Как приручить дракона 5 (СИ) - Капба Евгений Адгурович - Страница 35

— Модест, — ответ был неожиданным, если честно.

Никогда не встречал орков по имени Модест!

— Смотри, Модест… Есть у меня для тебя вариант. И для твоих детей — тоже. А вот для жены — не знаю.

— А? Ты кто такой будешь? — удивился он, поймав деловые и хладнокровные нотки в моем голосе.

— Георгий Серафимович Пепеляев-Горинович, — отрекомендовался я. — Учитель истории и по совместительству — вольный рыцарь, владетель Горыни. Вот тебе номер телефона одного кхазада — Отто Шифер его зовут. Он может тебе работу дать, чтобы четыре через четыре не ездить. Оплачиваться будет хорошо, каждый вечер — дома… Профессия имеется?3

— Дык! Ять! — орк оживился. — По дереву я! Я и валю, и плотничаю, и столярничаю-на! Я работник что надо-ять, но…

— Но мы сейчас вместе пойдем и посмотрим, что там можно сделать… А с женой… Если она пить не бросит — с женой придется тебе расстаться, Модест. Если ты и вправду детей своих любишь. Они у тебя там всемером на десяти пачках лапши третий день сидят.

— Сука-а-а-а! — он снова ухватил себя за лысину. — Я ж затарился-на, полно всего было-врот, я ж на кукуляторе-ять считал, чтоб на четыре дня! Сука-а-а…

В общем, таких орков я еще не встречал. И таких семей — тоже. Все-таки когда пьет отец — это чуть менее хтонически, чем когда пьет мать. Хотя тоже — ужасно.

Контраст со снажьим ужастиком в следующей семье был просто потрясающим. Да, здесь, в большом частном доме на улице Озерной, тоже, в общем-то, царил бардак — но бардак совсем другого рода!

Белкины — люди верующие, постоянные прихожане собора — были семьей многодетной. У них своих детей имелось пятеро, но старшие подросли, и они взяли еще двоих — приемных. И вот двое младших родных сейчас с веселыми визгами гонялись по пребывающему в вечном ремонте дому за двумя еще более младшими — неродными, но очень любимыми.

Стены были оштукатурены и ошпаклеваны, но — не покрашены и без обоев. Зато — с бесконечными детскими рисунками. Кроватей в трех спальных комнатах стояло много, но все — застелены, со свежим бельем. Посуда была не мыта, но без очага развития новой цивилизации. Да и пахло на кухне хорошо — оладушками!

— Это Маша напекла! — сказала главная Белкина — мать семейства, высокая и статная женщина лет сорока пяти.

Машу я знал, она в шестом классе у нас училась. Хорошая рыженькая девочка, староста класса, между прочим. Всегда опрятная, всегда — готова к урокам. Почти отличница! Это именно она сейчас поймала мелкую приемную сестричку лет трех и с уморительными звуками дула ей в пузико. Мелкая смеялась, аж заходилась! Смотреть на все это без умиления было невозможно.

— А мы чего к вам пришли? — спросила с удивлением коммунальщица. — У вас ведь все нормально?

— У меня Пашка руку сломал, — пояснила Белкина. — Сверзился со второго этажа. Не в смысле со второго этажа дома, а с кровати! Есть у него привычка — не по лестнице спускаться, а спрыгивать!

Пашка был спортсмен. Его я тоже знал, он в одном классе с баянистом Кузьменком учился. Средней успеваемости, но легкоатлет — дай Боже. Постоянно какие-то призовые места занимал. Смуглый, голубоглазый, русоволосый. Веселый и незлой. Ситуация понятная — есть детский травматизм, есть пунктик — многодетная семья. Значит — нужно проверить! Вот мы и проверяли.

— Вы проходите, не стесняйтесь! Может — чаю поставим? Вы, наверное, находились уже за сегодня? — спрашивала Белкина, перемещаясь по кухне. Она, совершенно не стесняясь, делала уборку прямо при нас: это — в мусорку, то — в холодильник, другое — под кран.

Я присмотрелся к детям и не смог не спросить:

— А они что — кхазады, что ли? — это было вправду удивительно, обычно кхазадов-сирот и беспризорников в природе встретить было невозможно!

— Ага! — мягко улыбнулась хозяйка. — Они не из наших кхазадов, дети каких-то погибших интуристов. В опеке думают, что альпийские они, но сказать сложно. Мы хотели только девочку взять, Доминику, но оказалось, что у нее брат-близнец, так нам в приюте сказали — берите двоих! Мол, он тоже — хороший! Так что у нас вот такое двойное пополнение в семье — Доминика и Вольфганг!

