1914 (СИ) - Щепетнев Василий Павлович - Страница 9

— Заели? Почему?

— Возьмем Дантеса. Волей судьбы он получил огромные деньги, так?

— Точно так, — согласился Papa.

— И как он с ними поступил, с деньгами? Потратил на личные нужды, вот как! А должен был, по мнению прогрессивных критиков, строить богоугодные заведения, школы, прокладывать дороги, в общем, всё на благо народа.

— Ну, кто их слушает, русских критиков, во Франции…

— Да и без русских критиков. На что тратит время граф Монте-Кристо? На месть.

— А ты, Алексей, считаешь, что мстить не нужно?

— Я, Papa, христианин, — скромно ответил я.

— Хорошо.

— Да и как он мстит?

— Изобретательно.

— А я думаю, что он — слон в посудной лавке. Страдают совершенно непричастные люди! Он провоцирует Кадрусса на убийство ювелира, а причём тут ювелир? Он разоряет Данглара, но ведь вместе с Дангларом разоряются все вкладчики банка, то есть Дантес приносит страшное зло множеству неповинных людей. То ж и семья Вильфора, и далее, и далее, и далее…

— То есть ты считаешь, что книга плохая?

— Напротив, любезный Papa. Она заставляет думать. Дюма писал её для обыкновенных французов — чтобы те вообразили себя богачами, и задумались, на что оно, богатство, даётся человеку. Помечтать. Мы — это другое дело. У нас — у вас, любезный Papa — ресурсов и возможностей неизмеримо больше, чем у графа Монте-Кристо. От вас зависят миллионы подданных. Потому важно не промонтекристить свою жизнь, а делать Россию сильнее, богаче, образованней.

— То есть вслед за прогрессивными критиками ты, Алексей, призываешь строить школы и богоугодные заведения?

— Я призываю создавать условия, при которых люди сами и захотят, и смогут строить школы и богоугодные заведения. И верфи, и заводы. И многое другое. Сами.

— А как? Как это сделать?

— Не знаю. Мне и десяти лет ещё нет. Но я читал в «Газетке» о господине Форде, американском промышленнике. Форд говорит, что самое трудное дело становится посильным, если разбить его на десять этапов. Или на сто. И тогда, выполняя этап за этапом, удаётся построить огромную плотину, железную дорогу, прорыть канал из варяг в греки, или тоннель между Англией и Францией. Думаю, и управлять государством можно по этому же принципу. Не знаю. Меня не учат управлению государством. Странно, да? Математике учат, географии учат, а управлению государством не учат.

— Придет время… — сказал Papa, но как-то неуверенно.

— Хоть бы какой-нибудь учебник в упрощенном виде. Как «Астрономия для детей» Фламмариона. Основы основ, в первом приближении.

По тому, как переглянулись Papa и Mama, я понял, что таких учебников нет.

— Ну, ладно, может, это снизойдет свыше, — сказал я.

— Может быть, — сказал Papa совершенно серьёзно.

23 июня 1914 года, понедельник.

Сон в летний день

Солнышко сегодня красное. Не на рассвете, а весь день. И сильно пахнет гарью. Жара, горят леса, и даже здесь, в Петергофе, нет спасения. Море рядышком, но и над морем серая хмарь, густеющая к горизонту до мрака.

Море мне видно хорошо: я расположился в шезлонге на балконе. На лбу смоченный холодной водицей рушничок, дар какой-то делегации, рядом камердинер, Михайло Васильич, перед которым на столике раскрытые золотые часы, полученные за беспорочную службу у Великого Князя Сергея Александровича. Сверяясь с часами, Михайло Васильич меняет рушники. Каждые полчаса. Как доктор прописал, Владимир Николаевич Деревенко.

У меня солнечный удар. Не очень сильный, но вот — прописан щадящий режим. Лежать и отдыхать. А на голову — компресс. Читать — ни-ни. Рисовать — ни-ни. Да и не хочется.

— Сколько? — слабым голосом спросил я Михайло Васильича.

— Двадцать четыре, Ваше Императорское Высочество. По Реомюру, — добавил пунктуальный малоросс.

Термометр старый, времен прадедушки, а менять на новый, градуированный по Цельсию, рука не поднимается. Он, термометр, свидетель прошлого. Беречь и холить.

Двадцать четыре Реомюру — это тридцать по Цельсию. Жара, да. И это сейчас, в шесть часов пополудни, а было ещё жарче, доходило до двадцати восьми по Реомюру. В Цельсия и переводить не хочется. По Реомюру как-то прохладнее.

