Сильная и независимая (СИ) - Резник Юлия - Страница 18

— Сколько здесь окон?

— Во всей квартире? Кажется, четырнадцать.

Стоит ли говорить, что все они в пол?

— Очень красиво.

— Да, я поэтому и купил этот пентхаус. Вот, — Наумов отворачивается к стене, скрытая панель отъезжает в сторону, открывая довольно просторный бар. — Чего тебе плеснуть? Кажется, ситуация располагает к напиткам покрепче, как думаешь?

— Я после того случая не пью. Хватит.

— Нашла из-за чего отказываться от вина.

— Вы ценитель?

— Кое-что понимаю.

Я обхватываю плечи и снова отворачиваюсь к окну. Как-то совсем не вяжется с этим мужчиной словосочетание «кое-что». Почему-то кажется, что если он за что-то берется, то изучает этот вопрос вдоль и поперек.

— Если можно, я лучше выпью чая.

— Можно. Почему нет? Если хочешь, можешь освежиться… — Наумов кивает в полумрак коридора. Ох, наверное, совсем дело плохо, раз уж он намекает на необходимость привести себя в порядок…

— Конечно, спасибо.

Первым делом подлетаю к зеркалу. Ну, в общем-то, ничего страшного. Смыть остатки макияжа — и ладно. В конце концов, я не эскортница — мне не надо беспокоиться о том, как я выгляжу. Хотя то, что Наумов привез меня к себе, несколько сбивает с толку. Не настолько мы с ним близки.

Наклоняюсь, чтобы умыться, не заляпав столешницу. И ойкаю, хватаясь за бок. Ах ты ж черт! Я совсем забыла, что меня пырнули…

В панике стаскиваю пиджак, задираю шелковый топ и… боясь, что отключусь, зову:

— Наум!

Час спустя я с заштопанным боком лежу на наглаженных до хруста простынях и прислушиваюсь к звукам, доносящимся из гостиной. Кажется, мужчины решают пропустить по стаканчику для успокоения нервов. Говоря о мужчинах, я имею в виду самого олигарха и его знакомого хирурга, который, по счастливой случайности, живет в этом же доме. Понятия не имею, при каких обстоятельствах они познакомились, но когда Наум Наумыч увидел мой порезанный бок, у него не возникло вопросов, к кому обращаться.

— Рана поверхностная. Опасности не несет. Сделаем пару стежков, и будете как новенькая, — заявляет врач после короткого осмотра. От звонка олигарха соседу-хирургу до его появления проходит не больше пяти минут.

Теперь я могу похвастаться, что меня заштопали наживую. Как героя боевика. Отголоском истерики с губ срывается влажный смешок. Зарываюсь носом в обалденно пахнущую подушку и делаю глубокий-глубокий вдох.

Из гостиной доносится взрыв хохота. Мне бы, может, тоже хотелось присоединиться к веселью, а не лежать здесь, исполняя предписания врача. Сам же сказал — рана поверхностная, но все туда же, дескать, отдыхайте, Юлия Владиславовна. А как тут отдохнешь после такой встряски? Сна ни в одном глазу. Даже в таких вот королевских условиях.

Переворачиваюсь на не пострадавший бок. По счастью, именно с этой стороны расположены окна. А из них… Из них, да, открывается совершенно потрясающий вид. Но у меня перед глазами стоит побледневшая физиономия Наумова, когда он пришел на мой зов и понял, что случилось. Может, он крови боится? Или же мне просто показалось, что его реакция была какой-то уж слишком бурной? Ведь… Ну сколько там его ступор длился? Секунду? Две? Да, скорее всего, показалось. Или же он просто не ожидал увидеть меня полуголой.

Ой, Юля, чего он там не видел! Ты, конечно, хороша, тут никто не спорит, но такого сиськами не удивить. Да ты, вроде как, к этому и не стремилась.

Точно! На кой оно мне?

Вот именно.

Просто он меня спас, и я… неизбежно этим прониклась. Теперь вот, лежу, внемлю его резкому голосу… Додумываю, чего нет. Смешно.

Кажется, хлопает дверь. Мой врач уходит? До звона в ушах вслушиваюсь в тишину. Шаги? О, да. И они приближаются. Что бы это значило? Может, мне дан шанс поблагодарить Наумова за все, что он для меня сделал? Ну, или принести извинения за хаос, что я внесла в его жизнь. Ясно же, что не так он хотел провести этот вечер.

