Новая сестра - Воронова Мария - Страница 11

Поэтому понимать совсем не обязательно, достаточно знать и доносить до сотрудников. Совсем не нужно себя упрекать, что программные речи вождей и передовицы «Правды» она на собраниях не пересказывает своими словами, а зачитывает вслух. Так надежнее, вернее. Иначе получился бы «испорченный телефон», дурацкая игра, в которую самозабвенно играют дети. Ну а они в комитете все взрослые люди, и у них не игра, надо доносить до масс максимально точно. В конце концов, партия доверила ей ответственный пост, чтобы она проводила генеральную линию, а не делилась своим мнением, которое яйца выеденного не стоит.

А так получается другая детская игра, в попугая? Повторюшка, как дразнятся Нина с соседским Петей? Ну и что, лучше так, чем ее идеологическая ошибка укоренится в головах коллектива. Медики вообще люди идеологически незрелые, много враждебного элемента, особенно среди старых докторов, среди которых многие понимают свою незаменимость и наглеют. И так внушают свои ретроградные убеждения молодежи, а если еще и парторг начнет отсебятину пороть, вообще караул.

Ничего, главная партийная работа не в речах и собраниях, а в заботе о людях. Мура поморщилась, потому что в ближайшее время ей предстояло позаботиться о зарвавшейся медсестре Антиповой. У нее не было сомнений в том, что она правильно не дала ход ее кляузе на Воинову. Элеонора Сергеевна образцовая старшая сестра, ее снять – это обезглавить всю неотложную хирургическую помощь. Правда, она не член партии, но участница обороны Петрограда, да и вообще достойная женщина. Всегда вежливая, скромная, жена профессора даже понаглее могла бы себя вести. Муре сразу не верилось в антиповскую балладу о том, как Воинова возомнила себя барыней и глумилась над бедняжкой-сестрой, как над последней прислугой, внезапно перевернув стерильный стол. А на неподготовленного человека, не знакомого ни с Элеонорой Сергеевной, ни с суровыми правилами асептики и антисептики, донос Елены Егоровны произведет сильное впечатление. Особенно вывод, что подобных замашек Воинова набралась не у кого иного, как у собственного мужа, офицера царской армии, между прочим. И нигде в этой прекрасной бумаге не написано, что он с восемнадцатого года воевал на стороне большевиков, а до этого где бедняге было еще служить, Красной армии-то не было…

Хорошо, что донос не полетел сразу наверх, где не знают ни супругов Воиновых, ни Антипову, и понятия не имеют, что Елена Егоровна из кожи вон лезет, лишь бы подсидеть свою начальницу. Так хочется ей на руководящую работу, так хочется, что и парторга она не пожалеет на пути к заветному креслу. В райком накатает жалобу, как Павлова покрывает буржуазный элемент, еще приплетет обязательно соседство по коммунальной квартире, если дознается. Плохо тогда будет. Конечно, у Муры заслуги перед революцией побольше, чем у Антиповой, но что былые заслуги перед нынешним каким-нибудь «измом», который всегда можно навесить на человека?

Что ж, струсить? Поставить во главе важнейшего узла хирургической клиники стоеросовую дуру, лишь бы только не иметь неприятностей? Да, если отступать, то лучше сразу назначать Антипову, потому что она будет методично строчить кляузы на любую, кто встанет между нею и вожделенной должностью, а нынешнее время тем и хорошо, что материал для доноса всегда найдется. Немножко наблюдательности, чуть-чуть фантазии – и вуаля, кляуза готова.

Мура свернула в скверик и замедлила шаг, услышав, как шуршат под ногами опавшие листья. Внезапно вынырнув из невеселых дум, она остро ощутила прелесть осеннего утра без дождя. Холодный, как сталь, воздух лился в легкие со стального же неба и бодрил. Облетевшая листва уже потеряла цвет, лишь кое-где виднелись ярко-желтые пятнышки, как привет от летнего солнца. Весело пахло горечью и тленом. Голые ветви деревьев казались нарисованными тушью, и бледная тень луны исчезала за ними в холодном осеннем рассвете. Мура остановилась, вдохнула изо всех сил этот рассвет и этот холод, зажмурилась на секунду и рассмеялась, так это оказалось хорошо.

