Понаехали - Демина Карина - Страница 19

Марфа завыла, едва ли не громче котов. А на столе появилась первая тварь. Она-то, не старшая, недавно вырожденная, походила на того, кем и была изначально: человеческого младенчика с круглой лысой головой да синеватым тельцем.

– Боги милосердные, стало быть… – Фрол Матвеевич был мужиком крепким, многое повидавшим, и плечами повел, избавляясь от наваждения, потянулся к клинку своему и дотянулся, обвил пальцами, когда на спину ему рухнула другая тварь.

Третья выбралась из-за стола…

– В круг! – заорал Радожский, и огненный цветок распустился у самых его ног.

Игруша заверещала так, что из ушей кровь пошла, покатилась, силясь пламя сбить. Да сколько их тут… в книгах писали, что редко встречается больше двух.

Четыре – в исключительных случаях.

А тут…

Матвей Фролович выдернул из-за стола сомлевшую Никанору. Захохотала, захлопала в ладоши Марфа, теряя остатки разума:

– Ешьте, деточки мои… ешьте родненькие… заступитесь за матушку…

Бес махнул когтистой лапой, и кривобокая игруша поспешно скатилась на пол. Завопил Зверь, упреждая другую, а Ежи… Ежи увидел темные нити, что протянулись меж купчихой и существами, ею же порожденными.

Наверное, конечно, можно было сделать все иначе, но…

…огонь расползался по терему.

А Фрол Матвеевич силился скинуть с плеч игрушу, что драла кафтан. Острые коготки её полосовали и ткань, и кожу человека.

Кружила пара возле Аглаи, не смея приблизится.

Еще одна шипела на Стасю.

А та смотрела и смотрела и…

Ежи протянул руку, захватывая столько нитей, сколько сумел.

…раз, два, три…

После посчитает.

И второй.

Стало легче. А собственная сила, темная, дурная, отозвалась, потекла, ибо тьма к тьме… не живое, но мертвое, поднятое собственной обидой.

И сила вбирала её в себя, а с нею и все то, чего Ежи знать не хотел бы.

…пять и шесть…

Марфа захлебнулась смехом. А игруши замерли, все и разом.

Близняшки восемь и девять. И там еще двое… она же что, не понимала, что творит? Понимала. Теперь Ежи в том не сомневался, как и в справедливости суда царского, только…

– Идите сюда, – сказал он, опускаясь на лавку. – Княжич, пригляди за ней…

– Князь, – буркнул Радожский и пламя унял одним движением.

– Не важно. Пригляди…

Радожский молча обошел стол, вставши за спиной почтенной вдовы, которая теперь сидела молча, только глазами хлопала. И в этих глазах Ежи виделась обида.

– Детки мои…

– Твои, – согласился он, подзывая их. – Все твои… сама убивала. Собственной рукой.

Лицо князя заледенело.

Игруши подползали. Они двигались неловко, рывками, то и дело останавливаясь. И головы их крутились, будто они так и не могли понять, что же происходит.

Куда подевалась матушка.

То есть, они её видели, они её чуяли, но больше не воспринимали так, как мать.

– Сперва… думаю, из страха. Вдове любовника иметь незазорно, так? Если, конечно, приличия блюсти. Но дети – это другое. Узнай кто, слухи пошли бы. А там и доброго имени лишиться недолго. Вот она и избавилась от ребеночка.

Он, самый первый, походил на древнего старика. Кожа его потемнела, а все тело изрезали глубокие морщины.

– Потом от второго… прикопала где-то… недалеко. Они и вернулись. Бывает такое.

Кто-то, кажется, Фрол Матвеевич выругался. Аглая же подошла к Никаноре, которую уложили тут же, и рядом присела.

– Ей бы покаяться, вызвать кого, чтоб дом почистили, но она иной способ нашла. Прикармливать стала. Сперва челядью откупалась, после же сообразила, что этак и выдать себя недолго. Вот и стала гостями подкармливать. Что ж такого? Они одну-две ночи постоят, а после съедут. Человеку здоровому чуть здоровья убудет и только.

