Зимняя бегония. Том 2 - Тянь-Эр Шуй Жу - Страница 4

– Знаю, очень хорошо его знаю.

Юань Сяоди усмехнулся, словно смеясь сам над собой:

– Еще бы! Даже среди тех, кто не ходит в театр, сложно найти человека, не слышавшего о нем. Вот только поклонники знают его по пекинской опере, а вот о том, что он мастер всех амплуа и шести инструментов, догадываются немногие. Мне посчастливилось услышать, как он исполняет «Пионовую беседку», это было хорошо, поистине хорошо.

Шан Сижуй широко раскрыл блестящие, пронизанные светом глаза, те засияли от восторга.

Чэн Фэнтай, нарочно подбивая Юань Сяоди, чтобы тот сказал еще пару фраз о Шан Сижуе, проговорил:

– Я тоже видел тот спектакль, но не очень-то понял, прошу господина Юаня разъяснить мне, что же там такого примечательного?

Юань Сяоди ответил:

– Судя по тому, как второй господин только что рассуждал о театре, вы прекрасно в нем разбираетесь. Говорить о пении не стану, скажу лишь о том, как он продекламировал всего одну строчку «Не побывав в саду, как красоту весеннего пейзажа мне познать?». Ему удалось выразить все очарование весны. А вот следующая сцена с цзаолопао [14], на мой взгляд, была лишней, – в пылу разговора он добавил несколько резко: – На самом деле не такой уж и лишней, ведь декламация в опере призвана подчеркнуть либретто. Но если декламация исполнена безупречно, в пении нет нужды, основная мысль уже прозвучала.

От его похвалы у Шан Сижуя загорелись уши, и, раскрыв веер, он принялся обмахиваться. Юань Сяоди заметил пейзаж, изображенный на веере, и изумленно спросил:

– Молодой господин Тянь, этот веер ведь расписан почтенным господином Ду Минвэном?

Шан Сижуй сложил веер и двумя руками подал его Юань Сяоди, чтобы тот полюбовался:

– Да, это его роспись.

Этот веер с росписью ему тайком передал из дома Ду Ци.

Взяв веер в руки, Юань Сяоди принялся внимательно его разглядывать, затем произнес пару восторженных фраз – веер ему необычайно понравился. Опера куньцюй всегда славилась классической изысканностью, и, после того как Юань Сяоди получил известность, его окружали образованные и просвещенные люди из высшего общества, совсем как сейчас они собирались вокруг Шан Сижуя. Однако Юань Сяоди, в отличие от Шан Сижуя, любил книги, с удовольствием учился и, долгое время пробыв среди людей просвещенных, выработал собственный стиль и вкусы в рисовании, был искусен в каллиграфии и рисовании – точь-в-точь кабинетный ученый.

Шан Сижуй, сегодня вдруг непривычно проницательный, застенчиво предложил:

– Если вам по душе этот веер, можете его забрать.

Только сейчас Юань Сяоди понял, что его поведение таило в себе уж слишком прозрачные намеки, похожие на вымогательство, и он поспешно вернул веер Шан Сижую, раздосадованно усмехаясь:

– Молодой господин Тянь, некий Юань вовсе не это имел в виду. Почтенный господин Ду преподносит в дар собственную роспись только близким друзьям, раз он подарил его вам, как я могу его забрать?

Что там для Шан Сижуя Ду Минвэн в сравнении с Юань Сяоди! Однако после отказа Юань Сяоди он смутился, язык его словно отсох, и он больше не мог вымолвить и слова. Чэн Фэнтай подумал, что на сцене этот ребенок рассыпается звонкой иволгой, отчего же вне сцены он становится таким застенчивым? Он сказал со смехом:

– Господин Юань, вам следует принять веер, мой юный друг не слишком-то красноречив, если вы не возьмете веер, он будет еще долго переживать.

Юань Сяоди с прежней решительностью отказывался от подарка, однако спустя несколько раундов уговоров все же принял его, сгорая от стыда. Глядя на то, как и взрослый, и юнец сидят с красными лицами, Чэн Фэнтай чуть было не рассмеялся, в его представлении актеры по большей части люди общительные, ничем не скованные, однако Юань Сяоди с Шан Сижуем оказались исключением.

