1914 (СИ) - Щепетнев Василий Павлович - Страница 13

— Соглашаться?

— Тоже нет. Торопиться не нужно, пусть прочувствует, что такое барон А. ОТМА.

— Как же поступить?

— Письмо опоздало. Так пусть и ответит твой секретарь. Мол, Её Императорское Высочество выражает сожаление, и тому подобное.

— У меня нет секретаря.

— Придумай. Мисс Марпл, англичанка. Или кто-то ещё, на твой вкус. А потом и в самом деле наймёшь секретаршу. Может, даже двух. Или трёх.

— Скажешь тоже, трёх!

— Наше время дорого. Технические помощники не роскошь, а необходимость.

— Я подумаю, — сказала Анастасия, и на самом деле задумалась.

Интерес Ханжонкова понятен: фильму «Визит британской эскадры» запросили десятки электротеатров, только успевай копировать. Еще и за рубеж пойдет. А ведь только-только и предложили, недели не прошло.

— Посмотрю, как работает художник, — сказал я, и поднялся.

Анастасия пошла со мной. И моряки, как бы сами по себе, но один справа, второй слева, двое позади. Моряки на Штандарте — на подбор. Рослые, статные, французским боксом в часы досуга занимаются. Не все, но те, кто нас сопровождает — обязательно. В здоровом теле — здоровый дух.

Остановился, не доходя трех шагов. Да, море, «Штандарт». Пока это только набросок, но вижу — мастер.

— Мальчик, не мешай, — сказал художник, не оборачиваясь. Видно, тонкий слух.

— Я только посмотреть, — проблеял я. Непривычно же такое отношение.

— Дуракам половину работы не показывают, — ответил Михайло Степанович.

— Понял, понял, понял. Удаляюсь.

И удалился в раздумье.

Тут не наиграно, тут всё чисто. Для постороннего человека я — всего лишь мальчик.

Нужно учитывать. И второе: половину работы чужим не показывать. Ценный совет.

Очень ценный.

4 июля 1914 года, пятница, день и вечер

Цап-царапычи

— Почему ты рано вернулся? Ты плохо себя чувствуешь? — спросила Mama, видя нас на палубе. Меня и Анастасию. Но тревожилась Mama только обо мне. Оно, конечно, из нас двоих больной я, отсюда и тревоги. Но, чувствую, дело в другом: я наследник, Анастасия — нет. Потому Анастасия и хочет в Америку. Уедет, тогда-то все поймут, как без неё плохо, ан поздно.

— Чувствуем мы себя, дорогая Mama, хорошо. А вернулись, потому что тучи над городом встали, в воздухе пахнет грозой.

— Над каким городом? — удивилась Mama

— Это я для гладкости речи. Гроза же будет непременно, потому что комары уж очень злые, никакого терпения не хватает.

— Комары покусали? Обильно?

— Обильно не успели, мы ушли. Могу я посмотреть свежие газеты?

Покамест мы пребывали на острове, пришла вторая почта, с петербургской прессой, и они, газеты, лежали на столе рядом с Анной Александровной, фрейлиной и наперсницей Mama.

— «Газетки» сегодня нет.

— «Новое время», если не возражаете, дорогая Mama, — и, видя, что она колеблется, «Новое время» не входило в круг благопристойного чтения, один Буренин чего стоит, я добавил:

— Мне только посмотреть телеграммы из-за рубежа.

Из-за рубежа ладно, из-за рубежа можно, из-за рубежа плохого не пришлют. Международный телеграф не пропустит.

— Ты ищешь что-то особенное? — всё же спросила она.

— Ультиматум Австрии, — ответил я.

— Ультиматум? Австрии? — удивилась Mama. Мальчик неполных десяти лет может интересоваться полетами аэропланов через Ла-Манш, или автомобильными состязаниями, но политика? Ультиматум?

— Я так думаю… мне снилось. Австрия объявит Сербии ультиматум, а потом начнётся война, — ответил я. Капля камень точит не силой, а частым падением. И пусть присутствует фрейлина, это даже хорошо, если расскажет другим. А она расскажет!

— Не тревожься, какая война, с кем, почему?

— Всех со всеми. России с Германией.

— Нет, нет, солнышко. Никакой войны не будет, особенно с Германией. Я недавно получила письмо от кузена Вилли, очень милое, в нём нет ни малейшего намёка на войну, напротив, он хочет крепить дружбу с Россией, и приглашает его навестить.

