Аптечка номер 4 - Ханов Булат - Страница 9

Валентин спустился в погреб, крышка которого таилась под паласной дорожкой.

— Вам помочь? — спросила Зарема.

— Ни в коем разе, — ответил Валентин, исчезая под полом с эмалированным тазиком.

Он поднялся с картошкой и банкой соленых огурцов. Зарема снова предложила помощь.

— Будет стыдно, если запрягу дорогих гостей. Пока отдохните с дороги. Посмотрите телек, поиграйте в телефон. Какие игры любите?

— Если честно, никакие, — признался я.

— Симметрично, — произнесла Зарема. — Жаль батарейку.

— Рекомендую «Монастырские тайны». Батюшка делает обход, и монашке надо себя незаметно удовлетворить. Пальчиком, свечкой, огурцом, который с ужина умыкнула. На поздних уровнях открывается распятие. Заводной квест. И смех, и грех.

На лице Заремы застыла глупая улыбка. У меня, подозреваю, отпечаталась такая же.

Я поспешил покинуть кухню, чтобы переждать готовку подальше от хозяина. Зарема двинулась за мной. По ошибке я очутился в комнате Валентина и заметил кошелек на комоде.

Такой аккуратный — и оставил важную вещь на открытом месте.

Мы вошли в спальню, отведённую нам. Зарема присела на краешек кровати. Я завел руки за спину и прислонился к стене.

— Всю охоту к огурцам отбил.

— Брось ты, — махнул я. — Не заморачивайся насчет чужих тараканов.

— Не притворяйся беспечным. Тебе не идет.

Я пожал плечами. Иногда идет, иногда нет. Сейчас не шло.

— Элементаль этот негодяй, кстати. Первое время играл в адекватность, а затем тронулся кукухой. Хвалил Пригожина и грозился взять Одессу. Подливал масло в огонь. Притом если рядовой шовинист с окраин льет прогорклое масло, то буржуазный издатель от души плескал кунжутным или кокосовым. Изысканно подогревал военную истерию.

— Ради хайпа?

— У ватной тусовки он был популярен и без того.

— Бабло?

— Не уверена. Может, по госзаказу. А может, и от чистого сердца.

У меня аж скулы свело.

— Мой знакомый, этнический татарин, в марте укатил в Турцию, — вспомнил я. — Оттуда он стал донатить полку «Азов» и выкладывать фото изувеченных русских солдат. С подписью «Акция-утилизация». От чистого сердца действовал.

Зарема зажмурилась.

— Боюсь таких. Не знаю, если честно, кого больше. Их или тех, кто людей на мыло пускает ради прибыли.

Я подошел и присел рядом.

— Ч то-то много мы говорим о грустном. Надо срочно включить телевизор.

Зарема поправила мне волосы и щелкнула по кончику носа.

— Ты еще в «Монастырские тайны» предложи поиграть.

На затяжное мгновение установилось что-то близкое к идиллии. Хотелось длить секунду, когда Зарема смотрит на меня и улыбается после тысяч километров, преодоленных на попутках по М-7. Грядущая дорога от Лемешек до Финляндии выстраивалась перед глазами в извилистую, как путь к демократии, линию. Мгновение застигло нас в запустелом селе под Владимиром, в ухоженном домике престарелого, как он сам выражался, хиккана, который гнался за молодежной модой и не подозревал, что слово «молодежный» устарело минимум на полвека.

— Я прилягу, ладно? — прервала молчание Зарема.

— Почему ты спрашиваешь?

— Я уже спала в машине, пока ты забавлял нашего доброго друга. Кажется, злоупотребляю твоим доверием.

— Ложись без всяких угрызений совести, — сказал я. — Если что, съем твою порцию картошки.

— Забились.

Зарема растянулась на кровати, сложила руки на груди и опустила веки.

Я включил телевизор на минимальной громкости. Антенна ловила четыре канала. Каждый из них — и об этом не рассказывали на журфаке — жил за счет субсидий. На первом канале песочили наивного британского избирателя, отдавшего сердце и голос лейбористам, и прочили скорый откол Шотландии. На втором обсасывали развод футболиста и фотомодели. Ни слова о двадцать четвертой смертной казни.

В комнату шагнул Валентин.

— Никогда бы не подумал, что молодежь увлекается скандальными ток-шоу.

