Похититель детей - Сюпервьель Жюль - Страница 4

— Да их целые четыре! — сказал полковник своим чутким ноздрям. — Глядя на эту руку, не запрятанную в рукав рубашки (он как раз готовился ко сну и раздевался), я вынужден признать, что это рука похитителя детей!

На письменном столе лежала лупа.

— Ну-ка разглядим руку повнимательнее — разве это не кожа похитителя детей? И волоски на руке — тоже его, и нос, а ведь нос стал в дюжину раз больше, — продолжал он, подходя к зеркалу на камине. — Что ж, доброй ночи, пора спать! Хотя сперва нужно проверить, все ли в порядке у новенького, и убедиться, что он дышит ровно!

Полковник заглянул в соседнюю комнату. Антуан только успел прийти и притворился, что спит. Одеяло тихо поднималось от его невесомого дыхания. Видя, как мерно колышется детское одеяло, Бигуа — человек, которого на семь тысяч морских миль отнесло от дома и который теперь стоял босиком на толстом ковре, — успокоился.

Прежде чем вернуться к себе в комнату, полковник, не задумываясь, расправил и аккуратно сложил одежду Антуана, которую тот после своего ночного путешествия разбросал где попало. Но такой беспорядок не насторожил Филемона Бигуа; его мысли были далеко. Он не заметил, что на ботинках мальчика совсем свежая грязь, а курточка вся забрызгана.

На следующий день Бигуа видит на полу в гостиной нечто странное. Погодите, неужели это черепаха? Домочадцы понятия не имеют, как она здесь очутилась. Признайтесь же, черепахи, как вы умудряетесь проникать в людское жилье?

Антуан просит отдать черепаху ему.

Еще долгое время полковник недоумевает, откуда она взялась. Он чует, что вместе с Антуаном в дом пришло что-то необычное и эту загадку разгадывать не стоит, пусть тайна остается таинственной. По нескольку раз на дню Бигуа украдкой от всех подходит к черепахе, берет ее, вертит в руках, внимательно изучает лапы, маленькую головку, бугристый панцирь. Он хочет поселить ее на балконе, но Антуан так горячо и настойчиво отговаривает его, что полковник оставляет черепаху в детской.

Ложась спать, Антуан кладет черепаху рядом с собой в кровать. Сон не идет. За стенкой он слышит шаги строгого, статного незнакомца, который накануне следовал за ним по улице, а потом подошел и похитил. Бигуа кашлянул, но не от простуды, а лишь для того, чтобы намекнуть мальчику: он всегда здесь, рядом, и горло с кашлем у него не вымышленные, а самые что ни есть настоящие.

Наконец Антуану удается заснуть. Однако скоро он просыпается от тревожного сна: мама тянет к нему свои нежные руки, но кисти, и пальцы, и перстень — Филемона Бигуа.

Антуан стряхивает с себя эту жуть. В ночной сорочке бежит он приютиться в комнате полковника, ему нужно чувствовать взаправдашние, живые человеческие руки. Полковник обнимает его, успокаивает, заботливо укладывает в кровать, дает стакан воды. Антуан разглядывает руки своего похитителя — незнакомые, странные руки из чужой семьи и страны, с дальнего конца света, окрепшие от молока диких коров.

— Хочешь, отвезу тебя домой прямо сейчас?

— Нет.

— А завтра утром?

— Никогда не отвозите.

Бигуа крепче прижимает Антуана к себе, до того сердечно и с такой благодарностью, что мальчику хочется вырваться.

В комнате молодая женщина. Она только что вошла. Стрелки изящных, с темно-синей эмалью часов у нее на запястье показывают восемь. Женщина снимает шляпу. Вот бы узнать, кто она такая. Она словно с киноэкрана — так бывает, когда мы входим в темноту зрительного зала уже на середине фильма. Впрочем, вот же эта дама — прямо перед нами, в изъявительном наклонении настоящего времени.

Но что все-таки происходит? Пока ясно лишь одно: женщина красива и чем-то обеспокоена, а свет в комнате довольно резкий. Она тонкого сложения, волосы скорее светлые, глаза, распахнутые и ясные, глядят растерянно, скользя от одного предмета к другому и пытаясь охватить их все одновременно. Женщина подходит к секретеру и торопливо записывает что-то на визитных карточках.

