Искра божья - Глазырина Елена - Страница 17

После этих слов студиозус заметно посветлел лицом и затараторил:

— Леонардо ди сер Пьеро да Виньти в своём трактате об этом пишет так: «Я видел мёртвых мужчин, члены которых стояли прямо, особенно у умерших от повешения. Их пенисы имели большую плотностьи твёрдость, и были наполненными большим количествомкрови…».

Бледный студиозус закончил отвечать. Профессора что-то записали в разложенных перед ними листах пергамента, и счастливый юноша с сияющими глазами опрометью выбежал из аудитории, провожаемый завистливыми взглядами оставшихся на заклание.

— Следующим пойдёт отвечать… Кхм, пойдёт отвечать… Сеньор Амбруа́за, — объявил один из профессоров, подняв бумагу к подслеповатым глазам.

На сцену спустился обильно потеющий толстяк в дорогом бархатном камзоле с шапероном^[39], щегольски, в несколько витков накрученным вокруг головы.

— Этот остолоп нипочём не сдаст! — радостно осклабился Пьетро.

— Откуда знаешь?

— Он уже второй раз приходит. Это сынок венетского банкира. Он в Конте только и делает, что пьёт и шатается по куртизанкам. В прошлом году Амбруаза завалился на подключично-ягодичной мышце.

— А разве лекарям разрешено вскрывать трупы людей? — удивился де Грассо, делая вид, что понимает, о чём говорит Пьетро.

— Ага, — де Брамини сплюнул ореховую шелуху себе под ноги, — ещё Урбан IV допустил учащихся медицинского факультета к потрошению человеческих останков. Аккурат после того, как один коновал чуть не отправил его в райские кущи после неосторожного вскрытия чирья на жопе его святейшества. Цех художников и ваятелей требует себе таких же прав, но пока безрезультатно.

— Я слыхал, они тайно воруют трупы бродяг, — прошептал Джулиано, ступая на очень тонкий лёд.

Словно услышав его тихие слова, чёрно-белый Пёс поднял лицо и мазнул скучающим взглядом по верхним рядам амфитеатра. Пьетро толкнул Джулиано в бок, и тот прикусил язык.

— Итак, сеньор Амбруаза, посмотрим, что вы узнали за год, истекший с нашей последней встречи, — седой декан прищурил и без того сморщенный глаз. — Расскажите-ка нам, как надлежит лечить раны от аркебуз.

— Раны от аркебуз? — переспросил толстяк, сглатывая сухой ком в горле.

— Прижечь и масло, — послышался сдавленный выкрик откуда-то с верхних скамеек.

— Тишина в аудитории! — властно потребовал тощий профессор, стуча кулаком по кафедре.

— Рану надлежит прижечь раскалённым железом и залить прокипячённым маслом, — радостно схватил наживку Амбруаза.

— Хэ-м, — старичок почесал тощую бородку клинышком, — воистину, так и стоит поступить, если вы хотите немедленно отослать раненного на встречу с создателем.

Студент сглотнул и вытер ладонью потное лицо.

— Э-э, обработать уксусом? — сделал ещё одну попытку Амбруаза.

— Да-а, милейший, — протянул декан, — похоже теория не ваш конёк. Подойдите к левому столу и покажите мне pullus musculi pectoralis superficialis^[40].

Пока внимание всей аудитории было сосредоточено на толстом студиозусе, Пьетро быстро вытащил свой мешок из-под скамьи и развязал его. Осторожно перевернув котомку, де Брамини вытряс из неё огромного чёрного кота.

Пару мгновений животное постояло в нерешительности, принюхиваясь и недоверчиво косясь на своего освободителя, а затем стремительно порскнуло куда-то к сцене.

Нервно перебирая пухлыми пальцами, толстяк приблизился к накрытым тканью подносам, брезгливо отогнул край покрова и, заглянув под него, пошёл зелёными пятнами. Чтобы отогнать подступившую дурноту, Амбруаза сделал несколько судорожных вдохов и наугад схватил что-то с подноса. По удивлённым лицам профессоров Джулиано понял, что незадачливому ученику повезло. Аудитория разразилась восторженными криками и свистом. Радостно потрясая синюшным трофеем, студиозус поднял куриную грудку над головой, как знамя победы.

— Хорошо, сеньор, а теперь разрежьте её вдоль musculus fibris^[41].

