Ком-5 (СИ) - Войлошникова Ольга - Страница 34

Сокол удивлённо поднял бровь.

— Ах, нет, не думайте, что я страдаю от неразделённой любви, Боже упаси! Нет, я страдаю, конечно, но более от любви к свободе. Это, верно, беда всех огненных магов.

— А-а, так вы этот Дашков! — сообразил Витгенштейн. — Чрезвычайно одарённый огневик!

— Спасибо, господа, но если верить нашему преподавателю, пределов совершенства мне вряд ли достичь. Во всяком случае, стакан сока я себе охладить могу.

— Ну, знаете! — не согласился Петя. — Это уже кокетство! Как по мне, входить в первую сотню не сильно хуже, чем в первую двадцатку.

— Ого! — сказали мы с Серго хором.

— Спасибо, господа, — Дашков слегка прижал руку к груди, — но обратная сторона… м-м-м… способности — она налицо. Крайняя неусидчивость. Внутри, понимаете, натурально кипит энергия. Требует выплеска. Иногда настолько, что приходится выбегать на переменах, выбрасывать…

— А я думаю — что за протуберанцы мимо окон нашей аудитории нет-нет да и пролетают? — хохотнул Сокол.

— Да, это моя вынужденная мера. Прошу простить, если причиняю неудобства.

— Пустяки, право! — отмахнулся Сокол. — Так что с Юсуповой?

— А это Юсупова была? — удивился я.

— Княжна Элеонора, собственной персоной, — кивнул Серго. — А вторая — баронесса Курагина, Мирелка.

— Именно, — согласился Дашков. — Вся суть драмы в том, что на нашем курсе более нет в этом году девиц. Только вот эти две особы.

Серго фыркнул:

— Полагаю, Юсупова с первого дня поставила себя особым образом?

— Верно полагаете. Надо ли объяснять, настолько это богатый род?

— И Эля — единственная наследница, — понимающе хмыкнул Пётр. — Завидная невеста.

— Именно так, господа. И вот уже полгода я вынужден наблюдать за всеми перипетиями сей матримониальной драмы. Довольно быстро Элечка поставила себя так, что за ней таскается хвостом практически вся группа за исключением пяти-шести наименее перспективных женихов, которых они милостиво скинула Миреле. Включения в этот круг избежали лишь двое. Я, поскольку сочтён шутом гороховым. И Ростислав Жуковский, наш отличник. По-моему, он вообще не заметил, что происходит.

— Это который на первой парте сидит? — уточнил я.

— Он! У него учёба — одна, но пламенная страсть. А прочие, как вы изволили видеть, ходят за нею, как крысы за дудкой. Госпожа Юсупова уверенно поддерживает баланс в этом серпентарии, то приближая, то отдаляя претендентов. Я, откровенно говоря, вообще не уверен, что она действительно выбирает кого-то из них. Скорее, просто привыкла так развлекаться.

— А ведь там есть представители весьма сильных родов. — Петя, которому удобно было (не приходилось оборачиваться), рассматривал волочащийся за Юсуповой хвост. — Вон тот, здоровый, что сразу за ней — не из Толсты́х будет? Клан у них традиционно в боёвке силён. Специализируются на стихии земли.

— Он, — слегка оглянувшись, согласился Иван. — Никита Анатольевич. Но тот, что держится следом, более занимательный персонаж. Если я правильно узнал, Шамбурин-младший, как звать — не помню. И чего он на экстерне забыл? Они же из экономистов, при Казначействе и Банковском управлении клан подвизается.

— Может быть, чисто ради грамоты о получении высшего образования? — пожал плечами Петя. — Не думаю, что здешние преподаватели его способны особо многому обучить. Там семейная практика должна быть такая, что нам и не снилась. Лишних четыре года терять не захотел?

— Всё возможно, всё возможно. — Сокол обернулся к Витгенштейну: — Ставлю на Толстого. Напористость быка довлеет над интеллектом. Никакого расчёта. Мизерная красная тряпочка — и он бросится в бой, пользуясь случаем показать себя эталонным самцом, рыцарем меча и кинжала.

Дашков восторженно хрюкнул.

Но Петя раздумывал.

— Н-да?.. Я бы вон на того поставил. Смотри, как он Толстого плечом оттирает. Альфа номер два. Кто таков — не имею представления. Но уверенность в себе через уши прёт.

— Вон тот высокий, белобрысый? — деловито уточнил Дашков. — Это из новоприобретённых территорий, Сигизмунд Тышздецкий. Папаша — влиятельный магнат.

— Ха! — довольно воскликнул Петя. — Польская шляхта! Там порыться — папе, поди, Сейм накануне войны какой-нибудь гордый титул выписал?

— Графа, — подтвердил Дашков.

