Коллежский секретарь. Мучительница и душегубица - Андриенко Владимир Александрович - Страница 10

– А в Москву его тело как попало? Кто доставил его в Сыскную канцелярию?

– Дак, по приказу барыни, Дарьи Николавны! – ответил эконом. – Она прознала про смертоубийство, и велела похоронить тело, но священник отец Михаил, увидел труп и отпевать его отказался. Говорил, увечий больно много и советовал отвезти тело на Москву для розыску. Пусть де там разберутся. Ну, Дарья Николавна и распорядилась. Ты, видать, про то, матушка-барыня, позабыла.

– А где сейчас пребывает этот самый Пашка Шавкунов? – спросил эконома Цицианов.

– Дак, в Сибири он в каторгах, барин, – ответил Марков. – Ежели, конечно, до сих пор богу душу не отдал.

– На каторге? – спросил эконома Соколов. – А за что его упекли на каторгу?

– Так за побег, барин. Сбегли они с дружками и озорничали на Москве. Разбойничали. Споймали их и вернули матушке барыне. А она велела из сечь батогами и отправить в каторгу. Ты разве и про сие запамятовала, матушка? – Савелий Марков посмотрел на Салтыкову.

Та в ответ только спокойно пожала плечами. Мол, ничего не помнит она такого.

–Имеете еще чего спросить у эконома моего, господа? Нет? Ладно, иди, Савелий, отсюдова! Да далеко не уходи, может еще позову.

И эконом, низко поклонившись, вышел.

–Что еще желаете спросить, господа? У вас ведь есть еще что-то?

–Дело о смерти жен Ермолая Ильина. Что имеете сообщить по сему делу? Ведь Ермолай состоял при вас в качестве конюха, и вы его должны знать хорошо.

– Я знаю его хорошо, господа. Что вы хотите знать?

– Вот, например, крестьянка. Катерина Семенова, жена вышеозначенного Ермолая Иванова зимой была загнана в пруд и простояла там под надзором дворни несколько часов и отчего умерла.

– Этого не было! – голос помещицы стал жестким. – Ермолайка возвел на меня напраслину!

– Понятно. А что насчет второй жены Ермолая Ильина Федосьи Артамоновой? – спроси князь Цицианов. – У вас были к ней претензии?

– Вы думаете, князь, что я могу помнить все мои претензии к дворне? Я плохо помню о девке Федосье.

– Но вы помните, от чего она умерла?

– Нет, не помню. Но мой эконом помнит. Савелий! – снова закричала помещица, призывая эконома.

Тот тотчас же появился.

– Спрашивайте его господа. Он все моих крестьянишек знает, что при доме служили.

Цицианов повторил свой вопрос.

– Как же помню я про девку Федосью, – сразу ответил эконом. – Она и вправду опрокинула на себя кадушку с кипятком, когда воду для ванны барыни носила. И от того померла.

– Опрокинула кадушку? – спросил Соколов. – А кто видел сие?

– Да много кто, ваше благородие. Вот сейчас же могу привесть, ежели ваша воля, троих девок. Они тому были свидетелями.

–А наказывали ли Федосью по приказанию барыни? – прямо спросил Цицианов.

–Дак не без того. Барыня наша строга да порядок во всем любит.

–А в чем были эти наказания?

–Да как? Выпороли бабу и все. Но после порки она всегда своими ногами ходила. И от порки никто из крестьянишек не помирал в дому у матушки-барыни.

–А что скажешь о крепостной Аксинье Яковлевой, Савелий? Правда ли что за плохое мытье полов она была пытана кузнечными щипцами, от чего померла?

– Нет, то лжа, барин.

– Значит, Ермолай Ильин врет, сообщая это в своем доносе?

– Как есть врет! Ермолайка еще после смерти своей второй женки грозился отплатить за её смерть барыне Дарье Николаевне.

– А почему барыне? Ведь Федосья, по твоим словам, сама опрокинула на себя кадушку? – «ухватился» за слова слуги Цицианов.

– Федосья то сама ошпарилась, но Ермолайка все по-своему талдычил. Дескать, уморили его Федосьюшку. Барыня тогда приказали его в холодную закрыть, где он и просидел с неделю пока не угомонился.

Цицианов понял, что этот допрос эконома бесполезен и сделал знак Соколову.

– Хотите еще что-нибудь узнать, господа? – спросила Салтыкова.

