Точка удара (ЛП) - Стоун Кайла - Страница 17

— Должно быть, сотни тысяч, — предположил Логан.

Дакота кивнула.

— В густонаселенных городских районах — от семидесяти пяти до ста тысяч, плюс сто — двести тысяч серьезно раненых. Это от одной бомбы.

— А их было три? — уточнила Раша.

— Насколько нам известно, — проговорил Хулио напряженным голосом.

Многие утирали слезы. А кто-то смотрел в оцепенелом шоке, не в силах осознать масштабы постигшего страну зверства.

Мысли Логана не давали ему покоя, он пытался отмахнуться от чудовищных цифр, притвориться, что такого ужаса просто не может быть. Усилием воли он заставлял себя смириться с этим и как можно быстрее привыкнуть к новой реальности.

— Десятки тысяч людей в радиусе двух миль от эпицентра пострадают от больших и потенциально смертельных доз радиоактивного облучения. — уточнила Дакота. — Кроме того, радиоактивные осадки пронесутся за преобладающими ветрами еще на двадцать — шестьдесят миль, в зависимости от силы ветра и его направления.

— Сотни тысяч людей будут вынуждены покинуть свои дома. Но даже после того, как всех эвакуируют, местность будет загрязнена долгие годы.

— Сколько территорий? О каком размере идет речь? — спросил Уолтер своим хриплым от курения голосом.

Дакота пожала плечами.

— Все зависит от ветра и размера бомбы. Ядерный взрыв мощностью в десять килотонн может легко сделать непригодными для жизни более трехсот квадратных миль. Возможно, даже больше.

Логан, вопреки себе, наклонился вперед. Может быть, он и бросил учебу, но у него всегда был острый ум. Он на секунду прикрыл глаза, подсчитывая в уме.

— Если использовать соотношение семь к десяти, то через сто дней земля будет по-прежнему загрязнена на полбэра в час. Четверть бэра в час в ближайшие… семьсот дней, или два года.

— Так долго? — ахнула Раша в ужасе.

— Хуже, — возразила Дакота. — Спустя тринадцать лет она все еще будет равна одной восьмой бэра в час. Радиация не распадется до ничтожных величин и через десятилетия. Дождь может смыть зараженную почву за несколько недель или месяцев, но городские и пригородные районы — это совсем другая история.

— Все здания — дома, школы, больницы, тюрьмы, заводы — станут непригодными для использования. Правительство будет сносить постройки и проводить масштабные мероприятия по дезактивации, но на это уйдут годы.

На мгновение все они уставились друг на друга, не скрывая охватившего их ужаса. Разрушения будут огромными, с далеко идущими последствиями, которые они пока даже не могли себе толком представить.

— Матерь Мария и Иосиф, — пробормотал Хулио, перекрестившись. — Да поможет нам всем Бог.

Замира теребила в руках связку молитвенных бусин, которую достала из кармана.

— Мы должны молиться за все потерянные и страдающие души.

Молитвы никогда не помогали Логану. Срабатывало только одно, и то ненадолго. Его переполняло жгучее желание, впивающееся когтями во внутренности, шипящий шепот, преследующий каждую его мысль.

Чего бы он только не отдал за бутылку водки «Абсолют» или виски «Джек Дэниэлс». Почему они не могли найти убежище в одном из тех кинотеатров с ресторанами и винной картой?

Вот это был бы прекрасный способ переждать апокалипсис.

Глава 18

Иден

Иден в ужасе прижала кулак ко рту. Она задыхалась от отчаянных беззвучных рыданий, ее тело сотрясалось от дрожи, как после землетрясения.

Но это было не землетрясение.

Чудовищный рев затих. Дрожь прекратилась. Свет, пробивавшийся сквозь щели в дверной раме, потускнел.

Теперь вокруг лишь кромешная тьма. Черная, такая густая и непроглядная, что Иден не могла разглядеть свои руки перед лицом.

Она напрягла слух, прислушиваясь, не появились ли люди, приемные родители, кто-нибудь, способный ее спасти. Единственным звуком оставалось только мерное капанье воды в раковине. И учащенный стук собственного сердца в ушах.