— Всё! — Витгенштейн довольно потёр руки. — Ставлю на поляка. Гонор превыше благоразумия.

— Да уж, повезло парнише с фамилией… — пробормотал я, но был услышан. Дашков невольно засмеялся и едва не подавился, пришлось по спине его хлопать.

— А что, господа, — Сокол, изрядно повеселевший, достал из кармашка часы и глянул время, — не прогуляться ли нам до тренировочной зоны? Перерыв позволяет, а господин Дашков продемонстрировал бы нам пару премиальных протуберанцев?

Дашков торопливо вытер рот салфеткой.

— На самом деле, господа, мне это действительно нужно. Чувствую, скоро огоньками искрить начну.

Погода стояла сухая, хоть и прохладная. Впрочем, Михаил любезно предложил за шинелями не бежать, а окутать всю нашу группу общим согревающим заклинанием. Всё равно у него энергии через край.

Отчего бы и не размяться?

НЕ ПОВЕЗЛО СЕРГО

В аудиторию мы вернулись минут за десять до звонка. Вернее, возвращались. Шли, да не дошли.

Напротив входа в аудиторию экстерна у широкого окна стояла дива — княжна Юсупова — в восторженном кольце своих воздыхателей. Не знаю, чего ей ещё не хватало? Или дни критические? Или по жизни характер склочный, и не пороли её никогда? Но за языком эта дамочка явно следить не привыкла, и при нашем приближении довольно громко брякнула:

— Вон они тащатся! Клоун и холуй…

На что я, слегка притормозив, заметил:

— Ваше мнение чрезвычайно важно для нас, княжна, — и улыбнулся, позволив Зверю заглянуть ей прямо в глаза.

Юсупова громко и немузыкально взвизгнула, тут же густо покраснев. Зато круг поклонников взорвался возмущёнными воплями! Голосили кто во что горазд. И «Возмутительно!», и «Да как он посмел⁈» (почему, кстати, они спрашивают друг у друга, а не у меня?), и «Немедленно попросите у её светлости прощения!»

— Для начала, не «светлости», а «сиятельства», если уж на то пошло, — пробормотал стоявший рядом со мной Дашков, но его, естественно, никто не услышал.

И вот — наконец:

— Я вызываю вас на дуэль! — они выкрикнули это хором, Толстой и Тышздецкий. Посмотрели друг на друга довольно злобно, и поляк, чтобы подчеркнуть своё превосходство тут же добавил:

— Я не потерплю оскорбления чести дамы в моём присутствии!

— Я первый, — безапелляционно рыкнул Толстой.

— Принято, — кивнул я. — В семь на стадионе. К следующей паре я пришлю вам своих секундантов. В качестве оружия я выбираю саблю.

Тышздецкий повеселел, а Толстой набычился:

— Саблю?

И тут вперёд просочился тот безымянный Шамбурин. В глазах его натурально мелькали какие-то расчёты, ему и хотелось выступить перед Юсуповой, показать свою смётку (или как уж он понимал удаль молодецкую?), и было страшно налететь на ошибку и опростоволоситься, но этот счетовод полагал, что он чего-то там вычислил, и потому довольно громко выкрикнул:

— Господа! А изволите ли вы знать, что в прошлом году вышел новый дуэльный кодекс за авторством господина Кокорина, и в нём указано, что оружие избирает оскорблённая сторона⁈

— Да ради Бога, господин Шамбурин, — усмехнулся я. — Какой вид оружия вы избираете против меня?

— Я? — едва не подавился тот.

— А что, вы уже передумали вступаться за честь вашей дамы?

Шамбурин почти оглянулся на Юсупову, но передумал и несколько нервно одёрнул полы своего сюртука:

— Я выбираю магию.

— Магия! — рявкнул Толстой.

— Что ж, пусть магия, — согласился Тышздецкий. — Хотя меня устроили бы и сабли.

— Позвольте! — вдруг очень громко сказал Дашков. — А почему никто не говорит со мной? Никто не хочет вызвать и меня? За, скажем, непочтительный взгляд или насмешливое слово? Никто не хочет заступиться за дамочку, чей язык грязнее помойной тряпки? — Он обвёл ряд слегка даже попятившихся студентов шальным взглядом. Полагаю, все уже имели счастье видеть, каков Михаил Дашков в деле, и сейчас они стыдливо отводили глаза. — Вы — стая лизоблюдов, господа. Трусливая стая. Между тем, грязные слова Элечки были брошены нам двоим. Я лично чувствую себя весьма и весьма оскорблённым. И потому вызываю вас, Толстой, вас, Тышздецкий, и вас, Шамбурин — раз уж вы трое решили быть блюстителями достоинства особы, которая ведёт себя хуже базарной торговки. Жаль, что публичную порку за злоязычие отменили, некоторым дамочкам бы весьма пошло.