И что еще надо человеку? Пойти сейчас, написать заявление, да и уйти на покой, не дожидаясь, пока выкинут пинком под зад. У нее есть муж, инженер, преподаватель, имеет она право быть домохозяйкой при таком уважаемом человеке. Будет сидеть дома, варить обеды, за Нинкой смотреть нормально, а не как сейчас, что ребенок при живой матери болтается по чужим людям. Торчит в школе до закрытия, а потом или у Воиновых, или у Пелагеи Никодимовны, разве это дело? Это еще несказанно повезло, что соседи попались золотые, а если бы пьяницы или того хуже, шлюхи? Чего бы Нина у них набиралась, пока мать внедряет в массы коммунистическую идеологию? Причем массы стонут и сопротивляются, так и норовя скрыться от марксистской мудрости в операционной или приемном отделении. Удивительное дело, но каждое общее собрание или кружок политграмоты сопровождается невероятным всплеском острых состояний, требующих немедленного врачебного вмешательства. «Как дети, ей-богу», – улыбнулась Мура, и тут вдруг кое-что всплыло в памяти и ударило под дых. Сердце прыгнуло куда-то в небо…

Пришлось срочно вдыхать новую порцию осени, отрезвляющей и бодрящей.

Ничего не было, не о чем вспоминать. Уж доктор Гуревич точно не вспоминает. Он даже не заметил ничего. А если заметил, то не поверил. Просто не надо, сталкиваясь с ним в коридоре, отводить глаза, как влюбленная институтка, и через неделю они оба обо всем забудут. И вообще Гуревич ни при чем, это мимолетная тоска по юности, по невинности, когда она еще не знала, что такое жизнь, и воображала себе всякое.

Мура энергично махнула ногой, и сухие листья разлетелись, шурша.

«Давай-ка, мать, соберись! – фыркнула она. – А то ишь, размечталась! Скоро Нинкин черед так мечтать, а твое время вышло!»

Правда, что ли, уйти со службы, посвятить себя мужу и дочери? Нина девочка самостоятельная, но все равно с материнской поддержкой лучше. Не в том смысл, чтобы целыми днями обеды варить да уют наводить, а в том, чтобы иметь время вникать в жизнь дочери, понимать, что ее волнует, как ей помочь…

Но с другой стороны, о чем Нине говорить с мамашей-домохозяйкой? Чем гордиться? Борщом, что ли? Да и вообще, пусть юность прошла, но хоронить себя еще рано. Есть еще порох, как говорится… Кое-чего она, может быть, и не понимает, но умеет принимать решения, и поднимать людей на хорошее дело тоже может. Субботники, например, как она прекрасно организовывает, потому что понимает, что врачам надо беречь руки, и заставлять их копаться в земле нельзя, а проводить медосмотры на предприятиях города очень даже можно. Как и в область выезжать, в отдаленные районы, где люди до советской власти живого врача никогда не видели. И читать населению лекции о том, как быть здоровым, тоже от них не убудет. И всем хорошо, одни получают квалифицированную помощь, другие постигают прелесть коммунистического труда. И все это она придумала и организовала, иначе бы весь профессорско-преподавательский состав бревна туда-сюда таскал и ненавидел все на свете. Нет, о субботнике напрасно она сейчас подумала, снова доктор Гуревич ворвался в мысли… Тьфу, тьфу на него!

Мура зачем-то поплевала через левое плечо, как будто увидела черную кошку.

Короче говоря, пока силы есть, нельзя сдаваться.

Антипова подсидит? Да, опасная баба, но были у Муры противники и пострашнее, и принимала она бой, и побеждала! Другой раз не верила в победу, шла на верную смерть, но побеждала, потому что знала, что если погибнет, то за правое дело. Она победила, а победители не сдаются, иначе предадут тех, кто не дожил до победы.

Мура вдруг заметила, что идет нахмурившись и крепко сжав губы. Нет, сдаваться нельзя! Но как странно видеть, что дубина народного гнева превращается в дубинку, точнее даже в кастет, который прячет в кулаке твой вчерашний товарищ, чтобы изо всех сил жахнуть тебя по затылку, как только ты зазеваешься.

Выйдя на кухню, Элеонора чертыхнулась про себя. Надо было пораньше приготовить обед, пока соседки занимались другими делами. А теперь поздно, обе у примусов, и Пелагея Никодимовна, и товарищ Павлова.