Амбруаза подошёл к чистому столу с аккуратно разложенными на нём сверкающими медицинскими инструментами. Различные виды щипцов, игл, скальпелей, пил и иных устрашающих предметов неизвестного для Джулиано назначения ровными рядами лежали перед озадаченным студентом. Толстяк шлёпнул птичью грудку на тумбу и в задумчивости воззрился на смутно знакомые приспособления. Подумав с минуту, Амбруаза выбрал тонкий нож с бритвенным лезвием. Пыхтя, отдуваясь и исходя потом, студент склонился над куриными мощами.

И тут чья-то огромная чёрная лапища, взметнувшись из-под стола, мгновенно скогтила мясо и уволокла его вниз. По-девчоночьи тонко взвизгнув от неожиданности, Амбруаза высоко подпрыгнул и опрокинул на себя поднос с человеческой требухой, стоявший позади него. Из-под стола раздалось громкое чавканье и утробный мяв. Аудитория разразилась громогласным хохотом.

— А-а-а, Саттана! — закричал раздосадованный Амбруаза, швыряя скальпелем в огромного чёрного кота.

— Кто принёс сюда ЭТО?! — возмущённо загремели голоса профессуры, вскакивающей с мест.

— Неслыханно!

— Какой скандал!

— Всех выгнать!

Кто-то из студентов, пользуясь возникшей сумятицей, выбрался на сцену, сгрёб животное за шкирку и поднял над тумбой. Матёрый котище дико орал, по-кошачьи желая всем учёным мужам скорейшей кастрации или как минимум смерти в пыльном мешке. Не разжимая зубов и когтей на лакомой добыче, животное прожигало собравшихся жёлтым огнём единственного глаза.

— Вылитый сеньор декан, — брякнул кто-то из студентов, не подумав.

Аудиторию затопила очередная волна смеха. Морщинистый старичок искоса глянул на разошедшихся студиозусов и, сплюнув, вышел из лектория. Экзамен был категорически сорван, ко всеобщей радости экзаменуемых.

Глава 13. Последний ужин

Траттория «Последний ужин» — любимый кабачок всех молодых фехтовальщиков и студентов Контийской Академии — выходила пыльными окнами прямо на грандиозный фасад учебного заведения. По легенде, в прошлом тысячелетии на площади Цветов всесильные императоры Истардии устраивали многочисленные казни неугодных патрициев, а на месте таверны некогда располагался храм Незиды^[42], где обречённые на смерть вкушали последний ужин перед отходом в тёмное царство Гадэса^[43]. После падения империи и низвержения старых богов, замшелые руины долгое время обходили стороной. Но лет десять назад предприимчивые выходцы из Жермении выкупили голый пустырь в центре города. Пугающие кровавые подробности этого места чем-то приглянулись странным иноземцам. И теперь дурная слава языческого храма не отпугивала прохожих, а, наоборот, привлекала молодых и отчаянных завсегдатаев возможностью пощекотать себе нервы. Любой окончивший Контийскую Альма-матер ныне хвастливо рассказывал всем, что вкушал последний ужин перед экзаменом наравне с Нероном и Антонием^[44].

На низкой веранде под нависающим выступом мансарды второго этажа стояло полтора десятка столиков в окружении длинных, прихрамывающих на неровные ножки скамеек. Навес мансарды держался на головах многострадальных античных кариатид^[45] с отломанными носами и ушами. Вездесущие малолетние вандалы давно исписали подолы их длинных туник похабными шуточками и скабрёзными непристойностями, раскрасили алым проступающие сквозь мраморные накидки соски, подвели губы и глаза. Словом, дивные колонны больше походили на чучела в тренировочном зале какого-нибудь захудалого маэстро фехтования, чем на бесценный реликт седого прошлого.

На лебединых шеях каменных дев висели грифельные таблички, где ловкие подавальщицы вели счёт кружкам, выпитым за тем или иным столиком. Нередко посетители заключали серьёзные пари на то, чей стол сегодня переплюнет остальные по количеству уничтоженного пенного напитка. Победители получали деньги, всеобщую славу и головную боль наутро, а проигравшие платили по счёту.

Стёкла в части рам таверны отсутствовали. Через дырки в окнах легко просматривалась кухня и зимний обеденный зал. Хозяева заведения давно перестали обращать внимание на это маленькое неудобство, оставив его на откуп ежедневному разнузданному веселью лихих студиозусов.