История тишины от эпохи Возрождения до наших дней - Корбен Ален - Страница 19

Со временем тишина стала звучать в фильмах все менее отчетливо. Между тем как прежде — подчеркнем это снова — ей уделялось много внимания и для того, чтобы передать ее, режиссеры и сценаристы прибегали к самым причудливым техникам. Сегодняшний зритель, в свою очередь, стал менее восприимчив к такой тишине.

Оставим в стороне тишину, связанную с уединением и обращением внимания вовнутрь, к размышлению, и порассуждаем о той роли, какую она играет в отношениях между людьми, о ее преимуществах и недостатках, свойствах, не вполне нам импонирующих, а также о том, какое отношение молчание имеет к представлению каждого из нас о собственном «я», о его значении для осознания человеком себя как личности. Одним словом, рассмотрим тактические нюансы, обусловленные социальной этикой и моралью и на которых — если применить более широкий подход к проблеме — заостряют внимание все те, кто задумывается о положительных и отрицательных аспектах тишины в тех случаях, когда она не служит атрибутом уединения, но являет себя в присутствии нескольких людей.

С конца XVI века об искусстве молчания много писали и сочинено немало афоризмов на эту тему. Разумеется, часто молчание рассматривается в религиозно-духовном контексте. Молчание Иисуса, каким оно представлено в Евангелиях, указывает на то, что в обществе оно — большая ценность и достоинство. Так, Игнатий де Лойола превозносит молчание, ориентируясь именно на Евангелия. И даже спустя столетия в «Словаре моральной теологии» 1862 года мы читаем, что молчание следует рассматривать как добродетель: говорить нужно лишь тогда, когда это уместно, «избегать болтливости и многословия, поскольку, ведя пространные речи, едва ли возможно блюсти себя и остаться в стороне от греха», причем «в случаях, когда разглашается тайна или человек говорит другому предосудительные веши, грех смертный»[211].

В древности образцом были те, кто обладал даром молчания. В Книге Притчей царь Соломон утверждает, что сомкнутые уста — залог того, чтобы быть услышанным. В царстве Эреба Аякс Теламонид, встретившись с Одиссеем, отвечает ему мрачным молчанием на упоминание о ссоре, предлогом для которой послужили доспехи Ахилла и которая разорвала их дружбу, а Аякса подтолкнула к самоубийству. Опять-таки в подземном мире Дидона также отвечает Энею молчанием, сила воздействия которого огромна. Высоко ценили молчание и стоики.

По мнению Аристотеля, молчание всегда вознаграждается. Сенека считал его непременным качеством мудреца. Молчанию посвящены многие из максим Публия Сира. Он был убежден, что «следует молчать, если слова ваши уступают в весе молчанию».

А Дионисий Катон полагал: «Нет никакой опасности в молчании, напротив — опасно говорить».

Позже точка зрения, согласно которой молчать намного безопаснее, нежели говорить, имела много сторонников. В основе ее лежит придворный этикет. Уверенность в том, что слово представляет опасность и тот, кто его произносит, идет на риск, коренится, прежде всего, в запретах и нормах, регулировавших жизнь придворного общества. Неслучайно наиболее значимые тексты XVI–XVIII вв. подчеркивают особую ценность молчания, отражая тем самым феномен, которому посвящена книга Норбера Элиаса «Придворное общество», и вписываясь в рамки социальной модели, для которой характерен перенос социальных норм с внешнего плана на внутренний.

Помимо трактата Бальлассаре Кастильоне «Придворный», получившего широкое хождение, книга Бальтасара Грасиана с тем же названием — собственно, главным образом она — дала придворному обществу эталон в области искусства молчания. В сочинении Кастильоне важность умения молчать подчеркивается неоднократно. Он советует придворному не быть чересчур болтливым. Бесцеремонно вмешиваться в беседу в присутствии человека с более высоким титулом, пока он не обратится к вам, — значит навлекать на себя опасность. В таком случае знатная особа зачастую игнорировала непрошеную реплику, чтобы унизить человека, осмелившегося без приглашения вступить в разговор. Придворный всегда должен как следует подумать, прежде чем высказать то, что у него на уме. Словоохотливые люди быстро начинают слыть при дворе «глупыми и косными». Произнести фразу можно, лишь тщательно взвесив все обстоятельства: оценив место, где происходит беседа, и выбрав подходящий момент, чтобы к этой беседе присоединиться, причем необходимо не забывать о скромности. В ходе разговора требуется и молчать, и вставлять реплики вовремя, чтобы позволить высказаться остальным, а также «надлежащим образом обдумывать свою речь»[212].

