Понаехали - Демина Карина - Страница 20

– Вы этак терем спалите, – проворчала Стася, пытаясь понять, что ей делать. Ежи дышал, но определенно пребывал в том состоянии, когда спасение мира – дело самого этого вот мира. Игруша же переминался, явно выказывая нетерпение.

И недовольство.

Он, проковыляв к Стасе, неловко поднялся на кривеньких ножках:

– Пусти!

– Я не знаю, как, – Стася готова была расплакаться. – Погоди, Ежи очнется и отпустит тебя…

– Проще уничтожить, – князь не собирался убирать пламя с ладони, которое горело ровно и спокойно, явно не собираясь исчезать.

Игруша оскалился.

– Тише. Никого он уничтожать не будет.

– Я могу!

– Не сомневаюсь.

Вот почему мужчины такие идиоты? Не все, изберательно, так сказать. Неужели не видит, что это по сути своей страшный, но все-таки ребенок.

– Иди сюда, – Стася протянула руки и существо, мгновенье поколебавшись, все-таки бросилось к ней, вскарабкалось, цепляясь за подол острыми коготками. А там, прижавшись к платью, вовсе затихло. Странно было все. И то, что больше Стася не испытывала к нему отвращения.

Нет, она осознавала, что это нечисть.

Или нежить?

Живым он точно не было. Живые Стасей воспринимались иначе. Но и черноты, той, которую она из Дурбина потянула, тоже не ощущалось.

А было…

– Потерпи немного, ладно? – она провела ладонью по горбатой спинке. – Ты устал тут. Но я действительно не знаю, как тебе помочь. А он вот знает.

– И это надо еще выяснить, почему, – проворчал в сторону князь, рука которого стала ощутимо подрагивать. То ли пламя было тяжелым, то ли изображать из себя вечный огонь было не легко.

– Но он устал. Сильно.

– Пусти, – проныл игруша, пытаясь свернуться на коленях клубком.

Бес, подобравшись к краю стола, глянул на несуразное это существо и фыркнул, отвернулся, верно, счел не настолько опасным, чтобы внимание уделять.

– Как?

– Ведьма, – проблеяла Марфа, некрасиво оскалившись. – Видишь, добрый господин, это все она! Как есть она! В мой дом пришла! Притянула тварей своих…

– Молчи.

– А на всякий роток не на кинешь платок! Ты поглянь, поглянь… и ты, Фролушка… поглянь… вона, они как… к ней тянутся, как к мамке родной…

– Мамка, – повторила игруша, вздрагивая и разворачиваясь. И жалобно проблеяла: – Ма-а-амка… мамка, пусти!

– Она это… как есть она! Мои люди подтвердят! Притянула, подкинула…

– Мамка! – игруша, скатившись на пол, заковылял к почтенной вдове. И голос его менялся, делаясь ниже, грубже. – М-мамочка…

– Уберите его!

– Не могу, – сказала Стася, чувствуя, что притихшая было сила наливается и вновь пробует на прочностью Стасину волю. А воли этой и нет. Откуда воле взяться, когда все так… так…

Несправедливо!

– Пусть будет по-справедливости, – сказала она, будто кто-то иной, выше, вытолкнул из Стаси эти слова.

– П-по с-с-справедливости, – согласилась тварь уже взрослым голосом. – Правда, мамочка…

Кто-то охнул, а Стася… Стася взяла и в обморок упала.

Нечаянно.

– Руки убери, окаянный! – полежать в обмороке ей не позволили.

– Она моя невеста!

– От когда женою станет, тогда и лапать будешь, – брюзгливо произнесла Баська. – А то ишь, много вас тут, женихов, вьется.

– Я не вьюсь!

– Ага…

– Да что ты вообще себе позволяешь, знаешь, кто я?

– Кто? – на лоб Стасе шлепнулась мокрая тряпка, с которой потекло на лицо, на волосы и на губы. Стася даже сглотнула, но зря, ибо вода оказалась кислою.

– Князь Радожский!

– Ага…

– Чего «ага»?

– Всего… мне моя нянюшка сказывала, что была у ней подруженька в молодые годы, к которой тоже все князь один захаживал. Женихался. А после, как у ней живот попер, то и сгинул, будто его и не было.

Стася подумала, что если тихонько открыть глаза, хотя бы один, то она сможет увидеть выражение лица Радожского, которое наверняка стоит того, чтобы быть увиденным.

