Секс и судьба - Хавьер Шико - Страница 16

Глагол «обвиваться» в человеческом языке кажется наиболее подходящим для определения случая разделённого одержания, который предстал перед нашими глазами, даже если он и неточно выражает весь процесс флюидного смешения, которым они притягивали друг друга. И мы утверждаем именно «разделённое одержание», поскольку здесь один действительно страстно жаждал нечестивых целей другого, в эйфории дополняя друг друга в видении равных частей ответственности.

Поскольку всё это происходило, когда они вместе выпивали, то создавалось впечатление присутствия двух существ в одном теле.

В какие-то моменты одержатель отклонялся от своего спутника на несколько сантиметров. Но он всё время обвивал его, воспроизводя жесты кошки, которая не желает терять контакт со своей жертвой. Они отлично сочетались в своей взаимной привязанности.

Это придавало другое выражение лицу Клаудио. Гипнотизёр, чьё духовное видение не могло достичь нас, контролировал все его чувства и мысли, тогда как тот со сладострастием отдавал себя в его власть. Послушный взгляд обрёл характерные черты человека, охваченного галлюцинациями. Клаудио изменился. Странная улыбка играла на его губах. Ограниченному восприятию Мариты он казался обычным человеком. Но в наших глазах это были две мужские личности в одном представительстве. Два Духа, выражавшие свои унизительные импульсы, дополняя идентичные страсти в одной теме полного сходства.

С ужасом во взоре, Невес посмотрел на меня. Хоть и самый неопытный в этой области, он не был единственным, кого охватило смятение. Я был привычен к чувственным встряскам в духовном плане, но всё же ощущал тягостные опасения.

Комната, населённая раньше позолоченными мечтами и снами ребёнка, превратилась в тюрьму, в которой Клаудио и «вампиризатор», странным образом сведённые к скотскому уровню недостойным желанием, вместе представляли собой коварного хищника, вычисляющего наиболее лёгкий путь, чтобы настичь свою добычу.

Воплощённый ясновидящий, который мог бы наблюдать владельца этих мест, увидел бы другую физиономическую маску.

Медиумическое внедрение, самопроизвольное и осознанное, было очевидным во всей своей дикости. Феномен общности двух разумных существ — одного воплощённого и другого развоплощённого — ясно представало перед нами, так же необузданно, как ураган или бурное течение, со всей бесконтрольной силой земной Природы, несмотря на то, что с человеческой точки зрения всё это происходило в очевидной ментальной немоте.

Но для нас здесь было не только установление мыслеформ, которые давали понять распутные намерения оскотинившегося двучлена, со своими скоррелированными структурами, цветами, шумом и движениями. Мы также были напуганы, слыша их голоса в ясно ощутимом диалоге.

Слова выходили из черепа Клаудио, внешне молчаливого для глаз приёмной дочери, словно его голова превратилась в акустический ящик радиоприёмника.

Гипнотизёр и загипнотизированный выражали чувственность на одном и том же уровне.

Вспомнив о бутылке, имевшей место совсем недавно, я подумал об опасности, которой могла подвергнуться беззащитная девушка. Разница здесь заключалась в том, что Клаудио ещё мог вести разговоры в состоянии полного гипноза, гипноза, который он, впрочем, старательно поддерживал.

Одержатель разглагольствовал, стараясь вызвать у него волнение, с целью разрушить последнюю щепетильность, пробивавшуюся сквозь эмоции:

— Сейчас, да!… Любовь, Клаудио, именно она … Ждать иногда годами, чтобы сиюминутного блаженства. Существуют миллионы женщин. Но она — единственная, кто сможет, наконец, утолить нашу жажду. Везде есть точки опоры, но птичка путешествует с места на место, вздыхая по отдыху в своём тёплом гнёздышке… Голодному физически всё служит пищей; но в любви … В любви блаженство подобно воздуху, одна часть которого принадлежит мужчине, а другая — женщине. Чтобы эйфория целиком вибрировала в круге, надо, чтобы обе части состояли из одной и той же субстанции. Никто не может получить слияния куска золота с куском дерева. Паганини сыграл лишь на одной струне; но эта струна слилась воедино с ним. Он бы никогда не смог вытащить на свет ни малейшей частицы своего таланта, если бы не располагал пеньковыми струнами для своей скрипки, пусть там их были бы тонны. Каждый мужчина, Клаудио, должен открыть магнетическую женщину, которая соответствует ему, спутницу абсолютного сходства, способную предложить ему внутреннюю полноту, которая превзошла бы условности и формы, чтобы осуществиться в области жизненной силы и веселья …[6].