Звук шагов выкручивается на максимум и стихает. Почему он молчит? Неужто думает, что я сплю?

Плавно перекатываюсь на спину и, опираясь на локоть, осторожно приподнимаюсь.

— Я не сплю. Заходите, — выпаливаю прежде, чем понимаю, насколько нелепо и, возможно, даже неуместно звучит мое приглашение.

— Как ты себя чувствуешь?

— Нормально, — отвечаю, стараясь не выдать легкую неуверенность в моем голосе.

— Температуры нет? Павел Николаевич сказал, что может подняться.

— Вроде обошлось.

Лишь после этих слов Наумов отталкивается от стены и делает шаг к кровати. Невольно отмечаю, что ступает он тяжелее обычного. Как будто окончательно выдохся, или… крепко выпил. Да ладно! С чего бы вдруг? И сколько, учитывая его впечатляющие габариты, он вообще должен принять на грудь, чтобы вот так поплыть?

Пока я отчаянно соображаю, что происходит, Наумов садится рядышком и касается широкой ладонью моего покрытого нервной испариной лба. В другой руке он держит стакан с виски.

— И правда. Ты не горячая.

— Ну, это же хорошо? — настороженно кошусь на стакан.

— Да. — Наумов потирает шею лапищей. — Хорошо…

И что теперь? Почему он не уходит?

— Я должна извиниться…

— За что?

— За доставленные неудобства.

— А, это… Пустяки. Выпить хочешь?

Еще? Он шутит?

— Мне, наверное, нельзя — я же приняла антибиотики.

Наумов кивает и, не отводя взгляда, делает глоток. Очень странные меня охватывают в этот момент ощущения. Очень… Я же взрослая, состоявшаяся, повидавшая много всякого тетка. А рядом с ним весь мой опыт превращается в пыль. Я чувствую себя сбитой с толку, совершенно неискушенной девочкой.

— М-м-м…

— Слушайте, — нервничаю я, — Наум Наумыч, у вас все хорошо?

— А? Да-а-а. Да. Более чем. Так, просто вспомнилось.

— Вспомнилось? — теряюсь. — Что-то неприятное, да?

Наумов поднимается, но вопреки моим предположениям, не собирается уходить. Вместо этого он медленно шагает к окну, заслоняя своей медвежьей спиной проникающий сквозь стекло свет.

— Просто струхнул, что опять не успею. Только свыкся с мыслью, что обошлось, а тут кровища…

Я висну, не совсем понимая, за какую фразу мне уцепиться. Что главное в его словах, что второстепенное — совершенно ведь непонятно. Зато абсолютно ясно, что никто не даст мне другого шанса разобраться.

— Опять? — сглатываю, чувствуя, как голос слегка дрожит.

— Стася не рассказывала, как умерла ее мать?

— Нет.

— Во время ограбления. Какое-то, блядь, дежавю.

Охренеть! Мне даже представить сложно, что он сейчас чувствует. И дело вовсе не в том, что это была я… С таким же успехом на моем месте мог оказаться кто угодно. Его бы, один черт, триггернуло.

— Господи! Извините, — шепчу я и, придерживая ноющий бок, с трудом сползаю с кровати. Адреналин, который раньше глушил боль, схлынул, и теперь каждое движение — мука. Подхожу к Наумову, едва переставляя ноги, скрюченная, как старуха.

— Да что ты все извиняешься? — резко оборачивается тот и вдруг, качнувшись, хватается за стену. Хорошо, успеваю его придержать, удачно нырнув под руку.

— Вам плохо? Сердце, да? Давайте сюда…

Каким-то чудом оттаскиваю Наумова к кровати. Помогаю ему прилечь, хотя этот придурок пытается от меня отмахнуться и что-то бормочет про мой пострадавший бок.

— Быстро лег! — мой голос звучит неожиданно властно. А что? Я ему не эскортница. Я, прежде всего, мать, и уж что-что, а обращаться с капризными мальчиками я умею.

Наумов удивленно моргает. И, кажется, больше от этого удивления, чем от угрозы в моем голосе, послушно укладывается на лопатки.

— Где твой телефон?

— На кой он тебе?

— Позвоню твоему другу-доктору.

— Он хирург.

— Ну, поди, разберется, что делать. Так где?

— Мне уже лучше, — морщится, растирая пятерней грудь. Пальцы у него крупные. Длинные и сильные, с ногтевой пластиной красивой формы.