Потом, задумавшись, замирает. Ее сынишка. Мысль о нем не родилась внутри нее, но вошла откуда-то снаружи. (К мальчику не привела цепочка предыдущих мыслей.) Пока женщина промокает бумагой написанное только что, мы можем подсмотреть в уголке визитной карточки: «Элен...» — выведено серебристыми заглавными буквами.

Женщина долго размышляет, чуткая к каждому дуновению мысли. Но все же успевает быстро написать на конвертах имена трех приглашенных — двух дам и месье.

Два письма отправятся в Шестнадцатый округ, одно уйдет в Четвертый, это дело улажено, говорит она себе отчетливо и твердо. Сзади на каминной полке стоит фотография ее мужа. Покойного. Улыбка человека хваткого и сметливого, подозрительность в глазах, крутой окаменелый лоб. Куда бы ни шагнула вдова в этой комнате, повсюду за ней следует холодный бумажный взгляд супруга. Его волевой подбородок наверняка до последнего сопротивлялся смерти и с упорством цеплялся за жизнь. Он отец ее ребенка, неуместный и ненужный наблюдатель, заключенный в рамку. Он вынырнул из потустороннего мира, как труба перископа выныривает из воды, чтобы бесцеремонно разглядывать все, что происходит над поверхностью.

И под ударами судьбы и когда она милосердна, его скулы, приклеенные к жесткому картону, напряжены, а температура тела всегда комнатная. Этот человек погиб в полном расцвете сил во время несчастного случая на железной дороге и, кажется, беспрестанно, день и ночь твердит, что это несправедливо, что он еще не успел пожить вволю и — да, он готов признать — раньше был своенравен и ревнив. Рядом с фотографией — утонченная вазочка с искусственными фиалками, которые словно бы намекают на то, что домочадцы доверили им заботу о покойном хозяине, поручили опекать его и выполнять любые его прихоти. Фиалки обладают поистине неограниченными полномочиями — круглые сутки эти цветы незримо заботятся об отце мальчика, утешают его, излечивают от скорби.

Элен поднялась со стула, и мы снова замечаем ее беспокойство. Она ходит по комнате туда-сюда. Говорит вслух:

— Надо написать наконец эти приглашения! Да что такое нашло на меня сегодня? Это ведь проще простого — заполнить строчками шесть конвертов и шесть визитных карточек. Сущий пустяк.

Входит Роза. Всплеснув руками, падает перед хозяйкой на колени.

— Что стряслось? Говорите же!

— Я держала его за руку крепко-крепко. Можете не сомневаться, мадам. Это произошло у выхода из Галереи. Какое-то непонятное волнение в толпе, и необъяснимая сила — кто-то или что-то — вырвала его у меня. Антуана затянуло туда, в самую гущу. И вот его нет! Я подумала было, что мигом отыщу его. Кричала, звала. А люди-то оборачиваются, смотрят: мне даже стыдно стало за свой надрывный крик, и я замолчала. Решила, что скорее найду его без посторонних взглядов, любопытные зеваки только помеха.

В комнате настала тишина, и под сводом этой тишины медленно, как катафалк, мимо двух женщин прокатились слова, которые только что произнесла Роза.

— Роза, Роза, Роза, — вырвалось у Элен, и все три раза, что она назвала имя няни, ее голос, у которого словно выдернули хребет, соскальзывал с одного тембра на другой.

— Ни на шаг не отходила я от него, поверьте, мадам. Его будто бы украли. Но случись такое, малыш наверняка стал бы звать на помощь. Отчего же он не окликнул меня, а?

Тревога Розы, кажется, улеглась. Ей вспомнились диковинные игрушки, которые недавно прислал Антуану какой-то незнакомец.

«Чую, те игрушки имеют отношение к беде, — подумала она, — это ж как пить дать. Отчего я сразу не сообразила? Они свидетели и кое-что да знают».

На мгновенье взгляды двух женщин встречаются, а потом расходятся. Элен тоже пришли на ум эти игрушки. Роза пытается убедить себя, что мальчику подарил их тот датчанин, с которым мадам водит дружбу — или, по крайней мере, станет водить дружбу со дня на день. Ясно ведь, что у датчанина есть веский повод делать хозяйскому сыну подарки, но из скромности он не надписывает на посылках свое имя, хотя все догадываются, что игрушки от него.