Иезуит Бальтасар Грасиан в своем трактате «Придворный», переведенном на французский язык в 1684 году, развивает мысль о тактике взвешенного молчания, которое он называет «священной обителью благоразумия», то есть речь идет о сдержанности и чувстве меры. Умному человеку надлежит иметь самообладание. Здесь явно просматривается влияние Сенеки и Тацита, а также испанских максим, популярных в то время. При встрече с незнакомцем нужно в первую очередь «исследовать почву», присмотреться к нему. Не следует постоянно говорить о себе, и важно избегать разного рода жалоб. Однако главное — «сдерживать желание пустословить, необходимо уметь слушать».

Общаться означает прикоснуться к миру другого человека, и это настоящее искусство, это «школа, где приобретаются знания и вежливость»; в процессе общения выявляются сильные и слабые стороны человека[213]. «Стоит только вам вознамериться взять слово, как вы ставите себя в уязвимое положение и подвергаете опасности быть уязвленным». Вот еще более радикальное убеждение Бальтасара Грасиана: «Никогда не заводите речь о делах, каковые намерены совершить; вещи, подходящие для обсуждения, непригодны к исполнению». Человеку осмотрительному лучше молчать, ведь он рискует сказать правду.

Разумеется, в «священной обители» молчания вполне могут укрываться глупость и недалекий ум; людям бездарным выгодно помалкивать, поскольку в этом случае вокруг них «создается ореол таинственности». Кроме того, лучше воздерживаться от разговора, так как открыть душу нараспашку значит уподобиться «распечатанному письму». В этом отношении Грасиан принципиален и строг: «Взять слово — все равно что начать диктовку собственного завещания...» В ту же эпоху, примерно в одно время с трактатом Грасиана — между 1630 и 1674 годами — появляются еще несколько сочинений, посвященных искусству молчания и дающих указания французским галантным и разумным собеседникам. Однако книга Бальтасара Грасиана по-прежнему остается для всей Европы, по словам Марка Фумароли, авторитетным наставлением в изысканных манерах. Этот трактат подчеркивает необходимость умалчивать об определенных вещах, чтобы не выставлять себя на посмешище словом, произнесенным не к месту. Вдобавок, как замечает Фумароли, искусство молчания позволяет заинтриговать окружающих и «возбудить в них интерес и любопытство к собственной личности, вызвать изумление»[214]. Одним словом, овладение навыком предусмотрительности, prudentia, — задача не из легких.

Этой традиции трактовки светских манер придерживаются многие авторы моралистических сочинений XVIII века. И нужно отметить, что в ту эпоху искусство беседы приобретает огромное значение. Оно состоит в чередовании внимательного молчания и пространных высказываний, во время которых, впрочем — как отмечает Монтескье, — собеседник едва ли слушал вас. «Молчание, — пишет Ларошфуко, — самая верная тактика для тех, кто не уверен в себе». И добавляет, что человек не слишком склонен говорить, если тщеславие не подталкивает его вставить реплику. По выражению Ларошфуко, «говорить — это искусство, и в равной степени искусством является молчание». Так, философ различает молчание красноречивое, молчание насмешливое и исполненное почтения. В любом случае всегда лучше оставаться в позиции слушателя и не спешить вступать в беседу. Кокетки и старики больше, чем прочие, ценят в собеседнике умение молчать, поскольку сами склонны к нескончаемой болтовне. Вот что пишет мадам де Сабле: «Болтливость — большой недостаток как в деловом разговоре, так и в светской беседе; если удачно сказанное — кратко, оно удачно вдвойне, и лаконичностью достигается то, что часто теряется при избытке слов»; «способность исследовать, что у собеседника за душой, и при этом не дать ему понять, что за душой у вас самих, указывает на бесспорное превосходство вашего ума»[215].