Заботы Элли Рэйт (СИ) - Ром Полина - Страница 4

Недолго думая, я содрала со стены какую-то пыльную шмотку, похожую на драный передник дворника, и завернула озябшую девочку. Что с ней делать дальше, я искренне не понимала. Ведь таким малышам нужно отдельное питание. Где я его возьму? Между тем, девочка окончательно успокоилась и, произнеся какой-то странный булькающий звук, быстро протянула ручку к моим волосам, цепко зажав пучок. Я взвыла от боли, продолжая прижимать ее к себе: она схватила прядь на том виске, где была рана.

Боль быстро заставила меня соображать. Я бегом подошла к столу, сдвинула в сторону грязные миски и усадила туда малышку, изгибаясь над ней буквой «зю». Руки у меня наконец-то освободились, и я принялась выпутывать тонкие пальчики из слипшихся прядок, стараясь не сделать себе еще больнее.

Освободившись, села на одну из двух табуреток прямо перед девочкой и положила руки слева и справа от ее крошечного тельца, боясь что она упадет со стола. Малышка немедленно повернулась и потянулась к тому самому глиняному «соуснику», который весьма тускло освещал комнату. Придерживая ее одной рукой, я отодвинула опасную игрушку подальше и только сейчас заметила возле печи-плиты, в которой тускло дотлевали угли, почти не давая света, огромный комок чего-то непонятного.

Вот бог весть, как я догадалась, но, взяв малышку на руки, я подошла к этому комку, откинула в сторону вусмерть засаленные края старого ватного одеяла и обнаружила там, внутри горячий еще горшок, прикрытый деревянной крышкой. В этом горшке нашлась искомая картоха. Беда только в том, что сварили ее в мундире. А на руках у меня была малышка в тряпке. Начистить её до прихода Ирвина я, разумеется, не успела.

Ирвин моей нерасторопностью остался недоволен. Сам он гордо выставил на стол кувшин, наполовину заполненный молоком, и начал ворчать:

-- Эка ты баба бестолковая! Тебе волю дай, ты так и будешь с ней с утра до ночи тетешкаться! А дела по дому ктой-то тогда справлять будет? Поклади Джейку на место и ставь ужин, – грубовато приказал он.

С одной стороны, в этом мире мальчик был единственным моим источником, способным поделиться информацией. С другой стороны, на ум мне неожиданно пришла старая пословица: «Учи дитя, пока поперек лавки лежит.». На мой взгляд, Ирвину было около шести-семи лет. И для меня, относительно взрослой девушки, он все еще лежал «поперек лавки».

-- Если ты еще раз начнешь мне указывать, что я должна, а что не должна делать… ужинать пойдешь к козе в сарай. Понял меня? – я возвышалась над ним с ребенком на руках, обозленная на весь мир, и мгновенно почувствовала укол совести из-за своей грубости: мальчишка сник и опустил глаза, так и не рискнув мне возразить. Выждав минуту, я спокойно попросила: – Пожалуйста, посиди немного с Джейд, а я почищу нам картошку на ужин.

-- Если хочешь, я и сам могу… – он по-прежнему не поднимал на меня глаз.

Совесть принялась жрать меня еще пуще: «Господи! Он совсем ребенок еще. Он только что потерял мать и хоть какую-то опору в этом мире… А тут еще и я… Могла бы, дурища, и помягче мальчика одернуть…». Посмотрела на его руки с грязными ногтями, потом посмотрела на свои, такие же грязные, вздохнула и сказала:

-- Подскажи, где взять чистую миску.

Ирвин мотнул головой куда-то в темный угол, где обнаружилось что-то вроде ларя с посудой. Там нашлась полосатая обливная миска из глины, несколько таких же плошек поменьше размером, заткнутая деревянной пробкой бутыль с чем-то непонятным и еще какие-то вещи, рассмотреть которые впотьмах я не смогла. Накрывать на стол я не рискнула.