— В Германию? На «Штандарте»? — загорелся я.

— На «Штандарте». Papa думает, что будущим летом мы навестим кузена Вилли.

— Будущим летом…

— Это будет торжественный визит, к нему нужно тщательно готовиться.

— Я понимаю, понимаю, — и протянул руку за газетой.

Анна Александровна посмотрела на Mama, увидела позволение, и дала мне «Новое Время».

Я бегло просмотрел раздел иностранных новостей. Никаких сведений об ультиматуме.

История пошла по другому пути? Почему бы и нет? Эффект бабочки, а я всё-таки не бабочка, я целый цесаревич!

Но рано радоваться. Дождусь осени, ужо тогда…

Вернув газету, я вежливо попрощался с Mama и фрейлиной. Набежали тучи, похолодало, и ветер задул слишком свежий. Лето летом, а Балтика Балтикой. Мы с Анастасией пойдём к себе, в тепло и уют.

Mama тоже робинзон, а Анна Александровна у неё вроде Пятницы. Нет у Mama близких подруг её же ранга, императриц. С бабушкой — нам бабушкой, а для неё свекровью — отношения натянуты, с черногорскими принцессами отношения разладились, с золовкой, Ольгой Александровной, и с другими Великими Княгинями, отношения как хорошо остывший чай. Едва тёплые. Причина, думаю, в проведенных годах при дворе королевы Виктории. Плохо быть бедной родственницей. Потом уже и богатая, и знатная, а внутри всё прячется маленькая обиженная девочка.

Анастасия пошла в салон, музицировать. Каждый день по часу играет, считает, что это полезно для кинематографического видения мира. Задаёт темп.

А я отправился в собственные покои.

Барометр показывал на «Великий Дождь». Утром был дождь просто, дождь обыкновенный. Падает давление. Мы, верно, в центре циклона, или рядышком. Как там уровень воды в Неве? В прошлой жизни (а по времени — в будущей) Нева меня нисколько не интересовала, а теперь…

Я устроился в кресле, неспешно взялся за пакет. Плотная коричневая бумага, шпагат, сургуч… Ножницами вскрываю аккуратно, чтобы не сорвалась рука, чтобы не порезаться. Порезы, они разные бывают.

Да, вот он, первый выпуск «Тайны двух океанов». Запах типографской краски повис в воздухе и стал потихоньку проникать во все уголки. Она, кажется, сейчас вредная, типографская краска. Свинец, марганец, что-то ещё. И я надел нитяные перчатки. Белоснежные.

А потом, подумав, взялся за колокольчик. Вызвонил Михайло Васильича. Пусть отнесёт на палубу, разместит так, чтобы проветрило. На час, на полтора. Только под навесом, на случай дождя. И придавит чем-нибудь, чтобы ветром не унесло.

Боюсь я, что есть, то есть. Гемофилия — болезнь непонятная. Никто толком не знает, почему периоды относительного улучшения сменяются совсем другими периодами, что тому причиной. Да, я ем витамины, но всякий раз, встречаясь с чем-то новым, спрашиваю: ой ты, зверь, ты, зверина, ты скажи своё имя, ты не смерть ли моя, ты не съешь ли меня.

Спрашиваю, и страшусь ответа «да, я смерть твоя».

В самом деле страшусь. Очень.

Но иду дальше. Надо идти.

Однако сейчас можно передохнуть. Детские организмы, они нуждаются в отдыхе, в дневном сне.

Я уснул.

Сон мне снился самый детский: будто я — юнга на фрегате, лазаю по вантам, выглядывая меж волнами спину морского чудовища, и солёный ветер дует мне в лицо. А канониры стоят у пушек, ждут моего сигнала. Фрегат — это «Штандарт» петровских времен, капитан — Грей, а паруса, понятно, алые.

Я проснулся внезапно. Проспал час, или около того.

Рядом с постелью сидела Mama.

— Ты спи, спи. Я люблю смотреть, когда ты спишь, такой… — она не закончила.

Такой — в смысле не больной, я думаю. Сплю, и, значит, в безопасности.

— Я выспался, дорогая Mama.

— И что ты видел во сне?

— Всякое. Море, волны, «Штандарт».

— Ничего плохого?

— Ничего.

— И очень хорошо. Не бойся снов, сны — это видения, посылаемые нам свыше.