Спящие воспоминания - Модиано Патрик - Страница 4

Мы подошли к ее отелю. Она как будто успокоилась. Улыбнулась мне. Думаю, она была мне благодарна за мой ответ и поверила, что мне не терпится узнать побольше. А я и вправду сказал это от чистого сердца. С детства и отрочества я испытывал острое любопытство и особую неодолимую тягу ко всему, что касалось тайн Парижа.

Но я не стал дожидаться следующего четверга, чтобы «узнать побольше». Однажды утром, проводив Женевьеву Далам от ее отеля до студии «Полидор», я сел в метро, поехал в обратную сторону и от станции «Сансье-Добентон» пешком дошел до Валь-де-Грас.

Я открыл калитку и без колебаний пересек сад. Только подойдя к двери, подумал, что надо было бы позвонить Мадлен Перо и спросить, может ли она меня принять.

Меня удивил тембр звонка, которого я почему-то не замечал, приходя к этой двери с Женевьевой Далам: тоненькая, приглушенная трель, то и дело грозившая оборваться, такая тихая, что я жал и жал на звонок, не уверенный, что Мадлен Перо услышит это позвякивание, если она в дальней комнате.

Дверь приоткрылась, хотя никаких шагов я не слышал. Надо понимать, она так и стояла за дверью, поджидая какого-то гипотетического гостя? Она как будто не удивилась при виде меня. Как всегда, молча повела меня по коридору. Впервые я вошел в ее гостиную при свете дня. На паркете лежали солнечные пятна. В окно я видел сад, слегка присыпанный снегом. Я почувствовал себя еще дальше от Парижа, чем вечерами, когда приходил сюда с Женевьевой Далам.

Она села слева от меня на красный диванчик, на то место, где обычно сидела Женевьева Далам. Посмотрела на меня пристально.

— Женевьева позвонила мне и сказала, что вы хотели меня видеть. Я ждала вас.

Итак, этот визит был решен за моей спиной. Может быть даже, они на пару ввели меня так, что я и не заметил, в гипнотический транс.

— Она вам позвонила?

Мне казалось, что я уже пережил когда-то эту сцену во сне, Солнечный луч освещал книжные полки у дальней стены. Между нами повисло молчание. Нарушить его должен был я.

— Я прочел книгу, которую вы мне дали… «Встречи с замечательными людьми»… Я о ней уже слышал…

Слышал я о ней в те два года, что провел в коллеже в Верхней Савойе. Один мой одноклассник, Пьер Андрие, похвастался мне, что его родители были учениками автора этой книги, «духовного учителя» Георгия Ивановича Гурджиева. Его мать однажды, в свободный от занятий день, отвезла нас с Пьером Андрие на машине в Плато-д’Асси к своей подруге-аптекарше, тоже ученице Гурджиева. Я слышал обрывки их разговора. Речь шла о «группах», которые этот человек создавал вокруг себя, чтобы распространять свое «учение». Это определение «группы» меня заинтриговало.

— Ах вот как… Вы о ней слышали? При каких же обстоятельствах?

Вопрос прозвучал одновременно с тревогой и интересом, как будто она боялась, что мне ведомы некоторые тайны.

— Я долго жил в Верхней Савойе. Там я встречал учеников Георгия Ивановича Гурджиева…

Я произнес эту фразу медленно, выдержав ее взгляд.

— В Верхней Савойе?

Судя по всему, она не ожидала, что я выложу эту подробность. Я походил на полицейского, рассчитывающего на эффект неожиданности, чтобы расколоть подозреваемого. Но полицейским я не был. Я был просто хорошим мальчиком.

— Да… В Верхней Савойе… в районе Плато-д’Асси… недалеко от Межева…

Мне вспомнилась дарственная надпись на романе «Памяти Ангела», наверняка адресованная ей: «Тебе… Межев… Шаг в пропасть…»

— И вы лично знали учеников Гурджиева… в Верхней Савойе?

— Да, некоторых…

Я чувствовал, что она с какой-то нервозностью ждет от меня имен.

— Мать моего одноклассника… Она возила нас к своей подруге, та тоже была ученицей Гурджиева… аптекарша… в Плато-д’Асси…

Я прочел в ее глазах удивление.

— А ведь я ее знала, когда-то давно… эту аптекаршу из Плато-д’Асси… Ее тоже звали Женевьевой… Женевьева Льеф.

— Я не знал, как ее зовут, — сказал я.

