинально снимаю фартук, вешаю на крючок. Руки становятся ледяными.

Сажусь напротив него, стараюсь улыбнуться, но губы не слушаются.

— Что случилось? Проблемы на работе?

— Нет, — он барабанит пальцами по столу, как всегда, когда нервничает. — Дело в нас.

Сердце падает куда-то вниз. Я знаю Рамазана тридцать лет, каждый его жест, каждую интонацию. И сейчас он выглядит решительным. Непоколебимым.

— Я с тобой достаточно прожил, — наконец говорит он, опуская глаза на сцепленные в замок руки.

— Тридцать лет, — шепчу одними губами, будто напоминая ему.

— Да, — раздраженно подтверждает он, и на его лице читается вселенское недовольство. — Тридцать долгих лет.

Воздух становится густым, тяжелым. Я смотрю на его руки — широкие, сухие, сильные руки, которые держали в ладонях моё лицо, когда он впервые поцеловал меня, которые держали наших новорожденных детей, которые всегда дарили мне чувство защищенности.

— У нас уже дети и внуки, — пытаюсь шутить, но выходит нервное блеяние.

— И только сейчас я понимаю, что по-настоящему полюбил, понимаешь? — он сжимает кулаки и смотрит так, словно я должна проникнуться его признанием.

Мир останавливается. Слова ударяют больнее пощёчины. Мне кажется, что я ослышалась или что это какой-то глупый розыгрыш.

— Я всегда тебя одного любила, — слова раздирают горло отравленными иглами. Кухня начинает медленно вращаться перед глазами.

— А мне тебя навязали. Ты была как привычка. Надо было семью создавать. — его слова звучат отстранённо, будто говорит не о нас, не о нашей жизни, а о какой-то абстрактной ситуации.

— Что? — единственное, что могу выдавить из себя.

— Отец в своё время даже не спросил, хочу ли я тебя в жены брать, — строго чеканит он баритоном, отчего я сжимаюсь как комок боли.

В памяти возникает наша свадьба — я в белом платье, такая юная, счастливая. В нашем селе было принято плакать при замужестве, а я как дурочка скрывала улыбку. От счастья. Не могла поверить, что выхожу за такого любимого парня. Вот наша первая ночь, его нежные прикосновения. А вот рождение первенца — как Рамазан прослезился, но быстро вернул себе серьезность, держа на руках сына. Всё это было ложью?

— Тридцать лет. — повторяю, как заклинание, цепляясь за число, будто оно имеет какую-то магическую силу.

— Да, чёрт побери, тридцать долгих лет! — от злости он ударяет кулаком по столу так, что я дергаюсь и вжимаюсь в спинку стула. — А теперь я хочу быть счастливым, — снова становится спокойным и говорит уже уставшим голосом. — Я устал от всего. Только с Зумрут я чувствую себя по-настоящему счастливым.

Зумрут. Имя врезается в сознание калёным железом. Имя женщины, которая важнее наших тридцати лет, важнее наших четверых детей, важнее трёх внуков, важнее меня.

— Кто она? — голос почти не слушается.

— Не важно. Важно, что с ней я ощущаю то, чего никогда не испытывал с тобой.

Смотрю на него — такого знакомого и такого чужого. Тот же ровный пробор в тёмных волосах с проседью на висках, те же тонкие губы, прямой нос, властный подбородок. Тот же брелок с инициалами на ключах, та же привычка постукивать пальцами по столу. Но внутри этого знакомого тела — совершенно незнакомый мне человек.

— Скажи, что ты шутишь, — слышу свой голос будто со стороны. — Прошу, скажи, что это какая-то глупая шутка.

— Я хочу развода, Рания, — отчеканивает он тем же тоном, каким обычно отдаёт распоряжения подчинённым. — Я заберу свои вещи сегодня.

— Но дети. Что я скажу детям? — хватаюсь за эту мысль, как утопающий за соломинку.

— Дети уже взрослые. Ты прекрасно знаешь, что старшие заняты своими семьями, а младшие скоро поступят в университет, поэтому погружены в учебу.

Его слова звучат так холодно и расчётливо, будто он давно всё спланировал и просчитал. Пока я пекла пироги и собирала фотоальбом, он выстраивал свою новую жизнь — без меня.

— Ты меня когда-нибудь любил? — вопрос вырывается сам собой, и уже в момент произнесения я понимаю, как жалко это звучит.

Рамазан отворачивается к окну. Снаружи идёт дождь — крупные капли стекают по стеклу, как слёзы, которые я сдерживаю из последних сил.

— Я думал, что любил, — наконец произносит он. — Но теперь понимаю, что то было не настоящим чувством. Это был долг, ответственность, привязанность. называй как хочешь. Но не любовь. Не такая, как с ней.

Каждое его слово — как удар ножом. Мне кажется, что я физически ощущаю, как внутри что-то обрывается, рвётся на части. Тридцать лет жизни перечёркнуты одной фразой. Тридцать лет, которые для меня были наполнены любовью, для него оказались лишь обязательством.

— И когда ты… познакомился с ней? — выдавливаю из себя вопрос, хотя каждое слово даётся с трудом.

— Это не имеет значения. Но именно с ней я чувствую себя счастливым, — отвечает он, и мне кажется, что его голос теплеет, когда он говорит о ней. Это ещё больнее.

Ещё один удар. Она намного моложе меня? И, наверное, красивее. И успешнее. И лучше во всём.

В памяти всплывает моё отражение в зеркале сегодня утром — седеющие волосы, морщинки вокруг глаз, руки с проступающими венами. Тело, родившее четверых детей.

— Ты влюбился как мальчишка? В свои пятьдесят? — пытаюсь придать голосу иронию, но выходит только горечь.

— Да, Рания, именно так, — он смотрит прямо в глаза. — Я понял, что ещё не поздно быть счастливым. По-настоящему счастливым.

— А мы с тобой. — моргаю, сдерживая слёзы. — Наша семья. всё это время.

— Ты была хорошей женой, — говорит он, словно это должно меня утешить. — Хорошей матерью нашим детям. Но между нами никогда не было той искры, понимаешь?

Не было искры? А как же те ночи, когда мы не могли оторваться друг от друга? Как же наши путешествия, когда мы забывали обо всём на свете? Как же тысячи мелочей, которые составляли нашу жизнь — его любимый кофе по утрам, который я научилась варить идеально, книги, которые мы обсуждали, фильмы, которые смотрели вместе, наши семейные шутки? Всё это было фальшивкой?

— Я хочу, чтобы ты знала, — продолжает он, выпрямляясь и становясь ещё более официальным, — я обеспечу тебя финансово. Дом останется тебе, я продолжу оплачивать обучение младших. Ты ни в чём не будешь нуждаться.

Ты ни в чем не будешь нуждаться…

Ты ни в чем не будешь нуждаться…

Ты ни в чем не будешь нуждаться…

Эта фраза звучала у меня в голове из раза в раз. На повторе. Изматывала. Тарабанила.