Игруши садились у ног Ежи.

И глядели на него.

И в глазах их виделся… разум? Что ж, это больше не удивляет.

– После поняла, что их использовать можно, – он наклонился, коснулся теплой головы, сквозь которую пушок пробивался. – Надобно узнать, не пропадали ли близ Китежа люди. Или обозы. И не случалось ли людям торговым себя странно вести. Они… на многое способны. На много большее, чем в книгах пишут.

Девочка. То, что вцепилось в штаны, точно было девочкой. И Ежи поднял её, заглянул в синие глаза.

– А еще бралась изводить… любовниц вот. Или мужей неугодных. Или старых надоевших родственников. Игруши уходили в чужие дома, чтобы вернуться после к матушке.

Теперь выругался уже князь.

И уточнил.

– Давно?

– Старшему двадцать лет… младших она рожала уже для того, чтобы обратить.

– Я не виновата! Это все оговор! Это ведьмы! Ведьмы!

– Молчи уже… – Фрол Матвеевич рукой махнул. – А ведь поговаривали, что неладно стало, но я не верил. А ей вот верил. Как себе…

– Вы… вы сами все! Виноваты! Пришли… я принимала, как гостей дорогих…

– Что делать-то? – поинтересовался князь, глядя не столько на женщину, которая замолчала по движению пальца его, сколько на Ежи и существ, что облепили его.

– С ними? Я могу попробовать отпустить, но…

…странно, отвращения к нечисти Ежи не испытывал. Скорее уж жалость, ибо были они вовсе не виноваты в случившемся. Да и что творили, то по слову «матушки» своей.

– …они с нею связаны крепко. И может статься, что не захотят уйти.

– Свидетелями будете? – князь обратился к купцам.

И оба поклонились.

Только Фрол Матвеевич заметил робко:

– Целителя бы кликнуть…

– Кликнем.

– Не стоит, – Аглая погладила лоб Никаноры. – Она спит. К ней… играть ходили. Чувствовали, что она… в положении пребывает.

Аглая робко покраснела.

– Они все-таки дети. Любопытные. И… и вредят только когда разыграются. Вот и играли. Она просто устала. Пусть спит.

Фрол Матвеевич выругался сквозь стиснутые зубы.

– Что ж, свидетелей для обвинения хватит, – произнес Радожский задумчиво. – В доме, думаю, и вещественные доказательства найдутся… отпускай.

…знать бы еще как.

Ежи поднял девочку, показавшуюся ему невесомой, и, заглянувши в глаза, сказал:

– Иди. Ты еще вернешься сюда. В другом теле. В настоящем.

Она моргнула.

И улыбнулась.

А после рассыпалась пеплом. И на колени взобрался следующий… и еще один. Их было так много, что Ежи вовсе счет потерял. В какой-то момент он перестал вовсе понимать, где находится и что делает. Он смотрел в чужие глаза.

Вытаскивал чужие души.

Забирал черноту, их измаравшую, и давал свободу. А черноту оставлял себе, благо, камень подходящий в кармане отыскался. И он старался, он делал все, может, не по науке, но что сделать, если он, Ежи, неуч такая…

Он отпустил всех.

Стася видела.

И это было страшно. Ей хотелось отвернуться, закрыть глаза, но вместо этого она заставляла себя сидеть и смотреть.

Считать.

И не сбиваться.

Кто-то тихонько плакал, подвывая. Кто-то матерился. А Стася вот смотрела. И потому уловила момент, когда Ежи покачнулся да начал тихо клониться набок. Она успела подскочить к нему, откуда только силы взялись, да подхватить, уложить на лавку. И сказать последней твари, темной и страшной:

– Он… пока не сможет.

– Ты? – вполне внятно поинтересовалась тварь.

Она была уродлива.

– Анастасия, вам лучше отойти… – жестко произнес князь. И в руке его вновь огонь вспыхнул. – Это существо крайне опасно.

Опасно.

Стася видит. Понимает. Только, что с того понимания?

Игруша зашипел, а князь дернулся.