— Ваше Императорское Высочество, пора пить воду, — Михайло Васильич подаёт мне стакан «куваки». Я предлагал ему в приватной обстановке обращаться ко мне запросто, mon prince, но камердинер почтительно, но твердо попросил позволения величать меня дворцовым титулом. Ему, похоже, это приятно — возвышая меня, он возвышает и себя.

Воду я выпил. Она, вода, есть сегодняшняя диета. От мыслей о другой еде тошнит.

Вчера на «Александрии» ходили смотреть на строящиеся линкоры. Papa, похоже, чувствовал себя неловко, проход английской эскадры его явно задел. Демонстрация превосходства, и явная демонстрация. Могли бы и поскромнее идти, на десяти узлах. Или на пяти. Чтобы волну не гнать. Но не захотели. Вот, мол, какие мы могучие, прочувствуйте.

Строящиеся линкоры — наш ответ Королевскому Флоту.

Линкоры, конечно, огромные. Скоро, скоро усилят Императорский Флот до невероятности.

Эх, сколько на эти деньги можно ледоколов построить, подумал я вчера. Но вслух не сказал, Papa так гордился новыми игрушками. Да и есть чем. Линкоры тоже нужны. Англичанам нос утереть. Выйдет их король на яхте в море, а тут наши линкоры на всех парах мимо пройдут, салютуя монарху. Чтобы и его качало на «Виктории и Альберте».

Правда, Георг Пятый чаще ходил на спортивной яхте, парусной, небольшой, он же спортсмен. К качке, стало быть, привычен.

Вид линкоров развеселил Papa, он шутил и смеялся. Бескозырка моя слетела от ветра, быстро шли. Ничего, подбодрил Papa, у царя бескозырок много. Вот тут меня солнечный удар и хватил.

Но — ничего страшного. Пройдёт. Завтра-послезавтра и пройдёт, никаких сомнений.

Я дремал, ветер с моря успокаивал.

Что я знаю о российском флоте? Очень мало. Героическое сражение крейсера «Варяг», катастрофа Цусимы — это в войну с японцами. А в Первую мировую — совсем ничего. Ах, нет, таинственный взрыв линкора «Императрица Марии» в Чёрном море. Не в бою, а на рейде, в виду Севастополя. То ли извечная небрежность, то ли диверсия. Но 'Императрица Мария тоже ещё строится, можно не торопиться. Предотвращу. Придумаю, как. А, в самом деле, как?

Может, оно и хорошо, что я не знаю о роли линкоров Балтийского флота в Первой Мировой. Значит, великих конфузов, как с Цусимой, не было. Никто не утонул. Зато потом матросы отличились. Крейсер «Аврора», разгон Учредилки, Железняк, Кронштадтский мятеж — всё они, революционные матросы. Он шёл на Одессу, а вышел к Херсону…

Линкоры… Каждый обошелся казне в семьдесят миллионов, Papa сказал это со странной смесью вызова, гордости и смущения. Семьдесят миллионов. Каждый! Сейчас рубль — это не то, что в двадцать первом веке, сейчас рубль — это деньги. Ледокольные корабли «Таймыр» и «Вайгач», что готовятся пройти из Владивостока в Архангельск, куда дешевле. По шестьсот тысяч. «Ермак», наш ледокольный флагман, подороже будет, полтора миллиона, но ведь не семьдесят. И от «Ермака» большая польза на долгие-долгие годы, он суда проводит во льдах, торговые и всякие, значит, работает на экономику Империи. А линкоры что? Выйдут на бой, мы потопим врага, враг потопит нас — всем огромные убытки. Не лучше ли не воевать?

А если все хотят воевать? Вожжа под хвост попала — царю ли, президенту или кайзеру? Да что кайзеру, вся нация в едином порыве — ура! Победим! Возьмем в три дня Белград, Вену, Берлин, Париж, Нью-Йорк, Рио-де-Жанейро, нужное подчеркнуть.

Одни ликуют, другие кряхтят, но тихо. Чтобы не попасть под раздачу. Дескать, повоюйте, если вам охота, но не опоздайте до компота.

А Берлин не берётся. Гибнут тысячи, потом миллионы. Тратятся миллионы, потом миллиарды. А патриотические газеты, забыв про Берлин, Белград или Нью-Йорк, пишут победные реляции о взятии мызы Люденгоф, в шестой раз за войну. Смотришь на карту, а ведь эта мыза-то наша! Зато недельная норма отпуска селёдки по карточкам категории «Г» увеличена с фунта до полуфунта!