— Грешен. Раскаиваюсь.

Зарема вздрогнула и открыла глаза.

— Кушать подано, миледи.

6

В место жареной картошки нас ждала вареная в мундире. Из кастрюли поднимался пар, и хозяин с трепетом вдыхал его, точно дым благовоний.

— Хотите секрет успеха? Пока вся эта красота готовится, каждый клубень протыкаю вилкой. В армейке научили. Я в спецназе служил. Да вы садитесь, что застыли, как столбцы в газете.

Я занял место на лавке рядом с дверью, Зарема села напротив Валентина.

Он поставил кастрюлю рядом с вазой и достал тарелки. В металлическую миску перекочевали темные сморщенные огурцы. Из холодильника вышло в свет растительное масло. Налитое в узкую стеклянную бутылку без этикетки, оно выглядело в разных смыслах мутно и не разжигало аппетит.

— Была картошечка простая, а будет золотая, — прокомментировал хозяин. — Шикарный продукт, на розлив брал, когда ярмарка приезжала. Литрами бы пил.

Заключительным штрихом в натюрморт Валентин вписал серебристый диктофон, который положил на стол перед нами.

Модель родом из нулевых, такие водились у нас на кафедре.

Мы с Заремой переглянулись. На ее лице читались грубые вопросы — как ко мне, так и к нашему сомнительному благодетелю с его закидонами.

На всякий случай, чтобы не усугублять конфузное положение, я взял картофелину и начал чистить. Параллельно в голове вертелись отговорки, как возразить заслуженному работнику, если тот предложит сохранить на память вечерний диалог с дорогими гостями или, чем черт не шутит, записать подкаст. Зря, что ли, так увлечен модными тенденциями.

Валентин нажал на кнопку воспроизведения. Я вздрогнул, когда услышал голос.

— Сегодня в палатке не ночуем. Валентин позвал нас к себе.

— Зачем?

— Он живет в Лемешках. Село рядом с М-7. Под Владимиром, как ты и загадывала.

— Это ты напросился?

— Сам предложил. Что такого?

Валентин остановил аудио.

Я замер с кусочком кожуры в пальцах. Зарема с вызовом подалась вперед.

Валентин снова включил запись.

— Заметил, какой он странный? Похож на шиза, если честно.

— Ты так говоришь, потому что он открытый и добрый. Если ты любого, кто искренно хочет помочь, записываешь в шизы, то у меня для тебя плохие новости.

— Надеюсь, ты не боишься со мной в палатке ночевать?

— Ты серьезно?

— Абсолютли.

— Разумеется, нет. Не забудь, я с тобой границу планирую пересечь.

— Это другое.

Хозяин навис над нами с вилкой в руке. Зарема не отпрянула. Напротив, вытянула шею в его сторону и плотно сжала губы. Ее глаза округлились.

— Извинишься, деточка? — прервал он молчание. — Или тебя отдельно просить?

— За что извинюсь?

— За оскорбление.

— Какое?

— Сама знаешь.

— Не знаю.

Валентин сморщил нос, отчего его ноздри на миг раздулись.

— Не притворяйся. Ты слышала.

— Что я слышала?

— Все, что надо. Ты не аутистка часом?

— Аутисты часом не бывают.

Хозяин ударил по столу обратным концом вилки. Ноздри его расширились.

— Мы не собирались грубить, — поспешил успокоить я. — Мы не думаем по-настоящему, что у вас шизофрения, и поэтому…

— И поэтому лепечете извинения. Это даже более жалко, чем ругательства.

Здравый смысл подсказывал, что переубеждать бесполезно.

— Извините, если чем-то задели, — произнес я. — Наверное, не стоило навязываться на ночлег и портить вам вечер. Мы сейчас уйдем.

Валентин скорчил лицо в бесноватой усмешке и потряс вилкой.

— Поматросили, значит, и бросили — такой был план. Бедного Валентина Григорьевича хотели нагреть и свалить. А что, он всего лишь старый наивный шиз. Врушки-хитрюшки!

Зарема начала приподниматься со словами:

— Так, это переходит все границы, и у нас нет никакого…

Хозяин с воплем стукнул по столу вилкой так, что даже Зарема втянула голову в плечи и села обратно. Я рефлективно зажал руками уши, а эхо от удара, снеся эти хлипкие препятствия, отозвалось внутри головы.