– Так что иди-ка ты, князь, отсюдова, – присоветовала Баська и тряпкой по Стасиному лбу поелозила, будто до того мокроты было мало. – Делом от займись.

– Каким же? – ехидно поинтересовался Радожский.

– А то я ведаю? Государственной важности, – Баська произнесла это важно. – А то ить… столица, а развели тут непонятно что…

Спустя мгновенье хлопнула дверь.

И Баська велела:

– Открывайте уж глаза, убрался энтот… жених… тоже мне, только познакомиться успел, а уже в женихи лезет. Вы, госпожа ведьма, не больно-то привечайте, а то рожа-то у него наглющая. Такому спуску давать нельзя.

Глаза Стася все-таки открыла и тотчас закрыла, ибо в них попала вода.

Или это не вода?

Не важно, главное, что попала.

Она глаза вытерла рукавом и спросила:

– Что там… произошло?

– Страх, – Баська тряпицу подняла и ловко выкрутила, поболтала в миске и, вытащивши, вновь выкрутила. – А мне эта баба сразу не глянулась. Но кто ж знал… я от и думаю, что такого в жизни не было, чтоб мне не спалося. Одного разу только, когда слив на ночь наелася. Но тогда-то по своей дури виноватая, всю ночь живот крутило, просто спасу не было. Однако же ж туточки я слив не ела. А спала маятно.

Тряпку она Стасе протянула.

– Папенька злой весь, прям бородища дыбом. Никанора лежит… вроде спит. Думаю, что спит. Он все одно велел целителя кликнуть, но кликать некому. Все туточки, как стояли, так и повалилися, когда Марфа того…

– Чего?

– Сожрали её.

– Совсем? – зачем-то уточнила Стася, хотя, наверное, если бы частично, легче бы от этого не стало.

Баська задумалась.

– Поршни ейные остались, – пискнула Маланька, которая сидела бледна-бледна, только в миску вцепилась. – И еще заушницы.

– Проклятые, небось.

– А то… – Маланька икнула. – Папенька приходил…

– Долго я тут…

– Ну, папенька сказал, что аккурат вы тварюку на Марфу спустили…

– Я никого не спускала!

– …и сомлели. Она сожрала, стало быть, но скоренько. А после и сама сгинула. Тогда-то мажик энтот вас и понес. И папенька с ним. Для приличия.

Что ж, в нынешних обстоятельствах забывать о приличиях никак неможно.

– А еще энтот пришел, магик, который… ну… проклятый, – Баська отвернулась. – Небось, свататься станет, да поздно, я гордая!

– Папенька скажет…

– Не скажет, папенька тоже гордый… а он сказал, что целитель. И Никанору глянул, но с нею ведьма, и тепериче вдвоем сидят, – теперь в голосе Баськи послышалась обида. – Я ему нехорошая, стало быть, а ведьма хорошая.

– А Ежи?

– Его тоже велено в покои отнести. Энтот ваш… жених разбираться будет.

– С чем? – Стася окончательно пришла в себя.

– Со всем… тут же ж такое… от такое… – Баська развела руками. – Страх, в общем…

Дурбин знал, что ему не стоит появляться в этом месте. Неразумно. Недальновидно. Вообще неправильно, ведь Аглая – женщина замужняя, пусть и с мужем приключилась неприятность, но… все одно, она – княжна Гурцеева, а Дурбин кто?

В том и дело, что никто.

Выжить выжил, а толку-то? Силу не утратил, о чем и заключение имеется, правда, с пометкою о «временной недееспособности», но стоит быть откровенным: никто толком сказать не способен, насколько именно эта недееспособность временная.

И не станет ли она вовсе постоянною.

Ему бы…

…он и сам толком не понимал, что делать.

Разум подсказывал, что стоит наступить на горло собственной гордости да к купцу обратиться с предложением, которое тот примет.

Куда ему деваться?

А там… за купеческой дочерью приданое дадут. Возможно, даже такое, которого хватит, чтобы прикупить поместьице где-нибудь в глуши. И уже там, укрывшись от мира, Дурбин и проведет остаток никчемной своей жизни.

Или вот можно было бы барона просить.

Он человек строгий, но справедливый. Услуги оказанной не забудет. Наградой не обидит. Взять её да и вновь же поместье прикупить. И уже там…

На этом фантазия утыкалось в полное непонимание того, что же случится «там». Точнее Никитка прекрасно помнил, и как хозяйство вести, и как поместьем управлять, но отчего-то подобные мысли были ему до крайности отвратительны.