Голос на несколько секунд умолк, а затем умоляюще продолжил, провозглашая искусные софизмы:

— Ну, вперёд! Марита наша, наша!… Мы так изголодались, как мужчины … Сжалимся над покинутыми больными, и дадим им надёжное лекарство. Мы — опора для жалких нищих… Заслуживаем ли мы хоть малейшую симпатию? Те, кто, изголодавшись по нежности, бросаются в безумие, не будут ли худшими, чем те несчастные голодные, которые ночуют на улице? Ты, Клаудио, ужасно страдал. Бродяга на площади не имеет и унции тех печалей, которые одолевают тебя. Что значит успех без интереса и опыт в домах терпимости, если истинная любовь вопиет от неудовлетворённости твоей плоти? Ты живёшь у себя, словно собака у водосточной трубы, получаешь удары оскорбления… Марита — это компенсация за всё это. Или ты считаешь, что земледелец не имеет права на созревший плод? Ты приютил под своим крылом эту малышку, ты носил её на своих плечах, ты видел, как она росла, как человек, сопровождающий эволюцию цветка, и ты, наконец, видишь в ней свой тип женщины. Ты не устал ежедневно видеть её и страстно желать, смиряясь перед пыткой расстояния, тогда как вы живёте совсем рядом друг с другом?

— Но я воспитал её как свою собственную дочь … вздохнул Клаудио, думая, что говорит с собой.

— Дочь? — спросил соблазнитель. — Простое социальное искусство. Это же просто женщина. И кто может утверждать, что она не ждёт так же страстно твоего поцелуя, словно самка у источника? Ты же не новичок. Ты знаешь, что любая женщина любит подчиниться после долгих уговоров.

Строя догадки, мысленно разделённый между двумя различными личностями — личностью отца и личностью возлюбленного — Клаудио в разочаровании стал приводить доводы.

Он знал, что у девушки свой выбор. Он часто проводила с ним время. Она выбрала Жильберто, парня, с которым она предавалась долгим и частым прогулкам. У него на сей счёт не было никаких сомнений. Ревнуя, он тайно сопровождал их воскресные экскурсии, а они даже не догадывались о его присутствии или о его затронутом интересе. Он никогда не слышал их слов, но прячась, видел их двусмысленные жесты. Он считал себя вправе привлечь ветреника к ответственности. Он всё высчитывал, высчитывал. Но когда он решился просить совета у полицейских властей, то был шокирован одной неожиданностью. Мужчина ночной жизни, он стал встречать свою дочь в местах сомнительных удовольствий, и не только в компании Немезио Торреса, мужчины, который поддерживал с ней роль шефа, но также и с Жильберто, его сыном, в компрометирующей ситуации. Распутство Марины стало для него неизбежным бедствием. Сначала ему мучения, истерзанному отцу, каким он был, это причиняло мучения распутством, практиковавшимся в семье. Но именно Марсия, его супруга, подала первой пример. В первое время брака между ними выросла стена непонимания, которая выделялась из глубин их существ смутными вихрями инстинктивного отвращения, и существование этого отвращения прошло полностью незамеченным для них в посвящении их союза.

Всё началось со споров и полемик. Затем пришло равнодушие, усталость друг от друга, внебрачные приключения, и каждый из них шёл своим путём.

Конечно же, Марина последовала по материнскому пути. Она отдалилась от него. В своём суждении мужчины он считал свою дочь свободной женщиной, но приемлемой в лоне семьи с момента, когда практиковала профессию, которая могла обеспечить её капризы. Обычно его супруга, Марина и он собирались в доме вокруг стола, словно трое разумных животных, скрывая взаимное презрение за условностями или иронией.