Русь. Строительство империи 5 (СИ) - Гросов Виктор - Страница 7

— Как помогали? Говори яснее!

Он зашипел, как змея, которую прижали сапогом к земле, но не добили. Глаза его сузились, стали щелками, но он продолжил.

— Печенегов моих… на север вели. К Новгороду. Еду давали, проводников… Все, чтобы мы Сфендослава поддержали. Трусы они, князь. Боялись, что иначе сам Сфендослав их прижмет. Или мы, степь, их земли пожжем, их баб и детей в полон уведем.

О как! Картина начала складываться — мутная, но ясная в своей подлости. Значит, эти восточные князьки не просто сидели в своих чащах и теремах, попивая мед да жуя хлеб, а кормили врага, который шел на меня, точил клинок против моих людей. Проводники, еда — это не просто помощь, это, как сказали бы в моем будущем — участие в конфликте. Они держались за спиной Сфендослава, пока тот рубился со мной здесь, на стенах Новгорода, пока его варяги и печенеги рвали моих дружинников. Кровь во мне закипела. Надо было выжать из этого степняка все, что он знает, до последней капли, до последнего слова.

— Почему трусы? — спросил я, прищурившись. — Что их так прижало, что они хвосты поджали?

Куря оскалился, зубы его были в крови, и он сплюнул еще раз, на этот раз ближе к моим сапогам, но не попал — ветер унес слюну в сторону. Я не двинулся, только топор чуть опустил. Терпение мое не вечное. Надеюсь степняк понял жест.

— Сфендослав… силу показал, — прохрипел он. — Сказал: или помогаете, или войско свое шлете к нему, под его стяги. А не то — печенеги их вырежут, их села пожгут, их поля потопчут. Они и выбрали… лишь бы самим не лезть в бой. Снабжали, чтобы мы шли сюда, а они в своих теремах отсиживались, брюхо чесали.

Я выдохнул, пар вырвался изо рта, смешался с дымом, который тянулся от пожарищ за стеной. Ну и мрази. Князья, которые боятся собственной тени, но готовы подставить других, лишь бы их шкуры остались целы, лишь бы их руки не запачкались кровью. Вятичи с их лесами, Муром с реками, Ростов с его жирными землями — все трое снюхались, чтобы Сфендослав мог тут, на севере, давить меня. А печенеги, выходит, были их руками — грязными, кровавыми, но не своими. Куря смотрел на меня снизу вверх. На его лице пробегала жгучая ненависть. Ко мне или к Сфендославу с его прихвостнями — не понятно.

— Все? — спросил я. — Или еще что-то знаешь, степняк?

Он кивнул, дышал уже ровнее, хотя кровь текла из-под доспехов, пятнала камни под ним. Видно, раны его не добили, но сил оставалось мало.

— Все, князь… Про восток — все, что знаю, — прохрипел он, злобно. — Слово держу…

Я смотрел на него. Вокруг было тихо — только ветер гнал дым, да вдали кричали раненые, стонали, звали матерей, богов, кого угодно, кто бы их услышал. Алеша маячил неподалеку, топор его был в крови по самое древко, лицо красное, потное, но он ждал моего слова. Куря выложил мне карту врагов — не всю, но достаточно, чтоб я понял, откуда ветер дует, откуда ждать следующего удара. Восток, три князя, Сфендослав — это был клубок, который мне предстояло распутать.

Разум царапнула оговорка хана: «Про восток — все, что знаю». А про «не восток» видать есть сведения?

Надо было выжать из него все, до последней капли.

— Что еще? — рявкнул я. — Про восток выложил, а дальше? Говори, степняк!

Куря зашипел, оскалился. Он приподнялся чуть выше, локоть дрожал.

— Под Киевом… древляне и туровчане… Собираются. Армия у них. Отморозки, князь, дикие, как волки голодные. Сфендослав их не взял — ни подкупом, ни силой. Скоро Киев могут забрать, если не остановить.

А вот это совсем плохо. Ярополка надо предупредить. Древляне, туровчане — это было хуже, чем восточные крысы. Те хоть трусливо кормили врага, а эти — звери, которые рвут всех подряд, не разбирая, кто свой, кто чужой. Под Киевом? Это значит, сердце Руси под ударом, а я тут, на севере, рублюсь с печенегами и варяжскими псами Сфендослава. Куря смотрел на меня, и на его лице мелькнула тень злорадства, будто он знал, как эта весть на меня подействует.