– Нет. На сегодня достаточно. Благодарим вам, Дарья Николаевна.

– А если с кем из дворни желаете побеседовать, то прошу вас, не стесняйтесь. По моему приказу вас всегда станут пускать в мой дом, и вы получите право беседовать с каждым…

2

В экипаже: Соколов и Цицианов.

Уже в экипаже Соколов сказал Цицианову:

– Держалась Дарья Николаевна хорошо.

– А чего ей бояться, коли у нас нет ничего, Степан Елисеевич.

– Вы, ваше сиятельство…

– Степан Елисеевич нам работать вместе. Давай по-простому. Без сиятельств. Забудем о чинах и титулах.

– Как скажешь, князь. Как думаешь, Салтыкова такая смелая от того, что правда за ней, или от того, что знает – нет у нас на неё ничего?

– Не верю я ей, – ответил князь. – Я таких повидал в жизни. Подумать только, сколько трупов на ней, а доказать что-либо не просто. На все ответ у барыни готов. И Савелий этот умный человек. Такого на мякине не проведешь, Степан Елисеевич. Вот если допрос с пристрастием применить.

– Пытка? Ты сошел с ума, князь. Теперь редко пытают у нас. Кто нам даст пытать дворянку. Да еще саму Салтыкову?

– Кто говорит о пытке. Степан Елисеевич? И государыня против пыток.

– Но ты сам сказал «с пристрастием», князь.

– Можно просто припугнуть её в подвале пыточном. Пыточные подвалы многих еще до пытки ломают.

– И этого нам также никто не даст сделать. Нужно разрешение от Сената, а сенатские запросят саму императрицу.

– И что?

– Да то, что такой запрос можно будет послать, но только после того, как мы хоть что-то накопаем. А скажи, что у нас есть? Случай с Хрисанфом Андреевым Салтыкова объяснила нам вполне разумно. В драке мужик повредился и помер. А тот, кто его пришиб сейчас в каторгах, если вообще жив. Что мы сможем здесь доказать?

– Концы в воду, как говориться. А по делу девки Марьи у нас есть еще меньше. Хотя, ежели, сию Домну, что с Иваном Ивановичем нашим разоткровенничалась допросить, то можно кое чего узнать

– А смысл? Она сама ни чего не видала. Свидетелем быть не может.

– Но есть и другие дела. С женами конюха Ильина все у неё не столь гладко обстоит. И свидетелей здесь найти можно таких, что правду скажут, а не таких как её эконом. Он явно врет.

–Этого мы также не можем доказать. Хотя какой крепостной эконом станет говорить против своего барина?

–Оно так, Степан Елисеевич. Сейчас слуги не станут свидетельствовать против своей хозяйки, пока её не отстранить от управления имением.

–Слишком мощная у Салтыковой поддержка среди местных высоких чиновников. И сам начальник канцелярии юстиц-коллегии боится её тронуть.

Цицианов ничего не ответил, а только кивнул. Он понимал, что Соколов прав. Ему говорили о «терниях» московского правосудия, а теперь он убедился в этом воочию.

Соколова же мучило иное.

–А скажи, князь, не кажется ли тебе в этом деле нечто странным?

– Ты о чем, Степан Елисеевич?

– Что-то здесь не сходится. Неужели Салтыкова произвела на тебя впечатление тупой помещицы с трудом умеющей писать свое имя на бумаге?

– Нет, Степан Елисеевич, такого впечатления она не производит. Но что из этого? Если она умет красиво говорить то, что из этого следует? О том, что она никого не убивала?

– Да не о том я.

– Но тогда выскажись яснее. Или ты мне не веришь?

– Что ты, князь. С чего мне тебе не верить? Верю тебе, хотя знакомы мы с тобой недолго.

– И я верю тебе, Степан. Я много слышал о тебе как о честном человеке. И я человек чести также. Не доносчик. Скажи, что тебя беспокоит.

– Говорят, что Дарья Салтыкова жестокая и ограниченная женщина. Но на меня она произвела впечатление довольно образованной особы. Мне кажется, что кто-то специально копает под Салтыкову.

–Зачем?

–Если бы я это знал, то и дела никакого не было бы.

–Степан! Чиновники ваши московские давно игнорировали жалобы людей на Салтыкову! И такие жалобы были! И сейчас они собираются дело замять! Чего под Салтычиху копать кому-то кроме нас с тобой, кому поручено раскрыть все её подлости?