Мадлен Перо склонила голову, как будто пыталась отчетливее вспомнить эту женщину. А может быть, и другие детали своей тогдашней жизни.

— Я не раз бывала у нее в Плато-д’Асси…

Она забыла о моем присутствии. Я молчал, мне не хотелось отвлекать ее от этих мыслей. После долгой паузы она повернулась ко мне:

— Я и подумать не могла, что вы мне напомните обо всем этом.

Она выглядела такой взволнованной, что я подумал, не сменить ли тему.

— Женевьева говорила мне, что вы даете уроки йоги. Я бы очень хотел поучиться йоге у вас.

Мадлен Перо меня не слышала. Снова склонив голову, она, очевидно, рылась в памяти, пытаясь извлечь немногие оставшиеся у нее воспоминания об этой аптекарше из Плато-д’Асси.

Она придвинулась ко мне ближе. Наши лица почти соприкасались. Она заговорила совсем тихо:

— Я была очень молода… наверно, в вашем возрасте… у меня была подруга, ее звали Ирен… Это она привела меня на собрания к Гурджиеву… в Париже, на улице Колонель-Ренар… У него была целая группа учеников…

Она говорила быстро, отрывисто, как будто обращалась к исповеднику. И мне было немного неловко. Ни по возрасту, ни по опыту я не подходил на роль духовника.

— А потом я уехала с моей подругой Ирен в Верхнюю Савойю… в Межев и Плато-д’Асси… Ей прописали курс лечения в санатории в Плато-д’Асси…

Мадлен Перо готова была рассказать мне всю свою жизнь. Много самых разных людей делали это в последующие годы, и я часто задавался вопросом почему? Должно быть, я внушал доверие. Мне нравилось слушать людей и расспрашивать их. Я часто ловил обрывки разговоров незнакомых людей в кафе. Записывал их, как мог незаметно. По крайней мере, эти слова не были навсегда потеряны. Они заполнили пять тетрадей, с датами и многоточиями.

— Ирен — это та, что надписала вам «Памяти Ангела»? — спросил я.

— Точно.

— Там в конце написано: «Шаг в пропасть». Я хорошо знаю «Шаг в пропасть».

Она нахмурила брови, как будто припоминая.

— Это было ночное заведение, куда я ходила с Ирен.

Я не забыл это разрушенное здание по дороге к Мон-д’Арбуа, часть которого сохранила следы пожара. На фасаде еще висела табличка светлого дерева с надписью красными буквами «Шаг в пропасть». Я провел несколько месяцев в пансионе в нескольких сотнях метров оттуда, чуть выше.

— С тех пор я больше не была в Верхней Савойе, — сказала Мадлен Перо сухо, как будто ей хотелось закончить наш разговор.

— А после знакомства с Гурджиевым вы участвовали в «группах»?

Казалось, мой вопрос ее удивил.

— Я спрашиваю об этом потому, что мать моего друга и аптекарша из Плато-д’Асси часто употребляли это слово…

— Этим словом пользовался сам Гурджиев, — ответила она. — «Рабочие группы»… «работа над собой»…

Но я думаю, ей не хотелось пускаться со мной в более конкретные объяснения о доктрине Георгия Ивановича Гурджиева.

— Ваша подруга Женевьева… — вдруг сказала она. — Просто невероятно, до чего она похожа на Ирен… Увидев ее впервые в том кафе напротив Валь-де-Грас, я испытала шок… Мне показалось, что это Ирен…

Меня нисколько не озадачило ее признание. Так много странных слов я слышал еще в детстве из-за приоткрытых дверей, тонких стен гостиничных номеров, в кафе, залах ожидания, ночных поездах…

— Я очень беспокоюсь за Женевьеву… Вот о чем я хотела с вами поговорить…

— Беспокоитесь? Почему?

— Она так странно живет… как будто иногда собственная жизнь ее не касается… Вы не находите?

— Нет.

— Любопытно, почему вам это невдомек… Иной раз кажется, что она идет мимо своей жизни… Вы не замечали? Она никогда не напоминала вам сомнамбулу?

Это слово было связано для меня с названием балета, виденного в детстве и оставшегося прекрасным воспоминанием. Я пытался найти сходство между Женевьевой Далам и той балериной, которая медленно, вытянув вперед руки, поднималась по лестнице.

— Сомнамбулу… возможно, вы правы, — согласился я.

Мне не хотелось ей перечить.