Полученный только что веер сбил Юань Сяоди с толку, он позабыл, о чем говорил, и принялся обсуждать Ду Минвэна и прочих гражданских чиновников и цзюйжэней [15] старшего поколения. Шан Сижую это было не особо интересно, но сказать он постеснялся. Когда Юань Сяоди и Чэн Фэнтай закончили болтать и обсуждать дела, вина и кушаний на столе почти не осталось, настало время прощаться. Втроем они вышли на улицу, и Юань Сяоди снова принялся рассыпаться в благодарностях за преподнесенный веер. Тогда Шан Сижуй набрался смелости и наконец спросил его:

– А кто второй человек, которого вы порекомендовали бы, кроме Шан Сижуя?

Юань Сяоди рассмеялся.

– Ох! А вы и в самом деле обратили на это внимание. Я уж совсем и позабыл, как хорошо, что вы напомнили! В труппе «Юньси» [16] есть один ребенок, его зовут Сяо Чжоуцзы. Он еще не закончил обучаться мастерству, а потому очень редко выходит на сцену.

Шан Сижуй запомнил это имя. Юань Сяоди уселся в рикшу. Шан Сижуй проводил его взглядом, а затем вернулся к Чэн Фэнтаю. Уже в машине он закрыл лицо холодными ладонями и принялся бормотать что-то себе под нос. Чэн Фэнтай спросил, что с его лицом, на что Шан Сижуй ответил, что он в порядке, просто ему несколько жарко.

– У Шан-лаобаня такой вид, совсем как у девицы! – Чэн Фэнтай медленно вел машину и словно между делом проронил: – Да не простой девицы, а прямо-таки помешанной на мужчине. Ну что такое? Все из-за этого Юань Сяоди? На мой взгляд, это уже слишком.

Шан Сижуй громко проговорил:

– Ты просто не понимаешь, насколько хорошо поет Юань Сяоди! В пекинской опере немало хороших исполнителей, а вот в куньцюй – лишь один Юань Сяоди! – Он продолжал бормотать себе под нос: – Он и так великолепен, а тут еще и меня похвалил! О! Второй господин! Юань-лаобань похвалил меня, похвалил!

Чэн Фэнтай высвободил одну руку и потрепал его по волосам, рассмеявшись:

– Тогда тебе нельзя было его обманывать, да к тому же чего ты так смущался? Вы живете в одном городе, а вдруг как-то повстречаетесь на каком-нибудь вечере, погляжу же я, как ты будешь с ним объясняться.

Шан Сижуй сказал:

– И вовсе я не обманывал его. Я ведь не сказал, что я не Шан Сижуй, я вообще ничего не говорил. Это ты его обманул, сказал, что меня зовут Тянь Саньсинь – уродливое имя, кстати.

Чэн Фэнтай кивнул:

– Хорошо, это моя вина. В следующий раз сорву с тебя все покровы прямо перед его лицом.

Шан Сижуй пропустил его слова мимо ушей, опустил стекло, и ветер подхватил его голос – он принялся декламировать строчку, что без умолку нахваливал Юань Сяоди: «Не побывав в саду, как красоту весеннего пейзажа мне познать?» Он растягивал каждый звук, и всякое из десяти слов обрело собственное звучание и очарование. Голос его звучал так звонко, что, вырываясь из салона, разносился по улице, заставляя прохожих оборачиваться в поисках этой Ду Линян. Тут же он продолжил сцену на мотив цзаолопао: «Ах, вот оно, прекрасные цветы оставлены теперь у полусгнивших стен…» За окном беспрерывной чередой тянулись старые бэйпинские дома с древними стенами, время от времени перемежаемые пышной зеленью софоры японской. Этот старинный однообразный городской пейзаж хоть и разнился с цветущими садами, воспеваемыми Шан Сижуем, но все же вместе они создавали ощущение необъяснимой гармонии. Чэн Фэнтай все вздыхал от избытка чувств, ему трудно было вымолвить хоть слово. Когда он проводил время с Шан Сижуем, на него частенько находило чувство, будто современное и древнее переплетаются воедино, в один миг сменялись династии, и от этого осознания на сердце у него была неизъяснимая тяжесть. Шан Сижуй обладал какой-то волшебной силой, точь-в-точь как сирена из греческих мифов. Стоило ему открыть рот – и мир тут же менялся: расцветал новыми красками или, напротив, тускнел – зависело от того, какую пьесу он исполнял. Едва человек попадал в этот зачарованный мир, он не мог уже избежать обольщения.

Чэн Фэнтай принялся тихонько подпевать в тон Шан Сижую, хоть и не совсем верно.