В ванной комнате пахло лимонным средством, которое использовала горничная. Иден уперлась позвоночником в дно жесткой фарфоровой ванны. Плечи и шея болезненно затекли. Колени были неудобно согнуты, босыми ступнями она упиралась в дальнюю стенку ванны под краном.

Большая диванная подушка, которую Иден положила на себя, неприятно царапалась, одна из молний впилась ей в шею. Под подушкой она прижимала к груди блокнот, вцепившись в него пальцами, как когтями.

Но она не осмеливалась пошевелиться.

Иден знала, что это была за яркая вспышка, что она означала.

Ядерная бомба.

Неужели это и есть тот самый суд, о котором проповедовал ее отец? Армагеддон, низвергающийся с небес в яростном шквале дыма и огня?

Дакота ее предупреждала.

Так же, как и Эзра много лет назад, когда позволил им пожить в своей хижине на краю болота. Казалось, что они удалились так далеко от цивилизации, что с таким же успехом могли бы жить на краю света.

Именно так Иден себя сейчас чувствовала — словно соскользнула с края планеты и затерялась где-то в другом измерении или, может быть, в черной дыре.

Она не знала, насколько все плохо. Она ничего не знала.

За пределами крошечной ванной комнаты может оказаться разрушенным весь мир. А дом целиком погребен под тоннами обломков так глубоко, что никто и никогда не сможет ее откопать, даже если услышит крики.

Но их никто не услышит. Потому что у нее больше нет голоса. Нет возможности связаться с кем-то за этими четырьмя тесными стенами. Она застряла здесь, в темноте, в окружении только ванны, раковины и унитаза, прохладного кафельного пола.

Иден знала, что не сможет уйти, пока за ней не придут.

Если за ней придут. Как обещала Дакота.

Она осталась совсем одна. Одна во тьме, которую боялась, во тьме, где могли затаиться чудовища, как воображаемые, так и реальные.

Иден застонала, и из ее горла вырвался хриплый, надломленный звук. По щекам текли слезы, в носу противно хлюпало.

Она хотела к своим приемным родителям.

Она скучала по ним. Скучала до боли в груди, почти так же сильно, как по Дакоте, отцу и братьям.

Иден хотелось, чтобы Габриэлла сидела рядом и утешала ее, пока она проваливается в тяжелый, беспокойный сон, смахивала с лица ее влажные волосы и напевала какую-нибудь испанскую песенку, слов которой Иден не понимала.

Хотела, чтобы Гордж принес ей еще одну из своих любимых книг — «1984» или «Скотный двор» — и читал ей до поздней ночи, даже если ему на следующий день нужно идти на работу.

В те первые недели в доме Россов без Дакоты рядом кошмары преследовали Иден каждую ночь.

Она не могла закричать после кошмара. Не могла сообщить им о своем горе, о своем ужасе.

Она металась в постели в темноте, задыхаясь от собственных тихих, хриплых стонов, беззвучно рыдая, сотрясаясь всем телом, слишком напуганная, чтобы выйти из комнаты.

Только когда однажды ночью она упала с кровати, они узнали о ее кошмарах. Инстинктивно прижавшись к стене, она схватилась за блокнот, чтобы написать объяснение, горячо извиниться и пообещать больше никогда их не будить.

Они отреагировали не так, как ее настоящий отец в таких случаях, — с презрительным гневом и стыдом. На следующий день Гордж установил тревожную кнопку на ее тумбочке. Когда она нажимала на нее, его телефон пищал, предупреждая их.

Россы всегда приходили вместе, оба.

Иден они нравились. Даже очень, хотя она не осмеливалась сказать об этом Дакоте.

Габриэлла была добрейшей поэтессой, а Гордж — педиатром с черным чувством юмора.

Именно Габриэлла подарила ей дар речи, записав на курсы американского языка жестов, и купила карандаши и принадлежности для рисования.

Гордж открыл для нее мир книг и чтения — книг, которые были бы под запретом в ее прежней жизни в общине. Но Гордж позволял Иден читать все, что она хотела.

Она боялась сказать Дакоте правду — она хотела, чтобы Россы ее удочерили. Хотя она любила Дакоту всем сердцем.

И знала, что Дакота отчаянно хочет стать ее законным опекуном.