Ирвин, покопавшись в хламе на том огромном топчане, к которому раньше была привязана его сестра, притащил еще одну длинную рубаху для малышки. Она была не сильно чище той, что валялась сейчас грязной тряпкой на обоссанной соломе, но, по крайней мере, эта была сухой. Тряпку, в которую была завернута девочка, я сложила вдвое и расстелила на полу. Туда усадила малышку и села рядом, поставив перед собой горшок с картошкой и чистую миску.

Нож, который мальчишка подал мне со стола, был изрядно сточен и не слишком удобен. Но картошку я чистила, скидывая еду в миску. А брат сидел рядом, мотыляя перед лицом Джейд бывшим когда-то красным, а теперь пыльно-розовым лоскутом. К моему удивлению, малышка искренне радовалась, пытаясь схватить тряпку рукой.

Ели мы также на полу. В одной из плошек поменьше я размяла деревянной ложкой картофелину, добавила молока и сперва покормила девочку, которая ела жадно и неопрятно. По-хорошему ей нужен был слюнявчик. Обычный нормальный слюнявчик, чтобы не пачкать одежду. Но искать впотьмах нужную ткань или что-то придумывать у меня просто не было мочи. От всех событий вечера навалилась сильная усталость. Ирвин, глянув на меня исподлобья, робко спросил:

-- Может, это… того…маслица возьмем?

Я машинально кивнула, и он вытащил откуда-то бутыль мутного стекла с удивительно вкусно пахнущим подсолнечным маслом. Бережно плеснул на донышко одной из мисок, притащил со стола кружку с отбитой ручкой, где хранилась крупная серая соль, и щедро посыпал масло.

Ели мы руками, макая некрупные, но сахарные клубни в это ароматное масло. И надо сказать, что вкуснее я ничего в жизни не пробовала. Впрочем, это и не удивительно. За едой Ирвин, чавкая и роняя крошки, рассказывал о том, что его мать похоронили три дня назад. То есть все это время девушка лежала без сознания и, соответственно, без еды. Поэтому и казалась мне картошка просто божественно вкусной!

Масло в светильнике нужно было экономить, – так сказал мальчик. Спорить я не стала, послушно уложила уже задремывающую малышку на топчан в груду тряпья. Её брат лег с краю, чтобы не дать ей упасть, а я задула светильник и в темноте побрела к своей койке.

А дальше у меня случилась самая банальная истерика. Я рыдала и тихо завывала, прикусывая зубами угол грязной подушки, чтобы не перепугать детей воплями, и никак не могла успокоиться. Мне казалось, что моя жизнь в этом аду завершится очень скоро…

В комнате стоял серый полумрак. Я проснулась несколько минут назад. Дети еще спали. Вставать не хотелось совершенно. Что меня ждет здесь, в этом кошмаре?! Чужие дети, голод, грязь и нищета…

Сейчас, лежа в грязном тепле постели, я даже не так сильно ощущала вонь вокруг. То ли притерпелась за ночь, то ли мой мозг уже воспринимал эти запахи как естественные. Где-то далеко голосили петухи, а организм резко затребовал посещения туалета. Выбиралась я из постели неохотно, но очень тихо, боясь разбудить детей. Сейчас они, по крайней мере, молчат, и девочка не плачет. Не могла же я в самом деле считать их родственниками!

На улице было довольно зябко. Кажется, в этом мире дело шло к осени. Об этом говорила и пожухлая трава, и почти полностью выкопанный огород. За серым покосившимся забором окрестности почти не просматривались, только слева торчала крыша соседнего дома и видны были верхушки двух уже облетевших деревьев. И соседний, и мой собственный дом были сложены из грязно-серого песчаника. Оба с черепичными, тронутыми моховой зеленью крышами.

Торопливо перебирая босыми ногами по стылой земле, я почти с удовольствием вернулась в дом, уже не так пугаясь его омерзительных запахов: там было значительно теплее, чем на улице. Села у стола и с тоской осмотрела тошнотную обстановку комнаты. До чего ж она убогая! И эта куча прелой соломы прямо на полу, и заставленный грязными плошками и мисками стол, и неприкрытый котелок с остатками картошки, над которым назойливо и противно жужжала поздняя осенняя муха. Жирная навозница переливалась драгоценной зеленью даже в утреннем полумраке и все жужжала и жужжала…