Вольфганг с визгами убегал от Маши и Доминики, на ходу почему-то пытаясь снять с себя майку. Распознать в нем гнома можно было только по чуть более коротким ножкам и крепкому туловищу. А так — обычный смешной карапуз!

— Да мы, в общем-то, наверное, пойдем… — Ольга Владимировна прекрасно понимала, что сюда мы зашли для галочки. — А Паша ваш где?

Брякнула калитка на улице, послышались голоса.

— А вот они и вернулись, — махнула рукой Белкина. — Его Федор как раз к травматологу возил, гипс перевязать.

Федор — отец семейства — и Пашка вошли в дом. У Пашки рука висела на перевязи, сам он — улыбался.

— Здра-а-асте, Георгий Серафимович! И вам всем здрасте! А я завтра в школу приду, но я писать не могу- у меня рука сломана! Буду просто сидеть!

— Везет же некоторым! — подала голос Маша.

— Так ты тоже можешь упасть с кровати! — посоветовал Пашка, снимая обувь и протискиваясь мимо нас, столпившихся в растерянности в коридоре. — Если захочешь. И тогда не будешь писать!

— Я что — дура, что ли? — резонно спросила сестрица.

— … Отца, и Сына, и Святого Духа! — Федор Белкин, худощавый, широкоплечий и сутуловатый отец многодетного семейства, прямо на пороге истово перекрестился: размашисто, занося руку, и при этом — моргая всем лицом. — Мир дому сему!

У него был свой небольшой продуктовый магазин, частный, так что семья не бедствовала. Но, судя по его нервным движениям — семейная жизнь все-таки давалась ему нелегко. С Божьей помощью давалась, по всей видимости.

— А хотите — я вас подвезу? — вдруг спросил Белкин. — Если вы тут закончили. Я на фургоне!

Все посмотрели на Ольгу Владимировну — она была нашим неформальным лидером.

— Наверное, закончили, — нерешительно развела руками заместитель председателя. А потом спросила у Белкиных: — У вас есть какие-нибудь вопросы, пожелания?

— Вообще-то есть, — Федор Белкин очень сильно, с хрустом почесал затылок. — Поможете детей в летний лагерь отправить? Где-нибудь в начале лета?

Лагеря были в нашем уезде в основном ведомственные — от разных предприятий и организаций, так что частному предпринимателю Белкину в этом плане действительно было тяжеловато. Я видел, что все мнутся, и поэтому все-таки сказал:

— Вообще-то есть вариант… Пускай Маша или Паша ко мне в мае месяце подойдут, я точно знаю — у нас в уезде скоро еще один лагерь откроется, совершенно новый, для самых разных деток.

— Пра-а-авда? — радость родителей-Белкиных была самой искренней. — Здорово!

— Ну, давайте, я вас развезу куда нужно и на работу поеду, — заторопился отец семейства.

И мы под аккомпанемент развеселого топота и смеха маленьких кхазадиков гурьбой вывалили на улицу.

Пока ехали в фургоне в центр — я все думал: а каким я буду родителем? Почему-то хотелось думать, что таким, как Зборовский или Белкины. У меня не было своих детей ни в той жизни, ни в этой, но — хотелось. Правда — хотелось. И даже размашистые крестные знамения Федора Белкина меня не переубедили.

У них тут имелось свое Первое мая. «Маевка» — так они его называли. Общенациональный выходной. Исторические параллели были весьма интересны: во время Восстания Пустоцветов простолюдины именно в этот день сказали свое веское слово, которое стало последней каплей, склонившей чашу весов в пользу тогдашнего Государя, пообещавшего изменения в трудовом законодательстве, социальные гарантии для земских жителей и расширение политических прав цивильных. Фрондирующие аристократы склонили головы перед союзом простонародья и верховной власти. Мятежники вынуждены были пойти на попятную.

Потому что война — войной, но если заводы стоят, и поезда не едут, улицы никто не метет, а хлеб никто не сажает — особенно не повоюешь. Ну да, никаких эсеров и большевиков тут в принципе не существовало, да и неоткуда им было взяться, а вот профсоюзы тогда показали зубы — сильно и страшно. Всеобщая забастовка, вот что тогда случилось, лет эдак сто назад. Остановились почти все предприятия в земщине и юридиках, даже опричнина — и та присоединилась к стачке! Цивильное население осознало свою силу и научилось ею пользоваться. В общем — Первое мая весной, как и Юрьев день — осенью, оставались для простолюдинов-цивильных символом борьбы за свои права и символом надежды.