— Почему Сфендослав их не взял? Что за отморозки такие?

Хан кашлянул.

— Дикие они. Сфендослав им злато сулил — плюнули ему в морду. Угрожал — мечи достали, зубы показали. Ни подкупить, ни переманить. Им все едино — лишь бы резать да жечь. Киев близко. Они туда идут. Еще при Сфендославе копили силы, а сейчас…

Я выдохнул. Значит, под Киевом зреет буря, и не просто буря — ураган, который может снести все, что я строю. Древляне и туровчане — это не князья с востока, которые трясутся за свои шкуры. Это мясники, живущие ради крови, ради гари, которая тянется от их костров. Сфендослав их не взял, и это плохо. Если он, с его силой и хитростью, не смог их прижать, то они — сила, с которой мне придется считаться. Но как?

— Все? — спросил я, прищурившись. — Или еще что-то прячешь?

Он покачал головой.

— Все, князь… Больше не знаю, — прохрипел он.

Я отступил на шаг, топоры в руках опустились.

Итак, что имеем? Восток — три князя, которые кормили Сфендослава, снабжали его печенегов, чтобы те шли на меня. Под Киевом — древляне и туровчане, рвущиеся к власти.

Так, запад. Что там? Я прикинул в уме: Владимирское княжество, крепкое, но пока оттуда нет вестей. А есть еще Галич, это Такшонь, мой временный союзник, он держит эти земли. Такшонь — мужик своевольный, а союз с ним хрупок. Если он повернется спиной, я останусь один против всех.

Куря лежал, смотрел на меня и ждал.

Восток, юг, запад — куски Руси трещали.

Надо было решать, что делать с этим степняком, который выложил мне карты врагов. Рубить его? Легко — один удар, и его башка покатится, как бревно с горки. Но он дал мне ниточку, за которую можно тянуть. Может, он еще пригодится? Или нет — степные псы не знают чести, только силу.

— Пощады ждешь? — спросил я. — Шкуру спасаешь?

Он кивнул, слабо, но резко.

— Я слово дал, князь… Все сказал. Пощади… — прохрипел он, глаза его блеснули.

Пощадить его? После всего? Но он дал мне врагов, дал мне карту. Я не Сфендослав, что режет всех подряд, как свиней.

— Иди, — бросил я коротко, кивнув в сторону.

Он замер, будто не поверил. Потом, шатаясь, поднялся, схватился за бок, где доспехи были смяты и кровь текла ручьем. Я смотрел, как он ковыляет прочь, хромая, оставляя за собой кровавый след.

Я стоял, глядя, как Куря ковыляет прочь, растворяется в дыму, стелившийся над камнями.

Ветер гнал дым, холодил пот на лице, в ушах гудело от затихающих криков битвы. Куря ушел, а я остался. Восток, юг, запад — куски Руси трещали под ударами, а я по колено в крови, должен был держать все это в узде.

И тут я мой взгляд что-то зацепило. У трупа ханского коня, валявшегося в грязи, с перерубленными ногами, из седельной сумки торчало что-то. Металл блеснул в тусклом свете. Я шагнул ближе, сапоги чавкали в крови и грязи и наклонился.

Кубок.

Не простой — с черепом, вделанным в серебро, с узорами, которые вились по краям, как змеи. Сердце екнуло. Я замер, пальцы дрогнули, когда я потянулся к нему. Холодный, тяжелый, с выбоинами. Череп смотрел на меня пустыми глазницами.

И тут я вспомнил. Воспоминание, осколок той, другой жизни, которая осталась за гранью, в далеком, недостижимом будущем. Я читал об этом, много раз. Везде писали о трагической гибели князя Святослава Игоревича. Великого воина, покорителя хазар, грозы Византии. Его убили печенеги, на днепровских порогах, когда он возвращался из неудачного похода. Предательски, из засады.

Но главное — не это. Главное — то, что стало потом. Печенежский хан, упиваясь победой, приказал сделать из черепа Святослава кубок. Чашу для вина, оправленную в серебро, украшенную драгоценными камнями. Символ его триумфа и власти над поверженным врагом. Пиршественный трофей, из которого он пил, празднуя свою победу.

Я сжал кубок сильнее. Неужели это тот самый кубок? Неужели история повторяется, делает новый виток, возвращая меня к тому, что я читал, о чем знал лишь как о далеком прошлом?

Я провел пальцами по гладкой поверхности черепа, ощущая холод кости.